Бросив возле дивана сумку и куртку, я понеслась на кухню. Кухня встретила меня той же чистотой, а еще – новенькой раковиной, мойкой, столиком-тумбой и навесным шкафчиком. Плита была передвинута так, что в углу кухни освободилось место для холодильника. И теперь оба эти агрегата престали раздирать пространство пополам, а спокойно соседствовали, освободив пространство для стола со стульями, которые мне нужно будет купить. Я с облегчением набрала воды в чайник и кастрюльку, поставила на газ и начала ревизию в поисках еды. Когда я уезжала, у меня полпачки макарон оставалось, банка лечо. Можно спагетти изобразить...
Макароны нашлись в новом столике, "лечо" в холодильнике. Причем по соседству с ним обнаружился кусок докторской колбасы, видимо, Самвел купил себе на обед. Я договорилась с собственной совестью, пообещав завтра купить такой же, и внесла колбасу в меню своего ужина. То есть, чуть ли не урча от голода, съела ее тут же, у холодильника, передумав варить макароны. Потом выпила чай и повалилась спать.
Утро для меня началось с пронзительного вопля автосигнализации. Чья-то машина заходилась воем на все лады, а хозяин не спешил успокаивать свою игрушку. Рулады, которые издавала машина, были четырех типов: короткий свист, длинный свист, противный вой и что-то вроде стрельбы. Это, наверное, чтобы злоумышленника напугать, потом оглушить, затем завалить и добить, чтобы не мучился. После четвертого цикла автоистерики я поняла, что больше мне не уснуть. Эх, а в Тунисе меня будили птицы и солнечные лучи!
Мысль о Тунисе разбудила меня окончательно. Так, я в Москве. Пора заниматься делами. Из самых важных дел – навестить шефа в больнице. Уж его-то пробуждение куда кошмарнее моего! Заодно верну человеку бумажник и телефон – вчера его мамаша так меня огорошила, что я начисто забыла выложить их из сумочки. Вот только с пустыми руками в больницу не ходят. А не испечь ли мне пирожок свой фирменный, скороспелый? А испечь! Самой ведь тоже что-то есть надо. Тогда пора в магазин сгонять за всяким-разным.
Утро встречало прохладой. Не то чтобы совсем уж зябкой – начало мая все-таки, но ветерок ощущался. Не простыть бы, после тунисской-то жары. Тюльпаны на клумбе покачивали нежно-лиловыми, с белыми прожилками, головками. Красиво. Но в оазисе было красивее. Белые стены, а по ним – пена из розовых цветов, нависающая над темными дверями... Стоп, матушка, прекращай сладкие воспоминания. Все, ты вернулась, ты в Москве!
Город принарядился: цветные флаги, плакаты ко Дню победы. Шестое мая как-никак, скоро праздник. А наши из Туниса вернутся восьмого... Я опять поймала себя на мысли о Тунисе и разозлилась. Да что ж это такое, в конце-то концов! Отдохнула, называется! Заработала полное помрачнение ума! Не хватало еще, чтобы вместо лиственниц на Осеннем бульваре пальмы начали мерещиться! Сказано, в Москве ты уже! И не на пляж с фотоаппаратом топаешь, а в "Копейку" идешь за рыбой и мукой! Кстати, о фотоаппарате: может, заскочить в редакцию, скачать фотки на комп и поглядеть, что там у меня получилось? Ключи у меня есть от офиса, с охраной договорюсь, чтобы пустили. Ладно, это потом.
Дешевая "Копейка", которая работала с десяти, была закрыта. Пришлось топать в круглосуточный "Перекресток". Я вошла в магазин и застыла в овощном отделе возле апельсинов. Они лежали такой праздничной оранжевой горкой, прямо как на улицах Хаммамета. Я опять поймала себя на мыслях о Тунисе и перестала сопротивляться. Ну что тут поделаешь, слишком резко выдернули меня из сказки. Видимо, частичка меня еще бродит по Африке и посылает мне воспоминания. Нагуляется – вернется.
Я тоже побродила – между полками с едой, прикидывая, что еще нужно купить, кроме пакета муки и брикетов из филе окуня. Зазвонил мобильник, и я полезла в сумку его отыскивать, натыкаясь на бумажник и телефон шефа. И как я позабыла вчера их Эмме отдать! Мало мне своего барахла в сумке, еще это под руками путается!
– Алло!
– Лариса, здравствуйте. Вы что, уже в Москве?
– А, Самвел! Здравствуйте! Да, я вчера прилетела, так получилось, что раньше пришлось вернуться.
– А я пришел, смотрю – на кухне кто-то хозяйничал, даже испугался, думал, кто-нибудь чужой в квартиру влез. Замок ваш гвоздем вскрыть можно.
– Да ладно, что там у меня брать. Слушайте, Самвел, вы просто волшебник! Все так чистенько стало. В комнате очень удачно мебель передвинули. А кухню вообще не узнать!
– Я мебель передвинул, чтобы середину освободить, место нужно, где обои расстилать. Потом все обратно, как было, поставлю.
– Нет-нет, не надо, так очень хорошо стало. Могу представить, как будет выглядеть прихожая, когда вы закончите!
– Мне еще на два дня работы осталось.
– Да, я понимаю... Но я не буду вам мешать. Я сейчас в магазине, вернусь на часок, а потом уйду на целый день.
– Лариса, вы хозяйка, как вы можете мешать?
И я им действительно не мешала. Им – это Самвелу и его помощнице Мануш. Пока я возилась с тестом и начинкой к пирогу, а заняло это у меня полчаса, они закончили белить потолок в прихожей. А к тому времени, как пирог испекся – еще полчаса, – успели подготовить обои: настригли их кусками нужной длины и разложили в большой комнате.
Пирог и поднялся хорошо и пропекся. Я его делаю по "скоростному" рецепту – увидела в какой-то кулинарной передаче и запомнила. Начинка – мелко резаный лук, рыбное филе, лаврушка, соль и черный перец. Тесто – пакет кефира, полстакана растительного масла, пара яиц, сода и мука. Все размешать до густоты сметаны. Ложкой выложить на противень половину теста, засыпать начинку, выложить вторую часть теста, поставить в разогретую духовку, полчаса ждать. Все. Лично для меня самая большая сложность в процессе – равномерно начинку раскладывать, чтобы везде была, по всему пирогу. В этот раз я справилась – "пустого" теста не было даже с краев. Так, вот этот кусок Пенкину, вот этот на ужин заначу, а вот этим своих мастеров угощу. Тем более что их колбасу я вчера сожрала, а новую купить позабыла.
– Самвел, Мануш, идите чай пить, – позвала я мастеров. – В комнату пойдем? Или здесь, стоя, почаевничаем? – спросила я, разливая по чашкам кипяток.
– Здесь постоим. Зачем садиться, пока работа не сделана? – Самвел взял свою чашку и отошел к окну, освобождая место Мануш. Та отщипнула от пирога и похвалила.
– Нравится? – обрадовалась я. – Это вам на обед. А то я вчера колбасу вашу съела, вы уж извините. Домой поздно пришла, голодная была очень, а в магазин идти сил не было. Умоталась: и дорога, и больница, и поездка через всю Москву.
– Вы приболели? – посочувствовала мне Мануш.
– Нет, не я. Шефа моего скрутило, пришлось возвращаться раньше на четыре дня. Ему вчера "скорую" прямо в аэропорт вызвали, и сразу – на операцию.
– Что-то серьезное? – ахнула Мануш. – Может, ему помощь нужна? Лекарства какие-нибудь достать? Или врача хорошего?
– Заведующий отделением сказал, что сиделка может потребоваться...
– У моей родственницы дочка на медсестру учится, она может подежурить!
– Спасибо, Мануш. Пока не надо – вчера он нормально себя чувствовал. Сегодня схожу, проведаю, узнаю, как дела. Если что, пригласим дочку вашей родственницы.
В больницу к Пенкину я добралась часам к двум. По случаю праздничных дней посещения были разрешены с утра до вечера. Раскатистый голос шефа я услышала еще в коридоре – он что-то кому-то доказывал. Не настолько он плох, как меня вчера пугал завотделением!
– Здравствуйте! Виктор Алексеевич, а я к вам. Вижу, вы в порядке?
– О, Лариса! Привет, заходи! – Шеф полусидел-полулежал на подложенных под спину подушках и так обрадовался, что мне захотелось оглянуться: может быть, за спиной еще кто стоит, кому он рад? – А мы тут с мужиками спорим, пора ли уже говорить всю правду о войне, или нужно подождать, пока умрут все ветераны.
– Вить, да кому она нужна, эта твоя правда? – досадливо махнул рукой мужичок (вторая рука у него была забинтована), сидевший на своей кровати слева от Пенкина. – Молодым абсолютно плевать, были ли на самом деле герои-панфиловцы или их военные идеологи выдумали. А старикам, которые на вере в эти мифы войну выиграли, вся эта выкорчевка, за которую ты ратуешь, ножом по сердцу!
– И что теперь? Продолжать врать, поддерживать эти мифы, замалчивать и извращать историю? – завелся Пенкин.
– Виктор Алексеевич, давайте, я вам отдам что должна и пойду, – сбила я накал спора.
– Ой, извини, увлекся. Садись.
Я села на стул у кровати шефа и стала вынимать из сумки то, что принесла больному.
– Вот, я вам апельсинов купила. И пирог, теплый еще. И телефон ваш у меня, и бумажник. Я забрала вчера, чтобы не потерялись, а маме вашей отдать забыла.
– И хорошо, что забыла! – Шеф отвлекся от апельсина, который сцапал первым делом и уже принялся чистить. – Моей маме бумажник лучше не оставлять.
– Только я кое-что оттуда потратила: санитарке заплатила и за такси.
– А я-то думаю, с чего они вчера вечером и сегодня с утра вокруг меня шуршат-стараются! И постель перестелили, и в туалет на каталке отвезли! А это ты им заплатила.
Мне показалось, что шеф недоволен, что я без спросу распорядилась его деньгами, и поспешила объяснить, что заведующий сказал, мол, уход требуется и сиделка.
– У вас был очень плохой нарыв, и врач опасается септического заражения. А Эмма Валерьевна сказала, что у нее давление и чтобы я сама все устроила.
– Ну и молодец! – похвалил шеф то ли меня, то ли свою матушку, нажимая кнопки телефона. – Черт, разрядился. А с чем пирог?
– С рыбой.
– Завари мне чаю, а? Сулейман, можно у тебя чаю взять?
Шеф отложил телефон, распотрошил пакет с пирогом и уже ел, роняя крошки на одеяло. А я пошла мыть его стакан с остатками больничного чая, раковина была тут же, в углу палаты. Кроме Пенкина и мужичка, что с ним спорил, было еще трое больных: тучный дед, которого шеф назвал Сулейманом, худой дядька с ободранным лицом, хмуро изучавший потолок, и раскосый парень, то ли казах, то ли калмык, решавший кроссворд. С молчаливого согласия деда Сулеймана я воткнула в розетку чайник, согрела воды и заварила шефу чаю.
– Спасибо. Вкусный пирог. Сама пекла?
– Купила, – зачем-то соврала я. – Что говорят врачи, когда вас выпишут?
– Говорят, минимум две недели мне тут торчать. Хотя фиг им, я раньше отсюда сбегу. Номер же надо доделывать, про Тунис отписываться, а я тут валяюсь!
Действительно, а я и забыла. Первый номер журнала, который наша редакция только при мне собирала целый месяц, был почти готов. Специально оставили свободными три полосы под статью о Тунисе, и шеф собирался выпустить номер к середине мая.
– Ну куда же вы, больной, побежите! Выздоравливайте, за вас кто-нибудь напишет.
– Кто напишет? Ты, что ли? – Шеф даже жевать перестал.
"А хотя бы и я. А Сан Саныч отредактирует", – подумала я и сказала:
– Ну, Сан Саныч, например. Я с ним поделюсь впечатлениями, он запишет...
– Могу представить эти перлы! – фыркнул Пенкин, разбрасывая крошки от пирога теперь уже вокруг кровати. – Тут ведь не просто впечатления нужны, что видишь, о том и поешь. Тут сравнения нужны, параллели, аналогии, отличия Туниса от других стран, от других культур. Мне, например, есть с чем сравнивать. А вам с Сан Санычем?
– Ну, тогда сами напишете, прямо здесь, а я наберу, – не стала я спорить.
Чего это нашло на моего шефа? И тут мне стало смешно – поняла. Пенкин выпендривался. Работал на публику. И публика внимала. Мужик-спорщик смотрел на шефа уважительно, хмурый дядька перестал созерцать потолок и теперь разглядывал Пенкина, калмык-казах забыл про кроссворд и чуть ли не ушами водил от любопытства. Да, ребята, повезло вам! Среди вас затесался великий журналист, и вы допущены, можно сказать, в закулисье масс-медиа. Ладно, хочет выпендриваться – его дело. Только без моего участия.
– Ладно, Виктор Алексеевич, мне пора. – Я стала собираться.
– Завтра во сколько зайдешь? – начальственно бросил шеф.
– Не знаю, как смогу. У меня очень много дел, и в квартире ремонт.
– Ларис, найди время, а? Принеси чего-нибудь вкусненького, а то я после тунисских разносолов это больничное есть не могу!
И тут мне шефа стало жалко. Бедный! Если я все утро хожу, никак мозгами из этой африканской сказки не вылезу, то ему каково! Было: солнце, море, шикарная еда и масса впечатлений. Стало: больница, каша с рыбой и пятеро больных мужиков в одной палате. И все храпят небось! Такой контраст, что жить не захочешь! А он держится да еще ерепенится!
– Хорошо, я зайду. И что-нибудь принесу. Сок вам купить?
– Купи, – кивнул шеф. – И воды купи. И буженинки. Вот тебе триста рублей. Хватит?
– Хватит. – Я взяла деньги и встала. – До свидания, выздоравливайте.
– Лариса! Почему же вы мне не сообщили, что идете к Вите? Я бы сказала вам, что ему нужно принести. Витя, почему у тебя телефон отключен? Все утро звоню – бесполезно!
В дверях стояла монументальная мамаша Пенкина. О нет! Ну почему бы мне не уйти несколькими минутами раньше. Глядишь, и разминулись бы.
– Лариса, возьмите этот пакет, у меня уже рука отваливается. В моем возрасте и с моим давлением нельзя носить такие тяжести.
Я подхватила пакет, он весил килограмма четыре. Да уж, я вчера потяжелее таскала, когда металась с нашими сумками по больнице. А Эмма Валерьевна прошествовала к кровати сына, раздвигая пышным бюстом напряженную тишину, повисшую в палате.
– Я смотрю, ты вполне прилично себя чувствуешь. – Она села на стул, и мне показалось, что Пенкин как-то вжался в подушки, отодвигаясь от матери. – Не понимаю, зачем было такую панику разводить с твоим якобы тяжелым состоянием? Я так переволновалась, что давление под двести подскочило!
– А кто разводил? – Пенкин перевел взгляд с матери на меня, и я прочла немой вопль: останься!
– Лариса позвонила с этим доктором, как там его... И телефон у тебя отключен.
– Он не отключен, он разряжен, – буркнул шеф; великий журналист сдувался на глазах, превращаясь в неловкого подростка. – А зарядник в сумке. Привези в следующий раз.
– Ты всерьез думаешь, что я буду мотаться через весь город, чтобы привезти тебе какой-то зарядник? Пусть Лариса заедет. Тебя когда выписывают?
– Говорят, минимум через две недели.
– А, хорошо. Витя, а почему возле твоей кровати такой беспорядок? Крошки, каша эта ужасная. Витя, вчера приезжала Татьяна Белозерцева, узнала, что ты в больнице, настряпала для тебя котлет и морс сварила. Сама приехать не смогла, у нее сегодня собрание дилеров, мне самой пришлось тащить все это через весь город. Давай садись поудобнее, я буду тебя кормить. Лариса, детка, хватит стоять столбом, давайте сюда пакет. И пригласите санитарку, пусть все уберет.
Я, выйдя из ступора, отдала пакет. Мама Пенкина порылась в его недрах и извлекла кастрюльку. В палате запахло чесноком. Никакую санитарку я искать не собиралась и поспешила смыться. Так, если килограммчик-полтора скинуть на бутыль с морсом, то, похоже, шефу предстоит слопать пару кило котлет с чесночком. И судя по решительному настрою его мамаши, если уж она добралась до больницы через весь город, то материнский долг выполнит неукоснительно: накормит сыночка.
Мне представилась картина, как мама Пенкина его пичкает: "Ну, еще кусочек! Витя, ты должен. Ты что, не любишь свою маму?" А он мотает головой, зажимает рот руками и орет: "Не хо-чу! Я пирога наелся!" Витя, держись! Желаю тебе пережить мамин визит без потерь для здоровья. Завтра, похоже, тебе, кроме сока и яблок, можно ничего не приносить.
За воротами больничного двора я выбросила мысли о Пенкине и его мамаше. Что-то слишком много места они занимают в последние два дня моей жизни, как будто у меня других дел нет. А вот и есть! Например, в редакцию сейчас пойду, фотографии тунисские рассматривать.
Глава 3
– Лариска, привет! Как вы там? Как Виктор?
Я стояла босиком на мокром полу и мерзла. Звонок сотового телефона вытащил меня из-под душа, я накинула полотенце и побежала отвечать – почему-то мелькнула мысль, что это мама звонит или Никитка. Но голос в трубке был не мамин, хотя очень знакомый.
– Ларис, это Алена, мы прилетели, паспортный контроль проходим. Я тебе сразу и позвонила, как телефон заработал. Как дела у Виктора? Что-то у него мобильник не отвечает. Обошлось с аппендицитом?
– Обошлось, у него оказалась флегмона.
– Что за фигома? Он сейчас где?
– В больнице, ему фигню эту вырезали, выздоравливает уже.
– Обалдеть! И когда он туда попал?
– Да сразу же, нам "скорую" в аэропорт вызывали. Хожу вот к нему теперь, передачки таскаю.
– Лариска, я тоже хочу к нему зайти! Проведешь?
– Да там свободно всех пускают. Адрес записывай, это возле "Планерной", оттуда маршруткой доедешь, позвонишь, я встречу!
Я продиктовала Аленке, как добраться до больницы, и вернулась под душ греться. И успокаиваться. Ее звонок всколыхнул улегшуюся было за два дня тоску по сказке, которой меня сначала поманили, а потом так неожиданно из нее выдернули. Я как-то уже смирилась с тем, что все закончилось. Пострадала чуть, пока позавчера фотографии с цифровика на компьютер скачивала: классные, кстати сказать, получились снимки, – и смирилась. Тем более что есть чем заняться, кроме как страдать. Порядок вон в квартире навести нужно после ремонта. Самвел, умничка, все закончил вовремя и сделал так хорошо – не придерешься. Сразу видно, что на совесть человек работал, не абы как. Не зря я вчера по Москве целый день гуляла, чтобы не мешать линолеум стелить в прихожей. Заодно весну пофотографировала.
И шефа подловила, щелкнула в палате. Принесла ему буженины, соку и фруктов; с его мамой, слава богу, не столкнулась. Я фыркнула, вспомнив, каким стало у шефа лицо, когда я сказала, что ничего существенного специально не принесла, знаю, что ему котлеты доедать. Пенкина будто аж перекосило! А потом он почему-то шепотом признался, что матушка впихнула-таки в него две котлеты, а остальные он отдал соседу по палате, который оказался киргизом. Самат приехал в Москву на заработки, устроился на стройку и на третий день работы напоролся на арматурину, серьезно поранив ногу. Заработать ничего не успел, родственников и знакомых у него в Москве не было. Поэтому передач Самату никто не носил, и он перебивался больничной едой и тем, чем делились сопалатники. Так что, скормив котлеты соседу, Пенкин, во-первых, оказал парню гуманитарную помощь, а во-вторых избавился от нелюбимой еды. А на сегодня шеф попросил сварить ему картошки и раздобыть соленых огурцов. Пойду проверю картошку, сварилась уже, наверное.
Я вылезла из-под душа и отправилась на кухню проверять картошку. Желтоватые клубни кое-где треснули, показывая рассыпчатый излом. Огурчики я у бабульки возле метро еще вчера купила – вку-у-усные, еле удержалась, чтобы все не схрупать. И селедку взяла в супермаркете, уже готовую, кусочками. Так что будет моему шефу сегодня пир горой, как-никак праздник, День Победы!
Шеф меня ждал возле палаты, сидел в холле на кресле-каталке возле диванчика.
– Виктор Алексеевич, вы уже встаете? Врач ведь говорил, что вам минимум неделю надо будет лежать.