- Заражен бедуинами? - переспросил я.
- Слушай, отвянь, а? Я тут пока новенький. Ты принес пищи и воды себе на некоторое время?
- Да, беззубая старуха дала немного сушеной верблюжатины. Фирменное блюдо.
- И наверняка нечистое, - заметил Джош.
- Бекон, Джошуа, не забыл?
- А, ну да. Извини. Попробую стырить для тебя чаю и одеяло. Только не сразу.
- Так Гаспар меня впустит?
- Он вообще не понял, почему ты ушел. Сказал, что если кому и надо дисциплине поучиться, то… дальше сам знаешь. Наверное, тебе будет наказание.
- Прости, что бросил тебя.
- Ты не бросал. - Он ухмыльнулся. С двуцветной головой дружбан мой выглядел глупее обычного. - Я тебе скажу одну штуку, которую я тут уже усвоил.
- Какую штуку?
- Когда я буду самый главный и кто-нибудь постучится, то внутрь его пустят сразу. Заставлять того, кто взыскует утешения, ждать на морозе - горшок тухлого ячьего масла.
- Аминь, - сказал я.
Джош что было дури захлопнул форточку, - видимо, только так ее и предписывалось закрывать. Я стоял и прикидывал, как Джошу - когда он выучится наконец на Мессию - удастся вставить в проповедь фразу "горшок тухлого ячьего масла". Только этого нам, евреям, и не хватало - еще одной лечебной диеты.
Монахи раздели меня донага, облили голову ледяной водой, затем с немалым энтузиазмом расчесали щетками из кабаньей щетины, потом облили кипятком, надраили щетками, потом опять холодная вода, а потом я заорал. Тут они обрили меня налысо, вместе с волосами прихватив и щедрые порции скальпа, смыли прилипшие волоски и вручили чистую оранжевую тогу, одеяло и деревянную мисочку для риса. Позже мне еще выдали сандалии, сплетенные из какой-то травы, а сам я связал себе носки из ячьей шерсти, но больше добра за последующие шесть лет не нажил: тога, одеяло, миска, шлепанцы и носки.
Пока монах Номер Восемь вел меня на свидание с Гаспаром, я шел и вспоминал старого друга Варфоломея. Ему бы мой новообретенный аскетизм очень понравился. Он частенько рассказывал, как патриарх киников Диоген много лет носил с собой мисочку, а однажды увидел человека, пьющего из горсти, и воскликнул: "Какой же я глупец - столько лет таскал бремя мисочки, а такой замечательный сосуд был все время приделан к моему запястью".
Ну да, Диогену-то хорошо было говорить, но если бы у меня в тот момент кто-нибудь попробовал отнять мисочку - иными словами, все мои богатства земные, - точно лишился бы сосуда, приделанного к запястью.
Гаспар сидел на полу в той же комнатке: вежды сомкнуты, руки сложены на коленях. Перед ним в той же позе сидел Джошуа. Восьмой Номер, кланяясь, попятился из комнаты, и Гаспар открыл глаза.
- Сядь. Я сел.
- Вот четыре правила, за нарушение коих ты вылетаешь из монастыря. Первое: монах ни с кем не вступает в половую связь, вплоть до животных.
Джошуа посмотрел на меня, и его перекосило: наверное, ждал, что я ляпну что-нибудь и Гаспар разозлится. Но я только сказал:
- Нормально. Не трахаться.
- Второе: монах, пребывай он в монастыре или за его пределами, не возьмет то, что ему не дадено. Третье: если монах злоумышленно покусится на жизнь человека или как бы человека, голой рукой или же оружием, он будет изгнан из монастыря.
- Как бы человека? - не понял я.
- Потом увидишь, - ответил Гаспар. - Четвертое: монах, утверждающий, что достиг сверхчеловеческих способностей, или же заявляющий, что постиг всю мудрость святых, на самом деле не свершивший этого, будет вытурен без пощады. Ты понял эти четыре правила?
- Да, - сказал я. Джошуа кивнул.
- Пойми тогда и то, что смягчающих обстоятельств не бывает. Если другие монахи рассудят, что ты совершил один из этих проступков, ты должен будешь покинуть монастырь.
И вновь я не стал возражать, после чего Гаспар перешел к тринадцати правилам, по которым монаха могут исключить из монастыря на две недели (и от первого же у меня остановилось сердце: "никакого се-мяиспускания, кроме как во сне"), а за ними - к девяноста правонарушениям, за которые монах карается неблагоприятным перерождением, если не покается в грехе (эти варьировались от уничтожения какой бы то ни было растительности и намеренного лишения животных жизни до публичного сидения с женщиной и заявления мирянину о наличии сверхчеловеческих способностей, пусть даже они у тебя имеются). В общем и целом правил было без счета: больше сотни касалось этикета, десятки определяли порядок разрешения споров. Однако не забывайте - мы были евреями, мы выросли под влиянием фарисеев, которые любое событие повседневной жизни сопоставляли с Моисеевым Законом. Кроме того, с Валтасаром мы прошли всего Конфуция, чья философия лишь немногим отличалась от расширенного свода правил хорошего тона. Я не сомневался: Джошуа с таким справится, а значит, есть вероятность, что справлюсь и я. Если, конечно, Гаспар не будет пользоваться своей бамбуковой палкой слишком буквально, а у меня получится вызвать достаточно неприличных сновидений. (Эй, мне ж тогда только исполнилось восемнадцать, и пять последних лет я прожил в крепости, укомплектованной легкодоступными наложницами. У меня привычка выработалась, ага?)
- Монах Номер Двадцать Два, - сказал Гаспар Джошу. - Ты начнешь с того, что научишься сидеть.
- Сидеть и я могу, - встрял я.
- А ты, Номер Двадцать Один, - с того, что побреешь яка.
- Это местная идиома, да? Нет. Не идиома.
Як - это крайне большое, крайне волосатое бизоно-подобное животное с крайне опасными на вид черными рогами. Если вы когда-нибудь видели буйвола, представьте, что он напялил на все тело парик и тот волочится по земле. Теперь обрызгайте его мускусом, навозом и прокисшим молоком, и у вас получится як. В пещере-хлеву монахи держали одну такую тибетскую корову; днем ее выпускали бродить по горным тропам и щипать травку. Или не знаю что. Ибо живой растительности вокруг явно не хватало для твари таких размеров (я, например, доставал ей только до плеча), но с другой стороны, и во всей Иудее не наберется достаточно травки для стада коз, однако пастырство - одно из главных занятий тамошнего населения. Что я понимаю, да?
Як производил в аккурат столько молока и сыра, чтобы монахи не забывали: двадцати двум монахам не хватает молока и сыра от одного яка. Кроме того, животное давало длинную и грубую шерсть, урожай которой следовало собирать дважды в год. Сия почетная обязанность - наряду с вычесыванием репьев и какашек - возлегла на меня. Про яков, помимо вышеперечисленного, мало что известно, за исключением одно-го-единственного факта, а вот его как раз, по замыслу Гаспара, мне следовало постичь на личном опыте. Яки ненавидят бриться.
Монахам Семь и Восемь выпало меня перевязывать, вправлять сломанные руки и ноги, а также соскребать с меня тщательно втоптанный в тело ячий навоз. Я мог бы здесь, наверное, привести все различия между этими двумя серьезными послушниками, однако не могу. Поскольку цель всех монахов здесь - отказ от эго (от самих себя то есть), за исключением нескольких морщинок на лицах людей постарше, все они выглядели одинаково, одевались одинаково и точно так же себя вели. Я же, напротив, довольно сильно от всех отличался, несмотря на выбритый череп и шафранную тогу: половина туловища у меня была в бинтах, а три из четырех конечностей укреплялись шинами из бамбуковых щепок.
После ячьей аварии Джошуа дождался глубокой ночи и прополз по коридору в мою келью. По монастырю разносился тихий монаший храп, а от каменных стен предсмертными вздохами теней-эпилептиков отлетало эхо: летучие мыши носились по проходам и вихрились у входа в пещеру.
- Больно? - спросил Джошуа.
Несмотря на пронизывающий холод, по лицу моему струился пот.
- Еле дышу, - выдавил я. Седьмой и Восьмой перемотали мои сломанные ребра, но каждый вдох отзывался в боках ударом кинжала.
Джошуа возложил руку мне на лоб.
- Я в норме, Джош, не надо ничего делать.
- Это почему еще? Только будь добр, не ори. Через несколько секунд боль прошла и дышать стало легче. После чего я заснул - или потерял сознание от благодарности, не знаю. На рассвете я пришел в себя. Джошуа по-прежнему стоял рядом на коленях, а его ладонь лежала у меня на лбу. Так он и уснул.
Начесанную ячью шерсть я отнес Гаспару - он занимался песнопениями в большом пещерном храме. Шерсти набралось на приличный тюк, я сбросил его на пол у монаха за спиной и тихо отошел в сторону.
- Жди, - произнес Гаспар, воздев палец в воздух. Закончив песнопение, он повернулся ко мне. - Чай, - сказал он и повел меня в комнатку, где принимал нас с Джошем в первый раз. - Сядь. Сядь, не жди.
Я сел и стал смотреть, как он в маленькой жаровне разводит из угольев огонь: сначала при помощи тетивы лука и палочки воспламеняет сухой мох, затем сдувает пламя на жаровню.
- Я изобрел палочку, которая зажигает огонь сразу же, - сказал я. - Могу научить…
Гаспар яростно посмотрел на меня и пальцем в воздухе заткнул слова обратно мне в горло.
- Сиди, - изрек он. - Не говори. Не жди.
В медном котелке он вскипятил воду и залил ею чайные листья в глиняной чашке. На столик выставил две чашечки поменьше и принялся церемонно разливать в них чай из большой.
- Эй, олух! - не выдержал я. - Ты же чай, на фиг, разливаешь!
Гаспар улыбнулся и поставил большую чашку.
- Как я могу налить тебе чаю, если чашка твоя уже полна?
- Чё? - красноречиво выразился я. Иносказания никогда не были моим сильным местом. Хочешь чего сказать - говори. Поэтому, разумеется, для меня Джошуа и буддисты - компания что надо. Прямые, откровенные парни.
Гаспар налил чаю и себе, поглубже вздохнул и закрыл глаза. Прошла, наверное, минута, и он их снова открыл.
- Если ты уже все знаешь, как могу я чему-то тебя научить? Прежде чем я налью тебе чаю, ты должен осушить свою чашку.
- А чего сразу не сказал? - Я схватил посудинку, выплеснул чай в то же окно, куда выкинул палку Гаспара, и снова грохнул чашкой по столу. - Я готов.
- Ступай в храм и сиди, - сказал Гаспар.
Без чая? Он явно до сих пор не очень доволен, что я как бы грозил ему смертью. Я попятился к двери, кланяясь на ходу (такой любезности обучила меня Радость).
- И вот еще что, - сказал Гаспар. Я остановился и подождал. - Номер Семь сказал, что ты не доживешь до утра. Номер Восемь подтвердил. Почему же ты не только жив, но и вообще, похоже, не ранен?
Перед тем как ответить, я на секунду задумался. Вообще-то я так нечасто поступаю.
- Вероятно, монахи эти слишком высоко ценят собственное мнение. Могу лишь надеяться, что им тем самым не удалось подорвать чьего бы то ни было мышления.
- Иди сиди, - ответствовал Гаспар.
И мы сидели. Больше ничего. Полмира мы, очевидно, проехали именно за этим: учиться сидеть, пребывать в неподвижности и слушать музыку вселенной. Отпустить на волю свое эго - не индивидуальность, но то, что отличает нас от прочих существ. "Когда сидишь - сиди. Дышишь - дыши. Ешь - ешь", - говорил Гаспар, имея в виду, что каждая крупица нашего существа должна быть в каждом моменте, полностью осознавать "сейчас": никакого прошлого, никакого будущего, ничто не должно отделять нас от всего, что есть.
Мне же, еврею, оставаться в "сейчас" затруднительно. Если нет прошлого, где же вина? Если нет будущего, куда деваться ужасу? А без вины и ужаса - кто я?
- Пойми: твоя кожа соединяет тебя со вселенной, а не разъединяет вас. - Гаспар втолковывал мне суть того, что называют просветлением. Одновременно признавая, что научить такому невозможно. Он мог обучить меня методу. Сидеть Гаспар умел.
Легенда гласила (это я просто связал воедино обрывки разговоров учителя и его монахов), что Гаспар выстроил монастырь как место для собственного сидения. Много лет назад из Индии, где он был урожденным принцем, Гаспар перебрался в Китай, чтобы научить тамошнего императора и его придворных истинному значению буддизма, утраченному за годы догматики и слишком вычурных интерпретаций писания.
Гаспар прибыл ко двору, и первым делом император его спросил:
- Что заработал я всеми своими добрыми деяниями?
- Ничего, - ответил Гаспар.
Император опешил: как, неужели он все эти годы был щедр к своему народу за просто так?
- Ну хорошо, в чем же тогда сущность буддизма? - спросил он.
- В огромных земноводных, - ответил Гаспар. Император приказал сбросить Гаспара с вершины храма, и юный монах в тот момент решил для себя две вещи раз и навсегда: первое - в следующий раз надо будет придумать ответ поинтереснее, второе - нужно получше выучить китайский. Он хотел сказать: "В огромной пустоте", только перепутал слова.
Легенда далее гласила, что Гаспар пришел к пещере, где теперь выстроили монастырь, и сел медитировать. Он решил тут остаться, пока на него не сойдет просветление. Через девять лет он спустился с горы; жители деревни поджидали его с пищей и дарами.
- Учитель, нам потребно твое святейшее водительство. Что ты можешь нам сказать? - вскричали они.
- Писать очень хочется, - сказал монах. И селяне сразу поняли, что он действительно обрел разум Будды - "не-разум", как мы его называли.
Селяне упросили Гаспара остаться и помогли ему выстроить монастырь на месте той самой пещеры, где он достиг просветления. Пока длилось строительство, на селян нередко нападали злые бандиты. Хотя Гаспар был убежден: убивать нельзя никаких существ, - понимал он и то, что люди должны как-то защищаться. Он помедитировал на эту тему и разработал способ самозащиты на основе разных телодвижений, которым научился от йогов его родной Индии. Движениям он обучил селян, а затем и всех монахов, что стали приходить в монастырь. Дисциплину эту он называл "кунг-фу", что в переводе означает "метод, коим лысые коротышки могут оставить от тебя только фук".
Наши тренировки по кунг-фу начались прыжками по кольям. После завтрака и утренней медитации монах Номер Три, казавшийся старше прочих, вывел нас на монастырский двор, где мы обнаружили штабель кольев - каждый пару футов длиной и примерно пядь диаметром. Номер Три заставил нас установить колья прямой линией в полушаге один от другого. Потом велел запрыгнуть на один и держать равновесие. Все утро мы поднимались с жестких каменных плит и потирали ушибы, а затем вдруг получилось: мы с Джошем смогли устоять на одной ноге на верхушках своих кольев.
- И что теперь? - спросил я.
- Ничего теперь, - ответил Номер Три. - Стойте. И мы стояли. Часами. Солнце пересекло небосвод, ноги и спина мои болели, мы падали снова и снова, и всякий раз Номер Три орал, чтобы мы запрыгивали обратно на кол. Когда опустились сумерки и мы оба простояли на своих кольях по несколько часов и ни разу не упали, Номер Три сказал:
- Теперь на следующий.
Джошуа тяжело вздохнул. Я осмотрел всю линию кольев и осознал, какая боль ждет нас впереди, если надо прыгать сквозь весь строй. Джошуа стоял сразу за мной в конце ряда, и ему пришлось бы скакать на тот кол, где только что стоял я. Поэтому мне предстояло не только перескочить на следующий, приколоться и не упасть, но и сделать так, чтобы при отколе не упал мой старый кол.
- Марш! - скомандовал Номер Три.
Я прыгнул и промахнулся. Кол накренился и выскользнул из-под меня, а я головой впоролся в камень.
Перед глазами громыхнула белая вспышка, а по затылку пролетела молния боли. Не успел я ничего сообразить, как прямо на меня шмякнулся Джош.
- Спасибо, - благодарно сказал он: гораздо уютнее приземляться на мягкого еврея, нежели на жесткие камни.
- Назад, - распорядился Номер Три.
Мы вновь расставили колья и заскочили на них. Сейчас обоим это удалось с первого раза, и мы стали ждать команды скакать на следующий. Полная луна карабкалась на небо, а мы таращились на ряд кольев и не понимали, за сколько мы доскачем до конца, как долго Номер Три нас тут продержит, - и мы оба думали о том, что Гаспар просидел девять лет. Я даже не помню, когда еще мне было так больно, - а это все-таки кое-что, если учитывать, что совсем недавно по мне прошелся як. Я уже пытался представить, какую усталость и жажду выдержу, пока не упаду, и тут Третий Номер сказал:
- Хватит. Идите спать.
- И это все? - спросил Джош, соскочив с кола и поморщившись от боли при посадке. - Зачем же мы расставили двадцать, если понадобилось всего три?
- А зачем ты думал о двадцати, если можешь стоять лишь на одном? - был ответ.
- Писать очень хочется, - сказал я.
- Вот именно, - согласился монах. Вот вам и весь буддизм.
Каждый день мы выходили во двор и расставляли колья - всякий раз иначе, наобум. Трешник добавлял колья разных длин и диаметров. Иногда нам приходилось скакать с одного на другой как можно быстрее, иногда мы стояли на одном по много часов, готовые скакнуть, едва Номер Три скомандует. Похоже, смысл заключался в том, чтобы ничего не предугадывать и мы не могли выработать ритм тренировки. Тут надо перемещаться в любом направлении, заранее ничего не обдумывая. Номер Три называл это контролируемой спонтанностью, и первые полгода в монастыре мы проводили на кольях такое же время, как и в сидячих медитациях. Джошуа полюбил тренировки кунгфу сразу же - как, собственно, и медитацию. Я же был, как выражаются буддисты, телеснее.
Помимо обычных дежурств по монастырю, работ на огороде и доения яка (меня милостиво избавили от этой обязанности), каждые десять дней или около того группа из шести монахов спускалась в деревню со своими мисочками и собирала подаяние селян. Обычно давали рис и чай, иногда - темные соусы, ячье масло или сыр, и уж совсем редко - хлопковую ткань, из которой монахи шили новые тоги. В первый год нам с Джошуа вообще не разрешали выходить из монастыря, и я заметил некую странность. После каждого похода в деревню четверо-пятеро монахов на несколько дней исчезали в горах. Об этом ничего не говорилось - ни когда они уходили, ни когда возвращались, - но, судя по всему, у них существовала какая-то очередность: каждый монах ходил в горы на третий-четвер-тый раз, за исключением Гаспара. Тот пропадал в горах чаще.
Наконец я набрался смелости и спросил у Гаспара, что происходит.
- Это особая медитация, - ответил он. - Ты не готов. Иди сиди.
Гаспар почти на все мои вопросы отвечал "Иди сиди", и негодование мое по этому поводу означало, что я вовсе не утрачиваю привязок к собственному эго, а потому и в медитациях никуда не продвигаюсь. Джошуа, напротив, был полностью в своей тарелке: ему нравилось все, чем мы занимались. Он мог часами сидеть без движения, а потом прыгать по кольям так, словно перед этим час разминался.
- Как ты это делаешь? - спрашивал я. - Как ты можешь ни о чем не думать и не засыпать?