В похожем положении оказывается и мужчина. Имея в детстве пример сильного и доминирующего отца. Он стремится уподобиться ему и на всю жизнь принимает отцовскую роль – роль хозяина и главы, ответственного за свои решения и готового стать опорой близким. Если же отец по каким-то причинам не являл собой такого примера и реальное главенство в семье принадлежало матери, у мальчика формируется пассивная сыновняя позиция. В его жизни женщина всегда будет нужна для того, чтобы получить от нее материнскую поддержку и ласковое поглаживание по головке, чтобы выплакать, уткнувшись в ее юбку, слезы разочарования, обиды и гнева.
Нетрудно представить, как сложится семейная жизнь, когда повзрослевшие девочка и мальчик привнесут с нее свои сформировавшиеся в детстве позиции. Отношения могут сложиться вполне гармонично, если эти позиции дополняют друг друга, то есть материнская совмещается с сыновней либо отцовская – с дочерней. Тогда один из супругов с легкостью принимает лидирующую роль, которая вполне согласуется с душевным складом другого, готового идти навстручу, слушаться и подчиняться. Отношения, пускай и неравноправные, естественны и удовлетворяют обоих. Такая семья является вполне благополучной, хотя и не может служить всем остальным назидательным примером: ведь во многих других случаях баланс ролей может сложиться иначе.
Дело обстоит гораздо хуже, если такое взаимодополняющее сочетание отсутствует. Столкновение в супружеской паре материнской и отцовской позиций приводит к изнурительной борьбе за лидерство. В которой чаще всего обе стороны обречены на поражение. Если же супруги привносят в семью соответственно дочернюю и сыновнюю позиции, их отношениям тоже не позавидуешь. И муж, и жена не в состоянии принимать ответственные решения и стремятся переложить этот груз на плечи другого. В результате возникает взаимная неудовлетворенность, которая еще более усугубляется, если и муж, и жена по старой привычке продолжают искать утешения под крышей дома своих родителей.
Впрочем, описанная схема подходит лишь к консервативному типу семьи, построенному на отношениях преобладания-подчинения. А современный идеал семейных отношений очень далек от этой авторитарной модели. Сегодня, создавая семью, большинство людей мечтают о демократичном, равноправном союзе, где права одного не ущемляют прав другого, где ответственность взаимна. А обязанности справедливо распределены. Понятно, что в такой союз плохо вписывается любая из названных позиций. Правильнее сказать, что ярко выраженная родительская или детская позиция препятствует развитию подлинно гармоничных отношений. То есть если отношения осложняются и перестают удовлетворять супругов, то в этом скорее всего виновато заострение кем-то из них архаичной стратегии супружеского поведения – причем неважно, какой именно стратегии. Потому что каждый из нас в нашем семейном здании опирается на другого и в то же время служит ему опорой. Если нарушить этот баланс, вся конструкция начинает трещать по швам. Чтобы этого не произошло, желательно избегать крайностей в супружеских отношениях. Как, впрочем, и во всем остальном.
Так или иначе, полезно было бы разобраться, на каких исходных позициях строятся супружеские отношения в вашей собственной семье.
Внутренний палач в ожидании приказа. Взгляд Зимбардо и Милгрэма
Очень хочется верить, что в натуре каждого человека есть и милосердие и доброта, порядочность и достоинство. По крайней мере, каждый из нас убежден, что он – человек достойный, не чуждый гуманности и альтруизма, а вовсе не изверг, маньяк или садист, способный на иррациональные зверства. Откуда же берутся церберы и палачи, от чьих злодеяний содрогаются все нормальные люди (к которым и мы, вне сомнения, принадлежим)? Из чего даже в обыденной жизни возникают надругательства над человеческим достоинством, когда близкие и родные люди вольно или невольно истязают друг друга – порой в виде буквального рукоприкладства, чаще – изощренно, психологически? Любой из нас ответит: наверное, это какие-то извращенные, порочные натуры, совершенно не похожие на нас.
А если попробовать провести мысленный эксперимент и вообразить себя в роли палача? Не дрогнет ли рука, когда кто-то властный и авторитутный не только разрешит, но и прикажет истязать беспомощную жертву? Прикажет, потому что "так положено", "так надо".
А вообразите себя в роли жертвы. Сумеете ли вы сохранить выдержку и достоинство, если жестокая судьба низведет вас до низших ступеней унижения?
Не торопитесь с ответами. Ибо мало кто из нас отдает себе отчет в подлинной природе своих глубинных побуждений. Эту тонкую материю давно пытаются исследовать психологи. Их выводы бывают субъективны и порой вызывают возражения. Однако нередко сами по себе психологические эксперименты на многое открывают глаза и заставляют серьезно задуматься. Сегодня, на рубеже веков, вспомним два, пожалуй, самых впечатляющих социально-психологических эксперимента прошедшего столетия и постараемся извлечь из них уроки.
14 августа 1971 года в Стэнфордском университете (США) начался эксперимент, который принес всемирную известность его организатору – Филипу Зимбардо. Это был весьма необычный эксперимент. Его началом послужил… арест половины его участников. Правда, арестованные вроде бы не слишком тяготились своей участью и всю дорогу до тюрьмы обменивались беззлобными шуточками с конвоирами. Со стороны могло показаться, что это пикировка добрых приятелей. Впрочем, так оно и было на самом деле. Арест был произведен "понарошку", а "тюрьма" размещалась в подвале факультета психологии. О своей роли испытуемые были предупреждены заранее. Половине из них предстояло две недели играть роли заключенных, тогда как остальным достались роли охранников.
Испытуемыми выступали добропорядочные американские юноши, студенты университета. Ни один из них никогда не имел конфликтов с законом и ни минуты своей жизни не провел за решеткой. Хотя, как полагал Зимбардо, каждый из них имел некое абстрактное представление о том, как следует себя вести заключенному. "Охранники" также были практически незнакомы с тюремными порядками и нравами, хотя, вероятно, имели какое-то отвлеченное представление об этом, сложившееся под влиянием книг и кинофильмов.
Зимбардо поставил своей задачей выяснить, как эти представления воплотятся в реальном поведении тех и других. По собственному признанию Зимбардо, до начала эксперимента он очень туманно прогнозировал его возможные итоги. Но тот результат, который был получен, оказался непредвиденным и о многом заставил задуматься.
Предоставим слово самому Зимбардо.
По прошествии всего лишь шести дней мы вынуждены были закрыть "тюрьму", ибо то, что мы увидели, оказалось весьма пугающим. И для нас самих, и для большинства испытуемых перестало быть очевидным, где кончаются они сами и где начинается исполнение ими ролей. Большинство молодых людей на самом деле превратились в "заключенных" и "охранников", и обе группы были уже не в состоянии ясно отличать ролевую игру от собственного Я. Драматические изменения наблюдались почти во всех аспектах их поведения, образе мыслей и чувствах. Менее чем за неделю опыт заключения зачеркнул все то, чему они научились за целую жизнь; человеческие ценности оказались "замороженными", самосознанию каждого из них был брошен вызов, а на поверхность вышла самая гадкая, самая низменная, патологическая сторона человеческой природы. Нас обуревал ужас, когда мы видели, что некоторые парни ("охранники") относились к другим парням ("заключенным") как к бессловесным животным, получая удовольствие от проявления жестокости; в то время как другие парни ("заключенные") становились подобострастными, дегуманизированными роботами, которых занимала лишь мысль о побеге, проблема личного выживания да растущая ненависть к "охранникам".
Может закрасться подозрение, что и у "охранников" и у "заключенных" имелась какая-то патологическая предрасположенность к исполнению таких ролей. Потому-то они в них так и вжились… Ничего подобного! Для участия в эксперименте требовалось не только безукоризненное прошлое. Все испытуемые предварительно подверглись многоступенчатому тестированию, в результате которого были отсеяны те, у кого обнаружилась хоть малейшая склонность к депрессии, повышенная агрессивность либо хоть какая-то иная патология. Были отобраны во всех отношениях нормальные юноши, весьма уравновешенные и интеллектуально развитые. И роли были распределены между ними абсолютно произвольно – подбрасыванием монетки.
Какие выводы подсказывает данный эксперимент? Дискуссии об этом не стихают уже много лет. Ясно одно – свою тюрьму едва ли не каждый из нас носит с собою и внутренне готов сыграть в ней роль безжалостного стража или жалкого узника. Какая роль выступит на первый план – зависит от сложившихся жизненных условий. Или все-таки от самого человека?
26 августа 1976 года телезрители Америки пережили настоящий шок. Им был показан двухчасовой художественный фильм "Десятый уровень", созданный компанией Си-Би-Эс. Это не был фильм ужасов, хотя в известном смысле его можно назвать и так. В основу его сюжета был положен психологический эксперимент. Причем в отличие от "Пси-фактора", "Секретных материалов" и прочих современных псевдонаучных "ужастиков", спекулирующих на страхах и предрассудках обывателя, "Десятый уровень" повествовал о реальном эксперименте, который незадолго до этого был поставлен Стэнли Милгрэмом в Йельском университете.
Фильм не содержал никаких впечатляющих спецэффектов и вообще был целиком снят в одном скромно обставленном павильоне. Единственным "украшением" фильма был актер Вильям Шатнер, снискавший известность участием в популярном сериале "Star Trek". В "Десятом уровне" Шатнер сыграл роль профессора Стефена Тернера, прототипом которого послужил Стэнли Милгрэм.
Сам Итлгрэм выступал на съемках в качестве научного консультанта. Результаты своих опытов он ранее представил в научной периодике и в специальной монографии. Однако круг читателей такой литературы довольно узок, а телевизор смотрят практически все. И то, что увидели миллионы телезрителей в августе 1976 года, произвело на них неизгладимое впечатление.
Что же в этой постановке так поразило телезрителей? Да сами эксперименты, о которых Ли Росс впоследствии писал: "В большей, по-видимому, степени, чем любой другой эмпирический вклад за всю историю социальных наук, они стали частью интеллектуального наследия человечества – не такого уж обширного набора исторических случаев, библейских притч и шедевров классической литературы, к которому обычно обращаются серьезные мыслители, когда рассуждают о природе человека или об истории человечества".
В чем же состоял эксперимент? По официальной версии он был посвящен исследованию процессов научения. От испытуемого требовалось решать задачи возраставшей трудности. Для участия в эксперименте были привлечены добровольные помощники. Им надлежало следить за успешностью решения задач и в случае неудачи наказывать испытуемого ударом электрического тока (изучению якобы и подлежало влияние наказания на научение).
Строгость наказания постепенно возрастала. Для этого перед помощником была размещена приборная панель с 30 рубильниками, а над каждым из них – ярлычок с указанием силы разряда, начиная с минимального в 15 вольт и кончая максимальным в 450 вольт. Дабы помощник отдавал себе отчет в своих действиях, ему перед началом опыта давали возможность испытать на себе силу удара в 45 вольт.
После инструктажа испытуемого привязывали к устройству, напоминавшему электрический стул, провода от которого вели к приборной панели. В ответ на высказанное испытуемым беспокойство по поводу его не совсем здорового сердца экспериментатор хладнокровно заверял: "Хотя сами удары током могут быть очень болезненными, устойчивого поражения тканей они не вызовут". И эксперимент начинался.
После нескольких успешных решений ученик начинал делать ошибки. Следуя полученной инструкции, помощник экспериментатора с каждой новой ошибкой опускал новый рубильник. На пятом ударе – в 75 вольт – испытуемый начинал стонать от боли, а при 150 вольтах умолял остановить эксперимент. Когда напряжение достигало 180 вольт, он кричал, что больше не в силах терпеть боль. Если помощник испытывал колебания, присутствовавший тут же экспериментатор бесстрастно призывал его продолжать экзекуцию. По мере приближения силы разряда к максимуму можно было наблюдать, как испытуемый, уже даже не пытаясь решить задачу, бьется головой о стену и умоляет его отпустить. Поскольку такая реакция никак не может быть признана удовлетворительным решением, следовало новое наказание.
Возникает невольный вопрос: кто позволил психологам творить такое бесчинство? На самом деле никто никого не мучил. Роль испытуемого исполнял профессиональный актер, который лишь разыгрывал страдание. Настоящим же испытуемым выступал добровольный помощник экспериментатора. Именно его поведение подлежало изучению. Стэнли Милгрэм хотел выяснить: до какой степени жестокости может дойти человек, если его действия санкционированы авторитетом.
Предварительно он попросил группу известных психиатров дать прогноз относительно возможных результатов эксперимента. Все сошлись во мнении, что от силы процентов двадцать испытуемых, видя явные страдания жертвы, перейдут рубеж в 150 вольт. Таких, кто доведет силу удара до максимума, по общему мнению, среди нормальных людей вообще не найдется. Ну, может быть, один процент.
Реальные результаты полностью опровергли этот прогноз. 65 % испытуемых Милгрэма назначили своей жертве максимальное наказание!
Комментируя эксперимент, Милгрэм с горечью заметил: "Если бы в Соединенных Штатах была создана система лагерей смерти по образцу нацистской Германии, подходящий персонал для этих лагерей легко можно было бы набрать в любом американском городке".
Аналогичные эксперименты, проведенные как в США, так и в других странах (Австралия, Иордания, Испания, Германия), позволили утверждать, что выявленная Милгрэмом закономерность носит универсальный характер.
В нашей стране эти результаты принято было комментировать в том аспекте, что, мол, загнивающее буржуазное общество способствует глубокой моральной деградации. Повторить эксперимент советские психологи не решались. Да и к чему, когда многие еще не очень старые люди помнят подобный глобальный опыт в масштабах всей страны? В любом уголке мира, когда власть предержащим приходит охота поучить кого-то методом кнута, недостатка в палачах не возникает. Если доходит дело до справедливой расплаты, оправдания одни и те же: "Время было такое", "Нас так учили", "Мы исполняли свой долг…" Впрочем, чаще всего и оправдываться не приходится.
Правда, одна из модификаций эксперимента оставляет какую-то надежду. Когда экспериментатору в помощь брали трех ассистентов, и двое из них – "подсадные" – отказывались следовать бесчеловечному приказу, то и третий – настоящий испытуемый – к ним присоединялся. Пример порядочного и гуманного поведения почти любого заставляет взяться за ум. И это обнадеживает.
Трудное прощание с молодостью
Самый трудный подростковый возраст – между тридцатью и сорока.
Андре Моруа
"Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу, утратив правый путь во тьме долины…" Никто из нас не обладает поэтическим даром Данте, однако многим в известную пору жизни приходит в голову мысль, с которой великий флорентиец начал свою "Божественную комедию". Понятия "кризис среднего возраста" или "кризис середины жизни" в лексиконе интеллектуалов приобрели не меньшую популярность, чем "эдипов комплекс" или "кризис идентичности", хотя мало кто толком представляет, что же это такое на самом деле. Согласно распространенному мнению, кризис среднего возраста – это всплеск душевных терзаний, который каждому из нас на сорокалетнем рубеже надлежит испытать. И многие действительно испытывают. Иные, уверовав в неотвратимость этого испытания, мнительно прислушиваются к малейшим симптомам кризиса и, как всегда бывает в подобных случаях, обязательно их в конце концов находят. На этом фоне начинаешь чувствовать себя белой вороной, если твой сороковой день рождения не отмечен никакой душевной смутой. Многие просто испытывают неловкость оттого, что перешагнув сорокалетний рубеж, так и не смогли отыскать в своем мироощущении ни намека на кризис. Однако их пример убеждает: пресловутый кризис – это явление не универсальное, возникает оно далеко не у каждого и не может быть строго увязано с определенным возрастом. Возникновение данного кризиса и характер его протекания обусловлены, во-первых, индивидуальными чертами человека, во-вторых – неповторимыми особенностями его жизненного пути.
Психологи давно заметили, что кризисы – это закономерные этапы развития личности. Слово "кризис" пришло к нам из греческого языка, и означает оно вовсе не "трагедию" или "катастрофу", как многие почему-то считают, а "перелом", "поворотный пункт". Само появление человека на свет представляет собою кризис – переход из одного состояния, внутриутробного, к другому, в котором предстоит провести всю последующую жизнь. Все детство и юность – непрерывная череда кризисов, когда взрослеющий ребенок находит себя все в новых и новых качествах – учится ходить, говорить, осознает себя самостоятельной, неповторимой личностью. Самый яркий кризис приходится на подростковый возраст, когда человек уже "вырос" из детства, но еще не дорос до уровня взрослого и не признан старшими за равного. Многие переживают этот кризис обостренно, болезненно, из-за чего подростковый возраст часто называют трудным. Впрочем, опытные педагоги знают – трудным этот возраст бывает далеко не у всех. Если родители не подавляют растущую самостоятельность сына или дочери, а разумно позволяют подростку принимать на себя ответственность за собственное поведение, то и подростковый кризис не принимает нежелательных форм. В конце концов взрослыми становятся все. Но одни ради этого проходят сквозь слезы, скандалы, бестолковое бунтарство, другие взрослеют спокойно, несуетливо, даже радостно, обретая силу с каждым своим успехом и учась на неизбежных ошибках (задача старших – не уберечь дитя от ошибок, ибо это невозможно, а позаботиться, чтобы эти ошибки не приводили к тяжелым травмам, телесным и душевным).
Нечто подобное, по большому счету, еще не раз происходит с человеком, но наиболее ярко – на середине жизненного пути. Подобно подростку, который расстался с детством и стоит на пороге взрослой жизни, человек в возрасте около сорока расстается с молодостью и вступает в новую пору – пору подлинной зрелости. Разница в том, что подросток спешит поскорее перестать быть ребенком и с надеждой смотрит в будущее, а взрослый неохотно перестает быть молодым и невольно подводит итог прожитым годам. Первому кажется, что все самое хорошее впереди, и он сердится, если старшие не спешат его допускать к своим привилегиям. Второй, наоборот, опасается, что все самое хорошее – позади. А если к тому же этого хорошего было не так уж много, то итог получается грустный. Надежды на будущее тают на глазах. В этом и состоит пресловутый кризис среднего возраста. Одних он вгоняет в тоску, даже в депрессию, нередко – в запой, а иногда и толкает свести счеты с жизнью (по числу попыток самоубийства сорокалетние уступают только подросткам). Другие пытаются заново найти себя. Разочаровавшись в привычной работе, семье, даже в родине, судорожно ищут себе новую, другую, чтобы таким образом заново пережить молодость. Удается это единицам, большинство ломаются.