- Но там все было не так.
- Ладно. Фигу тебе, Моисей. Народ останется тут. Джошуа помахал палкой у меня перед носом. - Узри, я поражу всю область твою жабами. Они войдут в дом твой, и в спальню твою, и везде поналезут.
- И что?
- И то, что это противно. Отпусти народ мой, фараон.
- Жабы - они прикольные.
- Дохлыми жабами, - пригрозил Моисей. - Я поражу тебя целыми грудами смердящих, вонючих дохлых жаб.
- Ой, в таком случае забирай-ка ты лучше свой народ и валите отсюда. Мне тут все равно пора сфинксов строить и еще кой-чего.
- Черт возьми, Шмяк, там все не так было! Я тебе и другие казни припас.
- Теперь я хочу быть Моисеем.
- Фигушки.
- Это почему?
- Потому что жезл - у меня. - А-а.
Так оно все и шло. Кажется, я не всегда легко велся на то, чтоб играть всяких мерзавцев, но Джошуа изображать героев точно понравилось. Иногда на самые гнусные роли мы вербовали младших братишек. Иуда и Иаков, младшие братья Джоша, изображали у нас целые народы, вроде содомлян у дверей Лотовых.
- Выведи к нам тех двоих ангелов, и мы познаем их.
- Не выведу, - отвечал я в роли Лота (я изображал хорошего парня только потому, что Джошуа хотелось играть двух ангелов), - но вот у меня две дочери, которые вообще никого не знают. Можете с ними познакомиться.
- Давай, - сказал Иуда.
Я распахнул дверь и вывел наружу своих воображаемых дочерей, чтобы они познали содомлян.
- Приятно познакомиться.
- Какая милая встреча.
- Очень приятно.
- ТАМ ВСЕ БЫЛО НЕ ТАК! - заорал Джошуа. - Вы должны ломать дверь, а затем я поражу вас слепотою.
- А потом истребишь наш город? - спросил Иаков.
- Да.
- Тогда мы лучше дочерей Лота познаем.
- Отпусти народ мой, - сказал Иуда. Ему только сравнялось четыре, и он часто путал сюжеты. Особенно любил он играть в Исход: там, когда я вел свое воинство через Красное море в погоню за Моисеем, им с Иаковом нужно было обливать меня водой из кувшинов.
- Все, хватит, - сказал Джошуа. - Иуда, ты - жена Лотова. Иди встань вон туда.
Иуде иногда приходилось изображать жену Лота - вне зависимости от того, во что мы играли.
- Я не хочу быть женой Лотовой.
- Стой и молчи. Соляные столпы не разговаривают.
- Да не хочу я быть девчонкой.
Братьям всегда доставались женские роли. Сестер, которых можно мучить, у меня не было, а Елисаве-та, единственная в то время сестренка Джошуа, еще пешком под стол ходила. Это было до того, как мы познакомились с Магдалиной. Магдалина изменила для нас всё.
Наслушавшись родительских разговоров о безумии Джошевой матери, я часто наблюдал за нею, стараясь уловить какие-нибудь видимые признаки, но она, судя по всему, хлопотала по хозяйству, как прочие матери: опекала малышей, возилась в саду, носила воду и готовила еду. На четвереньках не скакала и пеной не плевалась, как я рассчитывал. Она была моложе многих других матерей - и гораздо моложе своего мужа Иосифа. По меркам нашего времени, тот был вообще старик. Джошуа утверждал, что Иосиф - не настоящий отец ему, но кто настоящий, не говорил. Когда об этом заходила речь, а Мария оказывалась поблизости, она подзывала Джоша и прикладывала палец к губам, чтобы много не болтал:
- Еще не время, Джошуа. Шмяк не поймет.
От одного звука моего имени из ее уст сердце у меня подскакивало. С ранних лет я полюбил мать Джошуа малышовой любовью и потому лелеял фантазии о женитьбе, семье и нашем с ней совместном будущем.
- У тебя же отец старый, а, Джош?
- Да не очень.
- А когда он умрет, твоя мама замуж за его брата выйдет?
- У моего отца нет братьев. А что?
- Да нет, ничего. А каково б тебе было, если бы твой отец был ниже тебя?
- Он выше.
- Но когда он умрет, твоя мама может выйти замуж за дядьку ниже тебя ростом, и он будет твоим отцом. Тебе придется его слушаться.
- Мой отец никогда не умрет. Он вечный.
- Это ты так думаешь. А я думаю, что когда стану взрослым, а твой отец умрет, я возьму твою маму в жены.
Джошуа скорчил такую рожу, будто укусил незрелую фигу:
- Еще чего, Шмяк.
- Ну и что с того, что она чокнутая? Мне нравится ее синяя накидка. И еще как она улыбается. Я буду хорошим папой - я тебя камни тесать научу, а колотить стану, только если будешь наглеть.
- Я лучше с прокаженными пойду играть, чем такое слушать. - И Джошуа зашагал прочь.
- Погоди. Почитай отца своего, Джошуа бар Шмяк. - Мой отец вот так же называл меня полным именем, когда хотел, чтобы до меня что-нибудь дошло. - Разве не по слову Моисееву ты должен меня почитать?
Маленький Джошуа на ходу развернулся ко мне:
- Мое имя - не Джошуа бар Шмяк, да и не Джошуа бар Иосиф, вообще-то. Меня зовут Джошуа бар Иегова!
Я огляделся: никто нас не слышал? Мне вовсе не улыбалось, если моего единственного сына (а Иуду с Иаковом я планировал продать в рабство) забьют камнями за поминание имени Господа всуе.
- Не говори больше так, Джош. Я не стану жениться на твоей матери.
- Конечно, не станешь.
- Прости меня.
- Я тебя прощаю.
- Из нее получится отличная наложница.
Не позволяйте никому вешать себе лапшу на уши, мол, Князь Мира ни разу никого не ударил. В те первые дни, пока он еще не стал тем, кем станет, Джошуа давал мне в нос, причем не раз и не два. Тогда это случилось впервые.
Мария же оставалась моей единственной любовью, пока я не увидел Магдалину.
Если назарене и считали мать Джошуа чокнутой, то вслух об этом не говорили - из уважения к мужу ее Иосифу. А он был сведущ в Законе, Пророках и Псалмах; кроме того, почти все жены назарейские ужин своим мужьям подавали в его гладких мисках из оливкового дерева. Был он справедлив, силен и мудр. Поговаривали, что некогда Иосиф был ессеем - суровым еврейским аскетом, из тех, что следят только за своим носом, никогда не женятся и не стригутся, - но к ним на толковища он не ходил и, в отличие от них, не утратил способности улыбаться.
В те ранние годы я встречал Иосифа нечасто: он постоянно работал в Сефорисе - что-то строил для тамошних римлян, греков и земельных евреев. Но всякий год, когда подходил Шавуот, Иосиф оставлял работу в крепости и сидел дома - резал деревянные миски и ложки в дар Храму. В Праздник жатвы традиция велела отдавать жрецам первых ягнят, первое зерно и первые плоды. Даже первых сыновей, родившихся в этом году, посвящали Храму - либо обещали, что они подрастут и пойдут туда работать, либо откупались деньгами. Ремесленники, вроде моего отца и Иосифа, могли дарить то, что сделают сами, и мой отец иногда делал ступки с пестиками для жертвоприношения, а иногда откладывал десятую часть монетами. Некоторые на Шавуот специально ходили в Иерусалим, но поскольку выпадал праздник лишь на пятидесятый день после Песаха, многие семьи не могли себе позволить такое паломничество и жертвы приносили нашей скромной деревенской синагоге.
Несколько недель до праздника Иосиф сидел у дома в тени навеса, который сам же выстроил, и ковырялся в сучковатых оливковых деревяшках теслом и стамеской, а мы играли у его ног. На Иосифе была одна туника - прямоугольный кусок ткани с дыркой для головы посередине, перехваченный поясом так, что рукава доходили до локтей, а подол - до коленей.
- Наверное, в этом году я должен отдать Храму своего первенца, а, Джошуа? Неужели тебе не хочется драить алтарь после жертвоприношений? - И он сам себе ухмыльнулся, не отрываясь от работы. - Ты же знаешь, я им первенца задолжал. Когда ты родился, на Праздник первых плодов мы были в Египте.
Мысль о том, что придется возиться с кровью, Джоша явно приводила в ужас, - прямо скажем, как и любого еврейского мальчугана.
- Отдай им лучше Иакова, аба, он - твой первенец. Иосиф искоса глянул на меня - как я отреагирую.
Я, конечно, дернулся - но лишь из-за того, что размышлял о собственном первородстве и надеялся, что мой отец с Иосифом тут не спелись.
- Иаков - второй сын. Жрецам вторые сыновья не нужны. Придется тебе.
Перед тем как ответить, Джошуа посмотрел на меня, затем - на отца. И улыбнулся.
- Но, аба, если ты умрешь, кто же тогда будет заботиться о матери? Я ведь буду в Храме.
- Кто-нибудь позаботится, - ответил я. - Можешь не сомневаться.
- Я еще долго не умру. - Иосиф подергал себя за седую бороду. - Борода седеет, но жизнь во мне еще бурлит.
- Не будь так самонадеян, аба, - сказал Джошуа. Иосиф выронил миску, над которой трудился, и уставился в свои ладони.
- Бегите-ка лучше поиграйте, - наконец сказал он, и голос его звучал чуть громче шепота.
Джошуа встал и пошел со двора. А мне хотелось обнять старика: я никогда раньше не видел, чтобы взрослый чего-нибудь боялся, и потому перепугался сам.
- Тебе помочь? - спросил я, кивая на незаконченную миску, так и оставшуюся лежать на коленях Иосифа.
- Ступай к Джошуа. Ему нужен друг, который сделает его человеком. А уж потом я смогу сделать из него мужчину.
Глава 2
Ангел хочет, чтобы я побольше изображал благодать Джошуа. Благодать? Господи, я ведь о шестилетнем пацанчике пишу, какая там благодать? Джошуа ведь не ходил каждый день, направо и налево признаваясь, что он-де Сын Божий. Нормальный был парнишка - по большей части. Ну, эти штуки с ящерицами, конечно, вытворял, а однажды мы нашли дохлого жаворонка, так он и его оживил. А как-то раз, когда нам было по восемь лет, он вылечил своему братцу Иуде трещину в черепе после того, как мы несколько увлеклись игрой "Побей камнями прелюбодейку". (Иуде так и не удалось овладеть навыками прелюбодейки. Стоял пень пнем, точно Лотова жена. Так же нельзя. Прелюбодейки должны быть лукавыми и быстроногими.) Чудеса, которые творил Джошуа, были маленькими и тихими - обычно они вообще такие, стоит к ним привыкнуть. Все неприятности - от тех чудес, что творились вокруг, без его, так сказать, желания. Хлеба и змеи, например.
Случилось это через несколько дней после Песаха; многие семьи Назарета в тот год не ходили в Иерусалим.
Всю зиму дождей лилось мало, поэтому год обещал быть трудным. Крестьяне просто не могли себе позволить оставить поля и таскаться в Святой город и назад. Отцы наши работали в Сефорисе, и римляне выходных им не давали, за исключением недели праздника. Когда я вернулся с площади, где мы играли, мама готовила мацу. Перед ней лежала дюжина опресноков, а она смотрела на них так, будто собиралась сей же момент шваркнуть их на пол.
- Шмяк, где твой друг Джошуа? Брательники мои скалились, цепляясь за материны юбки.
- Дома, наверное. Только что его видел.
- А чем вы занимались?
- Ничем. - Я попытался вспомнить, что мы делали такого, от чего она могла бы так разозлиться, но на ум ничего не приходило. Редкий день выпал - я не учинял никаких проказ. Братцы, насколько я видел, тоже не пострадали.
- Чем вы занимались, что вышло вот это? - Мама протянула мне лепешку: на золотистой корочке явно отчеканилось темное лицо моего друга Джошуа. Мама схватила со стола другую лепешку - и с нее тоже глянул Джош. Изображение, кумир - очень большой грех. Джош улыбался. А улыбок мама не одобряла. - Ну? Мне что - идти к ним домой и спрашивать его несчастную сумасшедшую мать?
- Это я сделал. Я посадил лицо Джошуа на хлеб. - Я только и понадеялся, что она не станет интересоваться, как мне это удалось.
- Отец вечером придет и тебе всыплет по первое число. А теперь иди - убирайся отсюда.
Тихонько отползая к двери, я слышал хиханьки братцев. Но на улице все оказалось еще суровее. Женщины шарахались от хлебопекарных камней - у каждой в руках была маца, и каждая бормотала что-нибудь вроде:
- Эй, а у меня на опресноке малец какой-то…
Я добежал до Джошуа и ворвался к ним в дом, даже не постучав. Джошуа с братьями сидели за столом. Мария кормила грудью самую маленькую сестренку, Мириам.
- У тебя крупные неприятности, - прошептал я Джошу на ухо с такой силой, что у него наверняка сдуло барабанную перепонку.
Джошуа протянул недоеденную мацу мне и ухмыльнулся - точно так же, как на лепешке.
- Это чудо.
- К тому же вкусное, - сказал Иаков, отгрызая у брата часть головы.
- Уже весь город знает, Джош. Это ведь не только у вас дома. У всех на хлебе твоя морда.
- Он поистине Сын Божий, - кротко улыбнулась Мария.
- Ой господи, мама, - сказал Иаков.
- Ага, господи, мама, - встрял Иуда.
- Его ряшка на всех хлебах. С этим надо что-то делать. - Похоже, они не сознавали всю серьезность ситуации. А я уже нахлебался с головой - при том, что моя мама даже не заподозрила в этом происшествии ничего сверхъестественного. - Надо тебя подстричь - вот что.
- Еще чего?
- Мы не можем резать ему волосы, - сказала Мария. Она всегда разрешала Джошуа носить длинные волосы, по-ессейски, и говорила, что он - назорей, каким был Самсон. Еще и поэтому многие селяне считали ее чокнутой. Мы-то все стриглись коротко, как тогдашние римляне и греки, которые правили страной еще со времен Александра.
- Если мы его подстрижем, он станет похож на прочих. А мы тогда скажем, что на маце - кто-нибудь другой.
- Моисей, - сообразила Мария. - Юный Моисей.
- Точно!
- Я нож принесу.
- Иаков, Иуда, за мной, - сказал я. - Надо растрезвонить по городу, что на Песах нам явился лик Моисея.
Мария оторвала Мириам от груди, нагнулась и поцеловала меня в лоб.
- Ты настоящий друг, Шмяк.
Я чуть не растаял и не стек в сандалии - но тут перехватил хмурый взгляд Джошуа.
- Это же неправда, - сказал он.
- Зато фарисеи не станут тебя судить.
- Я их не боюсь, - ответил этот девятилетний шкет. - Не я же это с лепешками сделал.
- Тем паче зачем тогда подставляться?
- Не знаю, но, похоже, так будет правильно. Разве нет?
- В общем, не рыпайся, пока мама будет тебя стричь. - И я выскочил за дверь, Иуда с Иаковом - следом.
Мы блеяли, как бараны по весне:
- Узрите! Моисей явился на хлебах нам к Песаху! Узрите все!
Чудеса. Она меня поцеловала. Святый Моисеюшко на маце! Она меня поцеловала.
А чудо со змеем? В каком-то смысле то было предзнаменование, хотя я могу это утверждать только после того, что потом случилось между Джошуа и фарисеями. А тогда Джош считал, что сбылось пророчество, - по крайней мере, так мы пытались представить это дело его отцу и матери.
Как-то раз в конце лета мы играли в пшеничном поле за городом, и Джошуа нашел гнездо гадюк.
- Гадина! - завопил он.
Пшеница стояла такая высокая, что я даже не видел, откуда он орет.
- И на твой дом чуму, - ответил я.
- Да я не о том. Тут гадючье гнездо. Честное слово.
- Ой, я думал, ты обзываешься. Извини, на твой дом не-чуму.
- Иди глянь.
Я продрался сквозь посевы и увидел, что Джошуа стоит возле груды камней - ею какой-то крестьянин отметил границу своего поля. Я заорал и пошел на попятную с такой скоростью, что не удержался и брякнулся наземь. У ног Джошуа извивался клубок змей, они скользили по его сандалиям и обвивали лодыжки.
- Джошуа, вали оттуда!
- Они меня не укусят. Так у Исайи говорится.
- А если они не читали Пророков?
Джошуа шагнул в сторону, змеи расползлись, и я увидел невероятно здоровущую кобру. Она вздымалась так, что ростом была уже выше моего друга, и капюшон ее раздувался целым плащом.
- Беги, Джош! Он улыбнулся.
- Я назову ее Сарой - в честь жены Авраама. А это все ее детки.
- Серьезно? Ну, тогда прощай, Джош.
- Я хочу маме показать. Она любит пророчества. - С этими словами он зашагал к деревне, и гигантская змеюка тенью потащилась за ним. Малютки-змееныши остались в гнезде, и я медленно и аккуратно от него отступил, а потом припустил за Джошем.
Однажды я принес домой лягушку - хотел приручить. Не очень крупную, однорукую, спокойную и хорошо воспитанную. Мама же заставила меня выпустить ее на волю, а самому очиститься в микве - ритуальной ванне в синагоге. Но и после этого не хотела пускать меня в дом до самого заката - говорила, что я по-прежнему нечист. А Джошуа привел домой четырнадцатифутовую кобру, и его мама аж взвизгнула от радости. Моя не визжала никогда.
Мария перебросила младенца на бедро, опустилась пред сыном на колени и процитировала Исайю:
- Тогда волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе с козленком; и теленок, и молодой лев, и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их. И корова будет пастись с медведицею и детеныши их будут лежать вместе: и лев, как вол, будет есть солому. И младенец будет играть над норою аспида, и дитя протянет руку свою на гнездо василиска.
Иаков, Иуда и Елисавета забились в угол - они даже плакать боялись. Я заглядывал в дверь.
Змея покачивалась за спиной Джошуа, точно готовясь напасть.
- Ее зовут Сара.
- Там были кобры, а не аспиды, - сказал я. - Целая куча кобр.
- Можно, мы ее себе оставим? - спросил Джошуа. - Я буду ловить ей крыс, а спать укладывать с Елисаветой.
- Совершенно точно не аспиды. Аспида я бы в лицо узнал. Да и не василиск, наверное. Я бы сказал, что это кобра. - На самом деле я не отличил бы аспида от дырки в земле.
- Ш-ш-шмяк, - шикнула Мария. Сердце мое разломилось на части от резкого голоса моей любви.
И тут из-за угла вывернул Иосиф и сразу вошел в дом: я не успел его перехватить. Но страху нет - через секунду он уже вылетел наружу:
- Ёхарный Иосафат!
Я проверил, не отказало ли у Иосифа сердце, ибо сразу решил, что как только мы с Марией поженимся, от змеи, конечно, придется отказаться, - или, по крайней мере, спать у нас она будет на улице. Однако дородный плотник был всего лишь потрясен и немного запылился от своего головокружительного нырка спиной в двери.
- Это ведь не аспид, правда? - уточнил я. - Аспидов делают маленькими, чтоб помещались между грудей египетских цариц, да?
Иосиф не обратил на меня внимания:
- Отходи медленно, сынок. Я сейчас принесу из мастерской нож.
- Она не кусается, - сказал Джошуа. - Ее зовут Сара. Она из Исайи.
- Так говорилось в пророчестве, Иосиф, - подтвердила Мария.
Иосиф заметно напрягся, припоминая цитату. Хоть и мирянин, Писание он знал как никто другой.
- Про Сару я ничего не помню.
- Мне кажется, никакое это не пророчество, - не сдавался я. - Там про аспида говорится, а это совершенно точно не он. Я бы сказал, что это кобра, и она откусит Джошу задницу, если ты, Иосиф, сейчас же не свернешь ей шею. - Хорош я был бы, если б не попытался.
- Можно, я ее себе оставлю? - попросил Джошуа.