– Куды немцу до финна, товарищ майор!
Чернов удовлетворенно мотнул головой и пошел дальше.
Он увидел Аркадия и подошел к нему. Аркадий всегда был его любимцем. Он протянул пулеметчику руку, и тот с достоинством пожал ее.
– А где ж твой второй номер, Дзюбин? – спросил Чернов, взглянув на незнакомого ему Четвертаков а.
– Вы спрашиваете, товарищ майор, за Сашу-с-Уралмаша?
– Вот, вот, – засмеялся майор. – Я надеюсь, с ним ничего плохого?
– Все в порядке, товарищ майор. Просто мы с ним разошлись, как в море корабли.
– Ах, вот что, – сказал Чернов и остро глянул на Аркадия. – Хочешь, помирю?
– Кто ж откажется от такого свата, товарищ майор? – сказал Аркадий.
Чернов рассмеялся и пошел дальше.
Несколько дольше Чернов задержался у группы молодых бойцов, только прибывших из запасного полка, еще не обстрелянных.
– Ну что, ребятки, страшновато? – сказал он, весело блестя прекрасными зубами из-под длинных пшеничных усов.
Бойцы заулыбались.
– Да нет, не очень, товарищ майор, – сказал один из них. – Оказывается, привыкнуть можно.
– Да уж привыкать некогда, – сказал майор, отогнув рукав и посмотрев на часы, – минут через десять артподготовка, видимо, кончится. А тогда что будет!
– Ихние танки на нас пойдут, – несмело сказал кто-то.
– Правильно, ихние танки пойдут на нас, – с удовлетворением повторил Чернов и, согнув свое гибкое тело, присел у стены на корточки. – Нет, я вижу, вы ребята соображающие.
От всего существа майора Чернова веяло таким спокойствием и силой, что молодые бойцы сразу приободрились. Приунывшие повеселели, а струхнувшие почувствовали, что они, собственно, ничего не боятся, и самые танки, атаки которых они прежде ждали с трепетом, теперь им не так уж страшны.
А Чернов уже рассказывал, как надо бороться с танками.
– Достаточно тебе залезть в канаву, чтоб тебя не было видно, и ты уже сильнее танка. Он тебя не видит, а как подойдет близко и заметит, он уже не может поразить тебя. А ты можешь поджечь машину. Смелый и умный боец сильнее танка, – сказал Чернов, взмахнув своей сильной и нервной рукой.
Он встал.
– Говорят, ребята, я похож на Чапаева, – сказал он, погладив усы. – Это, конечно, не так.
– Похож, похож! – закричали отовсюду.
– Ну, не знаю, похож ли, – сказал Чернов, – но я очень люблю Чапаева, а больше всего я люблю его любимую поговорку: "Врешь, не возьмешь".
Он поднял кулак и погрозил им в сторону немецких позиций. Лицо его сделалось жестким.
– Не возьмет, товарищ майор! – закричали бойцы, с восторгом глядя на Чернова и совсем не слыша в этот момент грохота артиллерийских разрывов.
Чернов побыл еще немного в четвертой роте, потом направился в шестую. Проходя мимо Аркадия, он крикнул ему, не останавливаясь:
– Свинцов не хочет мириться, и, кажется, он прав.
Аркадий побагровел от ярости.
– Шё ты скажешь на этого Сашку! – воскликнул он, обращаясь к Четвертакову. – Мало того, шё он передо мной фасон ломает, так он еще наклепал на меня майору Чернову. Хорошо, хорошо, Сашенька, ты еще будешь у меня валяться в ногах. Сколько я сделал для этого Сашки, Четвертаков, я же из него человека сделал Да ты слушай, когда тебе говорят!…
Он взял Четвертакова за шиворот и вытащил его из угла Но только он его выпустил, как Четвертаков снова бросился в свой угол, потому что в это время немецкие штурмовики на бреющем полете проходили над нашими позициями и поливали их из пулеметов. И все живое, что было в окопах, забилось в ниши, в углы, прильнуло к стенам.
И только Аркадий шагал на длинных своих ногах взад и вперед по крохотному пространству блиндажа и выкрикивал свои яростные жалобы. Гордость в этом человеке была сильнее всех чувств, сильнее самого инстинкта жизни.
А через пять минут началась атака.
Лейтенант Рудой встретил ее спокойно. Он был уверен, что отразит ее. У него были даже приготовлены кое-какие сюрпризы для немцев.
Однако атака началась непонятно.
Шесть немецких танков выбежали цепочкой на наш правый фланг. Метрах в трехстах от него они резко, под прямым углом, повернули налево и пошли параллельно нашему переднему краю. Они шли очень быстро, с правильными интервалами, пыль клубилась за ними. Потом они повернули и ушли к себе. Они не сделали ни одного выстрела. Это было похоже на парад.
Лейтенант Рудой ломал себе голову над тем, что означает этот странный маневр. Начальник артиллерии высказал предположение, что танки хотели вызвать на себя огонь и тем обнаружить наши огневые точки. Так ли это? Главное – понимать все действия противника. В тот момент, когда перестаешь понимать противника, можешь считать себя побежденным. А немцы славились тем, что часто применяли всякие новые трюки и маневры. Пришлось остановиться на предположении начарта как на самом правдоподобном. И все же Рудой ощущал какое-то глухое беспокойство.
Первую атаку удалось отразить. Однако пехоту сильно потрепал пулеметный огонь. Рудой был удручен не только тем, что погибли бойцы его роты, много дорогих ему людей. Он был удручен и тем, что в чем-то ошибся как командир. Откуда взялся этот губительный пулеметный огонь, когда, казалось, все огневые точки противника были так точно засечены? Что скажет Чернов? Рудому казалось, что он слышит спокойный презрительный голос Чернова: "Нет, слишком рано я похвалил тебя, Рудой". Каким-то смутным чутьем Рудой связывал свои потери со странным пробегом немецких танков перед атакой.
Он решил понаблюдать противника вплотную. Возможно, что немцы повторят этот пробег перед своей второй атакой. Захватив с собой телефониста, Рудой выдвинулся далеко вперед.
Все было как в прошлый раз. Снова вышли шесть танков. Рудой впился глазами в них. И он увидел: на всем ходу с танков спрыгивали солдаты с пулеметами в руках. Плюхнувшись наземь, они оставались лежать, где упали, и дожидались своей пехоты. Густая пыль скрывала их от наших ротных наблюдателей.
Рудой посмотрел вслед танкам даже с некоторым восхищением. "Хитро придумали, воры!" Он немедленно передал в роту дистанцию, ориентиры, и тотчас лучшие пулеметчики во главе с Аркадием открыли точный прицельный огонь по залегшим в пыли немецким пулеметчикам. Вскоре фашисты были перебиты. Вторая атака была отражена легко.
Немцы пошли в третью.
Они решили проломить нашу оборону. Они решили дорваться до Ленинграда сегодня и любыми средствами. Они бросили на наш участок сорок танков. Увидев эту густую, ревущую, бронированную массу, стремительно надвигавшуюся на нас, Рудой удовлетворенно потер руки. Наступило время для его сюрприза.
Немецкие машины были пропущены за линию окопов без выстрела, даже истребители танков не трогали их. Вся пехота наша бросилась в контратаку на немецкую. А танки были встречены пушками. Это были те самые наши легкие полевые пушки, которые так близко были подтянуты к переднему краю и до сих пор так упорно молчали. Они дождались своей минуты. Они стреляли в упор, прямой наводкой с дистанции в триста, а то и в двести метров. Здесь не было промахов. Каждый снаряд ломал, коверкал, поджигал немецкие танки. Взрывались бензиновые баки. Поле покрылось пожарами. Трудно представить себе, до чего легко горели эти стальные махины. Больше половины их было уничтожено. Остальные бежали.
Но сюрпризы лейтенанта Рудого на этом не кончились.
Пока по фронту кипел бой, два небольших хорошо вооруженных отряда скрыто пробрались во фланги немецкого расположения. Это был первый, еще робкий провозвестник нашей наступательной тактики, которой впоследствии предстояло так широко развернуться. Одним из отрядов командовал сам Рудой.
Ему удалось завладеть высотой Огурец на левом фланге. Кругом простирались равнины, покрытые немецкими обозами и складами, и отряд принялся крошить их жестоким минометным и пулеметным огнем. Собравшись с силами, гитлеровцы пошли в атаку на Огурец. Некоторое время все внимание их было привлечено к этой высоте, и второй отряд под командой политрука Масальского глубоко обошел немцев с правого фланга и забрался в их тыл. Отряд Масальского, по плану лейтенанта Рудого, должен был соединиться с ним на высоте Огурец.
Такова была эта маленькая, но по времени одна из первых с нашей стороны операция на окружение. Оказалось, что немцы бегут, увидев себя окруженными. Оказалось, что они подвержены панике. И сдаются в плен, особенно когда их отрывают от техники, словно они не люди, а не более чем часть, и притом не самая главная, своих многочисленных танков и мотоциклов.
Отряд Масальского шел по тылам. Он разгромил несколько штабов, захватил и уничтожил много пушек, пулеметов и другого оружия и имущества. Он двигался по большой дуге, конец которой упирался в высоту Огурец.
Но так увлекательно было громить фашистов в самой гуще их расположения, что отряд сильно задержался против того времени, в которое ему было назначено выйти к высоте.
В составе отряда были два тяжелых танка "КВ". На броне одного из них устроился Аркадий. Эта удалая, дерзкая операция была ему по душе. Он действовал у пулемета один. Четвертакова он прогнал от себя, придравшись к тому, что тот легко ранен в плечо. К чести Четвертакова надо сказать, что он хотел остаться в строю.
– Иди, иди, – сказал Аркадий, – иди на медпункт зализывай рану. Чем такой второй номер, как ты, так лучше совсем без него. Вообще от вторых номеров у меня одно только горе.
Между тем отряд Рудого бился на высоте. Он поре, дел. Немцы теснили его отовсюду. Убит был санитар Гладышев, упросивший лейтенанта взять его с собой. Пали старые бойцы Толстов и Оловянников. Осколком снаряда снесло голову Окулите. С пулеметом управлялся один Свинцов. А Масальский со своим отрядом все не приходил.
Вскоре замолк последний пулемет. Рудой подумал, что произошла задержка и Свинцов не может справиться. Подхватив здоровой рукой раненую, лейтенант пополз к пулемету.
Саша повернул голову и сказал:
– Патроны-то все, товарищ лейтенант.
– Возьмите у бойцов из подсумков.
– Все уже взято.
– Что ж, будем отбиваться гранатами, – сказал Рудой.
И на головы подползавших немцев посыпались гранаты. Гитлеровцы отхлынули.
"Скоро можно будет стрелять из нагана, – подумал лейтенант, – да, из нагана… в себя…"
Они находились на самой вершине холма. Холм был гранитный, множество валунов и камней валялось на нем. Лейтенант взял увесистый камень и, сильно размахнувшись, швырнул его в группу нападавших. Оттуда раздался крик.
Бойцы подхватили камни и начали отбиваться ими. Саша выворачивал огромные мшистые валуны и обрушивал их вниз. Это было, как обвал. Гитлеровцы снова отхлынули.
Так держалась эта горстка бойцов, пока не подоспел наконец Масальский со своим отрядом и двумя танками. Немцы побежали.
И по всему Ленинградскому фронту в этот день они либо отступали, либо не сумели продвинуться вперед. Город был спасен. Никогда больше фашисты не смогли повторить удар такой силы. Они зарылись в землю вокруг Ленинграда и перешли к позиционной войне.
9
Не сумев взять Ленинград силой, фон Лееб задумал взять его измором.
Немцы продолжали бомбить город. Когда бомба падала в Неву, мальчуганы бросались в холодную воду и вылавливали оглушенную рыбу.
Хлебный паек был уменьшен до 125 граммов в день. Воробей считался лакомством. Но никто не роптал.
Играли театры. Ходили трамваи. Композитор Шостакович, вернувшись с дежурства на крыше, писал свою "Седьмую симфонию" – о героизме рядовых людей Ленинграда. Когда завывали гудки воздушной тревоги, он ставил среди нот буквы "В. Т.", надевал каску и шел на пост.
Тася похудела еще больше. В глазах ее появилась томность, свойственная голодающим. Однажды, вернувшись домой, она нашла у себя сверток.
– Какой-то боец принес его, – сказали соседи.
В свертке оказались две килограммовые банки с мясными консервами, большой кусок масла, пачка сахару и галеты. Под галетами лежала записка:
"Милая Тася! Шамайте на здоровье. Ваш Александр Свинцов, помощник наводчика с ручного пулемета".
– Ах! – вскрикнула Тася. – Ну что же он не подождал меня!
Посылки стали прибывать довольно регулярно, раз в десять – двенадцать дней.
Обычно их приносил дворник или посыльный из "Астории". При каждой посылке обязательно было письмо.
С каждым разом письма становились все длиннее, Свинцов оказался красноречивым. Он писал о боях и о длинных звездных ночах, рассказывал содержание фильмов, вставлял стихи и намекал на свою любовь.
Тасю до слез трогала его заботливость. Ее сердило, что он не пишет номера своей полевой почты – и она не может ответить ему.
"Видно, его друг имеет на него сильное влияние", – думала она, встречая в Сашиных письмах остроты в бесшабашном стиле Аркадия Дзюбина и невольно смеясь над ними.
"А ведь тогда, – удивлялась она, – Саша был такой тихий, молчаливый…"
Она объясняла это его застенчивостью, и черта эта казалась ей в Саше необыкновенной, милой.
* * *
Так прошло больше месяца. Началась зима. Красная Армия перешла в наступление. Снова пришлось мне увидеть Аркадия и Сашу.
Как много переменилось за это время! Вместо травы на лугах лежал снег. Вместо осенних отступлений великое зимнее наступление. И только одно оставалось неизменным: ссора Аркадия и Саши. Казалось, в роте никто уже и не помнит о том, что они когда-то были друзьями.
К вечеру двенадцатого декабря мы вышибли немцев из деревни Ровное. На околице мы увидели трупики трех расстрелянных детей, двух мальчиков и одной девочки, лет десяти или одиннадцати. По случайности лицо девочки осталось нетронутым, по лбу ее разметались светлые волосики. Мы стояли вокруг мертвых детей и молчали. О чем было говорить?
Аркадий крикнул Галанину, который проходил вместе со Свинцовым:
– Эй, студент, ты как-то говорил, шё фрицы хорошие люди?
– Во-первых, я не говорил так, а во-вторых…
– Ступай сюда, Галанин, и посмотри, шё тут понаделали твои хорошие люди.
Они подошли. Саша долго молча смотрел на чистое лицо девочки, на худенькое полуголое тельце ее, изрешеченное пулями. Глаза его потемнели, а руки непроизвольно сжались в страшные кулаки. Он поднял голову и встретился взглядом с Аркадием.
У Аркадия в лице что-то дрогнуло. Казалось, недоставало малого, чтоб он бросился к Саше в объятия, – одного Сашиного слова или одного его движения. Но слово не было произнесено, движение не было сделано, лицо гиганта приняло упрямое и презрительное выражение. И бывшие друзья молча разошлись в разные стороны.
Раздатчики кликнули людей. Бойцы пошли ужинать. Предстоял ночной бой.
* * *
После этого дня Тася перестала получать посылки. Она очень волновалась. Ей приходила в голову грустная мысль, что Саша полюбил другую девушку. Это так легко, ведь он видел Тасю только один раз и она почти не говорила с ним. А потом ей приходило в голову, что он убит, и она плакала и перечитывала его письма. И вдруг она встретила его.
Саша слонялся по задам Гостиного двора, со скучающим видом рассматривая витрины, которые остались не зашитыми в песок и дерево.
– Саша! – крикнула она, повисла на его руке и заплакала.
Гигант с удивлением посмотрел на Тасю. Он не сразу узнал ее – так сильно она похудела.
– Тася… – наконец прошептал он и покраснел. Они шли по городу. Тася беспрерывно говорила.
Ей так много надо было ему сказать! Она рассказывала ему, что по-прежнему вытачивает оболочки гранат и, кроме того, стала донором и часто думала о нем, о Саше.
– А ваши посылки, – сказала она, – вы не думайте, что я их одна ем. Их ест вся квартира.
– Мои посылки? – сказал Саша, удивленно захлопав глазами.
– Я их всегда так ждала, но не из-за продуктов, не думайте, а из-за писем, из-за ваших чудных писем. Я ношу их всегда с собой. Потому что, знаете, уйдешь, а вдруг в это время в квартиру – прямое попадание!
– Письма-то покажите, – коротко сказал Саша. Тася вынула из сумочки пачку писем.
Гигант развернул их и до крови закусил губу: он узнал руку Аркадия.
* * *
Немцы отступили так быстро, что один дот они оставили невзорванным. А к двум часам дня к ним подошло подкрепление, и они бросились в контратаку. Мы немного отошли и укрепились.
Рудой назначил в дот четырех человек: Дзюбина, Четвертакова, Галанина и Зильбермана. Зильберман только что пришел в роту, тихий, молчаливый парнишка.
– До вечера продержитесь? – спросил Рудой.
– В таком домике? – сказал Аркадий, с удовольствием оглядывая бетонные своды дота. – Хоть до нового года, товарищ старший лейтенант.
Рудой был недавно произведен в новое звание. Аркадий тоже. Он был сейчас младшим сержантом.
В доте были запасены боеприпасы и продукты. Телефон работал хорошо. Его поручили Зильберману.
– Четвертаков, у меня до тебя просьба, – сказал Аркадий, – сбегай до этого красавца Сашки Свинцова – я же с ним в контрах – и возьми у него парочку моих запасных стволов. Они у него гниют уже два месяца. А мне – я же чувствую – они сегодня пригодятся.
– Свинцов в Ленинград уехал, – сказал Четвертаков, – с политруком Масальским в интендантское управление…
– В командировочку, – едко сказал Аркадий. Часов до трех все шло сравнительно благополучно.
Фашисты наступали волнами. Аркадий и Галанин огнем пулеметов рассеивали их.
Скоро немцы обнаружили дот. Они накрыли его артиллерийским огнем. Дот тяжело ухал под разрывами. Гитлеровцы не могли подойти к нему.
– Живей работай, Галанин! – кричал Аркадий, нажимая на спусковой крючок. – Это тебе не университет!
Несколько тяжелых снарядов упало на дот, осыпался бетон. Аркадий вышел из-под обломков, отряхиваясь, и сказал, покачивая головой:
– Жарко…
Но в общем все шло неплохо. Бетонный домик был слеплен на славу, и артиллерия ничего не могла с ним сделать.
Тогда немцы пошли в атаку на самый дот. Аркадий подпускал их на близкое расстояние и внезапно ошпаривал длинными очередями. Фашисты не выдерживали огня и разбегались, оставляя трупы.
Аркадий оглянулся на товарищей. Лицо его с задорными усиками дышало какой-то веселой яростью.
– Чистая работа! – вскричал он. – Представляете, как эти жабы злятся?
Около четырех часов товарищи по очереди закусили в одном из уголков дота. Запищал телефон. Рудой справлялся, как дела.
– Все в порядке, товарищ старший лейтенант, – сказал Зильберман своим чистым, звонким голосом.
Через несколько минут был убит Четвертаков. Случилось то, чего Аркадий опасался больше всего: немцы нащупали амбразуру. Друзья быстро заложили ее всем, что было под руками, – обломками бетона, полушубками. На всякий случай держались подальше от этой амбразуры. Минут через десять влетела зажигательная пуля. Она попала в ящик с гранатами и взорвала его. Осколками был убит Зильберман. Он покатился на пол, не выпуская из рук телефона. Ходики, висевшие на стене, продолжали тикать. На них было десять минут пятого. Надо было продержаться еще хоть час.
Аркадий стрелял, не отрываясь от пулемета. Телефон не разбился, и Галанин сообщил в роту, что патроны скоро кончатся.
На другом конце провода стоял Рудой.
– Высылаю боеприпасы и смену, – сказал он.
Но бойцы, посланные в дот, не дошли до него. Немцы оседлали дорогу минометами и артиллерийским огнем.