Достиг ты верхней ступеньки социальной лестницы или нет, но, имея деньги, совершенно необходимо правильно демонстрировать свой статус и состоятельность. Допустим, ты достиг стартового уровня римского гражданина. Учись носить тогу. Только римские граждане имеют право на эту одежду и в некоторых случаях обязаны ее носить: например, на играх, если там присутствует император, или если ты стал магистратом.
Не жалей денег и купи качественную тогу из тонкой шерсти домашнего прядения. Позаботься о том, чтобы она была достаточно бела. Нет ничего вульгарнее, чем сероватые обноски бедного ремесленника. Учитывай, сколько тога весит, насколько жарко в ней летом. Поддерживай ее белизну, отдавая для стирки в сукновальню. Там ее сначала замочат в ванне со смесью воды и мочи (суконщики держат возле своих лавок ночные горшки, чтобы прохожие постоянно их пополняли). Постиранную тогу высушат, вычешут щеткой, чтобы придать шерсти объем, – иногда это делается шкурой ежа или репейником. Затем тогу осветлят серой и, наконец, отбелят мелкозернистой белой глиной. Это, как легко можно догадаться, дорогой процесс, но дело того стóит, если надо выглядеть безупречно.
Чтобы правильно надеть тогу, держи ее закругленной частью вниз. Перебрось один угол через левое плечо; оставшуюся часть одежды положи на правое, чтобы прикрывала спину. Затем тога пробрасывается вперед, почти закрывая грудь, и вниз до самых ступней. Оставшийся угол перебрасывают через левое плечо, чтобы рука была почти закрыта. По окончании процедуры у тебя должна быть почти закрыта правая рука, но основному весу тоги следует приходиться на левое плечо, чтобы правой можно было в любой момент ее отбросить. Это дает свободу для риторической жестикуляции, когда выступаешь с речью.
Если ты по-настоящему преуспеваешь, понадобится вилла такого размера, какой только сможешь себе позволить. Приглашать следует самых важных гостей, которых удастся заполучить. Рабы для ведения такого хозяйства обойдутся довольно дорого, от поваров и уборщиков до подавальщиков и личных телохранителей. Тебе же предстоит играть в своем новоприобретенном хозяйстве роль покровителя и благодетеля. Со временем ты обзаведешься крýгом зависимых от тебя клиентов, в том числе из твоих бывших рабов, которым ты дал свободу в награду за хорошую службу. Они должны посещать тебя каждое утро: собираться у твоих дверей еще до рассвета и ждать твоего появления. Пусть привратник впус тит их в вестибюль, но затем непременно заставь их ждать. Их время не так ценно, как твое, – их ожидание подкрепляет твой статус. Встав, одевшись и позавтракав, вели открыть двери атриума, чтобы клиенты заходили к вам по одному. Допускай их к себе соответственно рангу, чтобы никого не обидеть; самые незначительные пускай ждут, пока пройдут все остальные. Помнить всех по именам невозможно; пусть какой-нибудь раб объявляет имена, чтобы не надо было спрашивать имя у каждого – это, похоже, никому не нравится. Некоторых счастливцев пригласи составить тебе компанию в твоих ежедневных делах; в награду за труды можно позвать их к обеду. Другим можно раздать небольшие подарки – деньги или еду. Разумеется, иногда у тебя не будет охоты встречаться со всей этой толпой. В таком случае надо уйти через какую-нибудь потайную боковую дверь.
Давать обеды – важнейшая часть успеха по-римски. Здесь подстерегает много ловушек, когда богач из низов вроде тебя рискует показаться человеком неотесанным и неэлегантным. Следи, чтобы гостей размещали за столом по статусу. Люди высокого ранга должны возлежать рядом с тобой; те же, чей ранг пониже, – на самых отдаленных местах. Если устраиваешь большой прием, лучший обед должен быть подан верхнему столу. Но старайся делать это не слишком явно, чтобы не выглядеть одновременно и расточительным и скаредным. Еще хуже, если на верхних столах будет в избытке прекрасного фалернского вина, а на остальных – лишь немного винного уксуса. Нехватка вина обязательно вызовет недовольство.
На небольших пирушках с близким кругом я слежу, чтобы всем гостям доставалось угощенья поровну, даже вольноотпущенникам. Некоторые считают, что я слишком расточителен, что обращаюсь со своими бывшими рабами так же, как с сенаторами. "Это же, наверное, стоит огромных денег!" – воскликнул один из моих друзей. Но на самом деле я никогда не смешиваю вольноотпущенников с действительно важными гостями. Я стараюсь приглашать к обеду равных друг другу, и на обедах, куда собираются вольноотпущенники и менее важные граждане, подается совсем не такое вино, какое я пью обычно, – но за столом я пью то же, что и они. Кроме того, я не стараюсь выпрыгнуть из штанов и устроить невероятный пир с множеством блюд; мои угощенья одинаковы для всех, просты и непритязательны, – разумеется, за исключением тех случаев, когда я принимаю важных гостей – сенаторов или приближенных императора. Тогда я не останавливаюсь ни перед какими расходами. Лучшие из людей не могут есть ту же пищу, что и бедняки.
Недавно я обедал у друга, о котором уже упоминал, и горестно было смотреть на объедки, подаваемые тем, кто сидел подальше. Нам приносили белейший хлеб, выпеченный из самой лучшей муки, а дальним местам доставались заплесневелые корки, о которые недолго и зубы сломать. Даже рабы смотрели на этих бедолаг сверху вниз. Нас, на верхних ложах, рабы не знали, как ублажить, – но при этом в открытую отказывались подавать напитки сидящим внизу. А если кто-либо из обедавших осмеливался протянуть руку не к той хлебной корзине и взять кусок помягче, резкий окрик: "Будьте любезны брать из своей корзины! Запомните свой сорт хлеба!" – заставлял его тут же положить кусок обратно. К сожалению, многие большие дома сегодня полны таких наглых рабов. Это все оттого, что рабы дорого стоят. Раб ценой в несколько тысяч приходит к выводу, что он ценнее свободного человека. Мне было жаль бедных клиентов моего друга, которые плелись в гору на Эсквилин сквозь дождь и град, холодным зимним днем, только затем, чтобы рабы обращались с ними как с собаками, пока мы угощались лобстерами и спаржей.
Римлянин – это хорошие манеры. За столом старайся развлечь гостей своим остроумием и обаянием. Богатство делает человека самодовольным и чрезвычайно ценящим собственное мнение, так что осторожнее – не впадай в назидательность. Стремись к сдержанной элегантности. Был у меня недавно один гость, который обжирался на протяжении всего обеда, а затем, когда обед был окончен, смёл остатки в салфетку, чтобы взять их с собой. Соски свиньи, поросячьи ребра, голубь, с которого тек соус, даже разрезанную пополам луговую птицу и целую щуку, – все это он вперемешку смахнул в заляпанную салфетку и велел рабу нести домой. Это был очень неловкий момент; все, что мы, остальные, могли сделать, – лежать и притворяться, будто ничего не видим.
Грань между причудами и вульгарностью весьма тонка. Как-то вечером я пошел в довольно пеструю и экстравагантную компанию. Хозяин прибыл с опозданием – он считал, что это модно, а не оскорбительно, – в паланкине, который несли лакеи в металлических нагрудных панцирях. Его любимый мальчик-раб шел впереди, готовый к любым распоряжениям своего господина. Другой мальчик-раб возглавлял эту небольшую процессию, играя на дудках. Почувствовав необходимость облегчиться, хозяин щелкнул пальцами; по этому знаку молодой раб-евнух вышел вперед с серебряным горшком, в который хозяин помочился. Еще один принес ему воды; он вымыл руки и вытер их о волосы рабов.
Наконец, когда мы возлегли за столы, вошли двое длинноволосых эфиопов с маленькими кожаными бутылями вроде тех, какие видишь в руках у людей, посыпающих песком арену, и полили наши руки вином. Ковыряя в зубах серебряной иглой, хозяин объяснил причину своего опоздания. "Друзья, – сказал он, – боюсь, мне было бы неудобно прийти к вам, не закончив игру в кости". Раб принес столик из ореха и хрустальные кости, и некоторое время хозяин продолжал играть. Тем временем нам, бедным его гостям, оставалось только изучать невероятное разнообразие расставленных перед нами деликатесов. Ложки у всех были серебряные и весили каждая, наверное, по полфунта, так что сам по себе процесс еды оказался непрост. Затем внесли несколько стеклянных бутылей, запечатанных гипсом, с табличками, которые гласили: "Лучшее столетнее фалернское". Их поставили прямо перед нами, чтобы мы понимали, что именно пьем. Пока мы пили, раб принес серебряный скелет, у которого все суставы были подвижны и могли поворачиваться в любую сторону. Для нашего развлечения хозяин – его зовут Трималхион – бросал скелет на стол, заставляя принимать причудливые позы.
Затем подали жирных цыплят и гусиные яйца в тесте. Трималхион схватился за живот: ему было нехорошо. "Простите, господа, – сказал он, – но мой кишечник бастует, и у меня уже несколько дней как запор. У меня так бурчит в животе, что можно подумать, там скачет мычащий бык. – Он приподнял ногу, и комната наполнилась неприличными звуками и вонью. – Поэтому не трудитесь задерживаться, если кому-то пора идти, – нет причины робеть. Лучше выйти, чем застрять, как я всегда говорю. Снаружи все готово: вода, носилки, раб с губкой для умывания". Нам оставалось только поблагодарить его за доброту и заботу.
Тут принесли и поставили на стол огромного жареного кабана. Трималхион внимательно его изучил. "Какого черта! – воскликнул он. – Этого кабана не выпотрошили! Клянусь Геркулесом, повар к нему и не прикоснулся! Привести его сюда!" Беднягу притащили. "Разденьте его!" – приказал хозяин. С повара немедленно сорвали одежду, и он стоял, дрожащий, между двумя палачами, которых тоже успели позвать. Мы все принялись просить за него: "С кем не бывает, Трималхион, сделай исключение, отпусти его". Должен сказать, что лично я недоумевал. Я наклонился к соседу и шепнул: "Как это так – чтобы нормальный повар забыл выпотрошить кабана? Это преступная беспечность. Если бы мой повар натворил такое, я бы не спустил". Но, к моему удивлению, Трималхион, похоже, смягчился. "Что же, пусть покажет, чего он стоит как повар, и выпотрошит его сейчас!" Повар надел тунику, взялся за разделочный нож и дрожащими руками вскрыл кабану брюхо. И тут вдруг из разреза хлынул целый поток колбас, пирогов и сладостей, все вперемешку. Все присутствующие единодушно захлопали, восхищенные розыгрышем. "Ура повару!" – закричали мы, и он получил в награду стакан вина из чаши коринфской бронзы. Безобидное веселье, я бы сказал, но вряд ли это можно назвать пиром благородного человека.
Если ты слишком беден, чтобы купить виллу для приема гостей, подумай о вступлении в клуб. Формально эти клубы созданы, чтобы можно было накопить на достойные похороны, но большей частью они устраивают для своих членов пиры и очень популярны среди респектабельного простонародья. Я – почетный президент одной из таких ассоциаций. Вступительный взнос – сто сестерциев плюс амфора хорошего вина. Ежемесячный взнос – один сестерций. После твоей смерти семья получает триста сестерциев на похороны и пятьдесят – на похоронную процессию. Примерно раз в месяц мы устраиваем обеды, и члены клуба обязаны внести амфору приличного вина, хлеб и сардины. Существует набор правил, чтобы эти обеды не выродились в буйные пьянки. Если кто-то начинает ходить по комнате и менять место за столом просто так, создавая беспорядок, штраф – четыре сестерция. Если кто-то затевает ссору или буянит, штраф – двенадцать сестерциев. За неуважение ко мне, президенту, платят двадцать.
Должен признаться, что не всегда хожу на эти обеды: иногда посылаю вместо себя своего представителя. Но уж если прихожу, то обязан быть в тоге и приносить в жертву вино и благовония в день рождения богини-покровительницы клуба Дианы.
Кроме того, я обеспечиваю членов клуба маслом для посещения публичных бань перед тем, как прийти на обед.
Чем выше ты поднялся по общественной лестнице, тем больше у тебя дел. Меня постоянно приглашают на обеды и в собрания. Вчера, например, я сначала посетил праздник: сын моего приятеля начал носить мужскую тогу; затем – свадебный завтрак; затем, по просьбе другого приятеля, присутствовал на связанных с его делом слушаниях в суде; еще один знакомый просил меня засвидетельствовать его завещание, а следующий – поддержать его назначение на государственный пост. Не сосчитать, сколько дней я трачу в Риме на всю эту суету. Но когда удается уехать в деревню, там все совершенно иначе. Там я могу сосредоточиться на своих ученых изысканиях и восстанавливаю силы умеренной физической нагрузкой и банями. Там не надо без конца слушать сплетни и раздавать поручения. Я живу мирно, общаясь только с книгами. Это благороднейшее из всех занятий. Счастлив человек, который может удалиться от дел и жить в фамильном поместье, который не ссужает денег, не сражается в армии и держится в стороне от суматохи форумов. Вместо всего этого он возделывает виноградники, смотрит, как пасутся стада, или, лежа на мягкой траве под вековым дубом, слушает птичий щебет в кронах.
Комментарий
Богатые и влиятельные римляне свысока посматривали на тех, кто добывал свой хлеб трудом. Цицерон составил целый список занятий, которые считал не подобающими благородному человеку ("Об обязанностях", 1.42 и 2.87–89). Рядовые римляне, однако, не могли позволить себе особой разборчивости. Самым простым кажется объединить всех неэлитарных граждан Рима в один класс, но он был таким же структурированным и многослойным, что и высшие эшелоны. Самым очевидным шагом к лучшей жизни было освоение ремесла; квалифицированный труд оплачивался в регионе вдвое выше, чем неквалифицированный. Но даже и неквалифицированный физический труд не был однороден: от сельскохозяйственных рабочих в деревне до строителей и носильщиков в городах. Иметь раба для римлянина не означало, что он избавлен от необходимости самостоятельно зарабатывать себе на жизнь. Заключительный буколический аккорд Фалкса о радостях сельского труда имеет весьма отдаленное отношение к той изнурительной, неподъемной работе, которую приходилось выполнять большинству крестьян; Фалкс тут дословно повторяет второй из "Эподов" Горация. Для самых состоятельных работа означала обязанности, налагаемые досужей жизнью: необходимость участвовать в общественных делах, покровительствовать клиентам, посещать церемонии и мероприятия и удовлетворять собственные интеллектуальные потребности. "Письма" Плиния (1.9) дают хороший пример того, как заполняет свой день богатый благородный римлянин. Такого рода люди часто сетовали на суе ту и мечтали о покое и тишине своих сельских усадеб.
Самым благородным был доход, извлекаемый из земельных владений. Все, кому удавалось сделать какие-то деньги, скоро начинали искать путь в более изысканное общество – и находили его, инвестируя в земельную собственность. Социальной мобильности способствовали также ремесло и торговля. Римские товары, от высококачественного стекла до излюбленного соуса к рыбе, называвшегося гарум, продавались по всей империи и за ее пределами. Верхушка посматривала на подобные занятия свысока, но не брезговала принимать в них участие. Нанимались подставные лица, часто из бывших рабов, которые представляли интересы своих нанимателей в торговых операциях, позволяя тем "не марать рук". Кроме того, элита много вкладывала в городскую недвижимость, хотя в основном в масштабах куда более скромных, нежели пресловутый Красс.
Бóльшая часть городского жилья строилась наспех и из чего придется, так что обрушения и пожары были обычным делом. История о рухнувшем сооружении основана на данных Авла Геллия ("Аттические ночи", 15.1) и Цицерона ("Письма к Аттику", 14.9). Что особенно поражает в Геллиевом рассказе о том, как он смотрел на пожар, – полное отсутствие интереса к людям. Он нигде не упоминает, удалось ли спастись тем, кто был внутри, и даже не задается таким вопросом. Единственная мысль, на которую его наводит случившееся, – о финансовых рисках, связанных с подобными инвестициями.
Форма тоги и способ ее носить на самом деле полностью не изучены. Описание Квинтилиана ("Наставления оратору", 11.3) призвано подчеркнуть, каким сложным был этот наряд. Во многом именно бесполезность тоги как одежды делала ее такой ценной в качестве статусного маркера. Складка на груди называлась sinus, поэтому втереться в доверие стало называться insinuate. Поддерживать чистоту тоги было непросто, особенно учитывая, что римляне не стирали мылом. Зато они применяли разнообразные щелочные жидкости, самой распространенной из которых была моча. Из-за своего сложного устройства тога постепенно вышла из повседневного употребления и надевалась только в официальных случаях – например, для посещения игр, на которых присутствует император. Ее повсеместно заменял плащ, известный в ранней империи как лацерна.
Описание Александрии, приписываемое императору Адриану, но на самом деле датируемое гораздо более поздним периодом, можно найти в "Истории Августов: Фирм, Сатурнин, Прокул и Боноз" (8). Эдикт Диоклетиана о максимальных ценах, выпущенный в 301 году н. э., перечисляет ежедневную плату всем категориям ремесленников и рабочих. Цены он дает в динариях, потому что в III веке был период очень высокой инфляции; поэтому сравнивать их с раннеимперскими ценами в сестерциях следует крайне осторожно. Жизнь мегабогача Красса описана у Плутарха в сочинении "Красс". Статистика, связанная с жизнью и карьерой возничего Диокла, – из записи CIL 14.2884. Аммиан Марцеллин описывает колдовство, применяемое на состязаниях, чтобы повлиять на их исход ("Деяния", 26.3.3). Привязанность Калигулы к коню Инцитату описана у Диона Кассия в "Римской истории" (59.14) и у Светония в сочинении "Калигула" (55).
Вымышленный персонаж Трималхион и его поражающий воображение пир описаны в романе Петрония "Сатирикон", а подробности более заурядных клубов модели "обед и похороны" полнее всего представлены в записи CIL 14.2112.
Глава IV. Любить по-римски
ЕСЛИ БЫ МОЖНО БЫЛО обойтись без жен, жить стало бы намного проще. Но природа распорядилась так, что легкой жизни для нас нет – что с женами, что без них, – так что если уж заводить жену, то надо хотя бы хорошо продумать, какую форму должен принять этот союз. Для этого прежде всего старайся мыслить в долгосрочной перспективе и будущее благополучие ставить превыше сиюминутных наслаждений.