Мои ступни в абсолютно целых колготках поместились на его ладони. От ладоней шло тепло, и я почувствовала, как оно жаром отозвалось сначала в ступнях, затем в лодыжках, коленях, поднялось до бедер, груди, а потом ударило в голову. Я откинулась на спинку дивана. Потолок холла терялся где-то высоко-высоко. И мне показалось, что я вижу сквозь него звезды.
...Петр спал очень спокойно. Впрочем, кровать в его спальне была такой огромной, что даже если бы он метался, все равно бы мне не помешал. Он и не мешал – с вечера сгреб меня к себе на плечо, а наутро я, проснувшись, обнаружила, что лежу с краю. Я тихонько повернулась. Петр спал на середине кровати, обняв подушку. Лицо его было расслабленным и оттого немного детским. Лоб высокий, нос немножко, совсем чуть-чуть, картошкой, губы четко очерчены, подбородок с легкой впадинкой. Кажется, я где-то читала, что такой подбородок – признак упрямца, а такой лоб – примета интеллектуала, а нос картошкой говорит о добродушии его владельца.
Эй, Петька, Петр, а ты какой? Добрый, упрямый интеллектуал, да? Я ведь ничего про тебя не знаю, кроме того, что ты смог целый год прожить с Аленкой и, расставаясь, подарил ей квартиру. А еще я знаю, что ты самый восхитительный из тех немногих мужчин, которые у меня были. Так, как сегодня ночью с тобой, я еще никогда и ни с кем не летала. Высоко-высоко, до самых звезд...
Утреннее солнце застревало в оконных жалюзи, но в комнате хватало света, чтобы видеть его лицо. Петр почувствовал мой взгляд, открыл глаза и улыбнулся:
– Привет!
– С добрым утром. – Мой голос звучал хрипловато.
– Ты простыла? – слегка нахмурился он.
– Нет, осипла с чего-то.
– Ну еще бы! Ты так вчера звучала. – Теперь его улыбка стала самодовольной. (Вот поросенок, довел до такого состояния, что я кричала от наслаждения, а теперь намекает.) – Иди ко мне.
Бог мой, как же давно я вот так не просыпалась с мужчиной! Интересно, а что там за шум? Шумели внизу, в холле. Слышались женские голоса, слегка истеричный молодой и увещевающий немолодой.
– Петь, там, кажется, кто-то пришел, – сказала я, выпутываясь из его рук.
– А? Да, пойду посмотрю. Подожди меня, я быстро.
Он, перекатившись к краю, встал с кровати одним гибким движением, накинул халат и вышел. А я отправилась в ванную.
Ванная примыкала к спальне и, насколько я вчера успела заметить, была роскошной. Черный кафель на стенах, серый – на полу, белый фаянс, хромированные смесители и всякие финтифлюшки. Наискосок – вторая дверь. В коридор. На стенах зеркала, разумеется. Мама дорогая, на кого я похожа!
Вчерашняя подводка для глаз расплылась черными кругами, стильно выстриженные пряди встали дыбом и торчали, как у пугала, в разные стороны. Ну и красавица! Хорошо, в спальне полумрак был! Срочно под душ!
– Где эта тварь? Я хочу видеть шлюху, которую ты вчера подцепил! – раздался голос за дверью, и я вздрогнула.
– Нэлли, прекрати! Ты же знаешь, что я не выношу крика.
– Ах, ты не выносишь криков? А я не выношу твоих закидонов! Оставил меня вчера одну и уехал с какой-то бабой! Где ты ее прячешь? Я знаю, ты с ней спал! В этой комнате разит блядством!
Так, пора одеваться. Я мысленно поблагодарила всех богов, надоумивших меня вчера раздеться здесь, в ванной. И стала натягивать свое бельишко цвета шампанского и трикотажный зеленый балахон. Потом пустила воду из крана, умылась, вытерла полотенцем глаза, оставляя на нем черные пятна, провела мокрыми ладонями по волосам, приглаживая. И тут дверь ванной распахнулась.
– Ага, вот она где!
В зеркале отразилась вчерашняя брюнетка. Только теперь ее лицо не было капризным. Оно было разгневанным, в красных пятнах, но все равно красивым. И очень юным.
– Милочка, вы ко мне? – Я повернулась к ней, с перепугу скопировав интонации Эммы Валерьевны.
– К вам... – оторопела Нэлли и вдруг стала хохотать, показывая на меня пальцем. – Ой, не могу! Петька, ты что, с ней спал? Она же старуха! Вчера с перепою не разобрал, что ли? Ой, не могу...
Так, все, с меня достаточно. Я рванула на себя вторую дверь из ванной, выскочила в коридор, сбежала вниз по лестнице. Сапоги! Где мои сапоги?
– Что случилось? – На шум выглянула пожилая женщина с приятным лицом.
– Вы не знаете, где мои вещи? Сумочка, плащ и сапоги?
Женщина, с сочувствием глядя на меня, открыла дверь стенного шкафа и указала на мои вещи.
– Спасибо.
Я натянула сапоги на голые ноги, некогда колготки искать, платье длинное, накинула плащ и, схватив сумочку, выскочила за дверь. Ворота были закрыты неплотно, и я протиснулась в щель. Так, мы вчера с той стороны приезжали. Я заспешила по дорожке и минут через пятнадцать вышла к Рублевскому шоссе. Ну, отсюда уже недалеко, осталось перейти на другую сторону и проехать три остановки.
Автобус подъехал почти сразу, и еще через десять минут я уже подходила к своему дому. Возле подъезда пес, похожий на овчарку, играл с котенком. Котенок бегал из стороны в сторону, а пес, припадая на толстые, еще щенячьи лапы, заступал ему путь и пытался поддеть носом. Я подошла поближе и разглядела, что с собакой играл вовсе не котенок. Это крыса радовалась весне и доброй компании. Ну вот, девушка, ты и дома. На Рублевке.
Глава 7
Хотелось плакать. Да что там, выть хотелось! Боже мой, да что же это со мной такое? Ну взрослая ведь баба, не восемнадцать лет! Ну заигралась в принцессу, в роковую красавицу, ну потянуло, грешным делом, к мужику незнакомому. Ну вспомнила про ночной пляж, звезды и все такое, переспала в свое удовольствие. Отчего же настроение такое, будто конец света?
Я машинально топила чайный пакетик в бокале – замечательный пакетик: и входит, и выходит. И чувствовала себя былинкой на обочине. Росла себе, росла, тянулась как могла и даже расцвела, поднатужившись. И тут меня сорвали, понюхали и вышвырнули вон – на фига нам ромашка, когда вокруг столько розочек? Ста-ру-ха. Я что, уже старуха? Мой поезд уже ушел? И кроме Вити Пенкина, мне в этой жизни действительно больше ловить нечего?
Зазвонил сотовый, выдирая меня из круга тупого отчаяния. Хм, Эмма Валерьевна. Что, опять зовет окна мыть?
– Доброе утро, Эмма Валерьевна.
– Здравствуйте, Лариса. Я вас разбудила? – холодно поинтересовалась она.
– Нет, что вы. Меня разбудили не вы.
– Хорошо. Лариса, надеюсь, сегодня у вас никаких сверхважных дел не намечается? – А это уже выпад на мою недавнюю строптивость.
– Уже нет. Могу помыть вам окна.
– Сегодня мне некогда этим заниматься. Лариса, ты должна проводить нашего автора в Рязань, – оттаяла Эмма Валерьевна и перешла на ты. – Она очень плохо знает Москву, вчера с вокзала еле ко мне добралась, заблудилась в метро, потому что совершенно некому было ее встретить. – Мама Пенкина говорила так, как будто это я должна была, но не встретила несчастного автора.
– А куда проводить? На какой вокзал?
– На автовокзал в Выхино. Знаешь, где это?
– Нет.
– От метро сразу направо, там увидишь. Бедная Марина Дмитриевна в Москве не была уже десять лет и в таком шоке от нашей подземки, что ее обязательно надо сопроводить! Сегодня она у Белозерцевой ночевала, на "Щукинской". Таня посадит ее в метро, а ты встретишь Марину Дмитриевну на "Выхино". И проследишь, чтобы она уехала без приключений.
– Так. А как я ее узнаю? Вдруг пропущу, поезда ведь каждую минуту ходят.
– Сейчас восемь тридцать, Таня через полчаса посадит Марину Дмитриевну в метро. А ты встретишь ее ровно в девять. Я ей дам номер твоего мобильного. Отнесись к этому серьезно, пожалуйста, дело очень ответственное.
– Хорошо, Эмма Валерьевна, я все сделаю.
Ну вот и дело нашлось, все лучше, чем есть себя поедом.
Марина Дмитриевна оказалась милой дамой лет шестидесяти. Примета, названная ею по телефону, сработала безупречно: во всей толпе пассажиров, хлынувших из выхода метро, в накидке пончо из цветастых русских платков была только она.
– Марина Дмитриевна?
– А вы Лариса? Здравствуйте, очень приятно.
– Здравствуйте. Я, пока вас ждала, расписание узнала. Через двадцать пять минут уходит экспресс на Рязань, вы вполне на него успеваете.
– Очень хорошо, спасибо! Показывайте, куда идти!
Работали почти все кассы, очередей за билетами не было, так, по два-три человека к каждому окошку. Поэтому мы пришли за четверть часа до отправления. Автобуса еще не было, и толпа пассажиров заполнила асфальтовый пятачок.
– Марина Дмитриевна, Эмма Валерьевна сказала, что вы автор, – завела я вежливый разговор, чтобы не молчать в ожидании. – Автор чего?
– Я пьесу написала для их народного театра. Знаете, очень интересно получилось, специально для женской труппы. Я так рада была помочь Эмме Валерьевне. Потрясающая женщина ваша будущая свекровь! Мы с ней прошлым летом познакомились, когда у нас в городе проходил фестиваль народных театров и я была в жюри. Мне очень понравилась постановка их студии, "Дом Бернарды Альбы" Гарсиа Лорки. И Эмма Валерьевна в роли Марии, матери Бернарды, меня просто поразила. Уникальные женщины, просто уникальные! Хотя что я вам рассказываю, вы, наверное, сами знаете.
– Нет, не знаю. Я ни разу не видела Эмму Валерьевну на сцене.
– Вы непременно должны сходить на их спектакль, непременно! Это же чудо – женщины, которые никогда профессионально не занимались актерским мастерством, собрались вместе, создали театральный коллектив и делают такие потрясающие по своей энергетике постановки! Конечно, надо отдать должное Александру Евгеньевичу, его режиссура просто бесподобна. Но Эмма Валерьевна с ее безупречным литературным вкусом, чутьем на выбор пьес и врожденным артистизмом – просто прима. На ней, я это давно заметила, а вчера еще раз убедилась, держится весь коллектив.
– Да, Эмма Валерьевна – очень энергичная женщина, – согласилась я, и тут глаза у моей собеседницы полезли на лоб.
Что, я что-то не то сказала? Но нет, дело, похоже, было не во мне. Марина Дмитриевна смотрела куда-то мне за спину.
Я оглянулась. Позади, боком к Марине Дмитриевне, стояла дива под два метра ростом. У дивы были блестящие рыжие волосы, собранные в хвост на затылке, и кокетливая челка набекрень. Одета она была в ворсистую кофту вишневого цвета, натянутую на богатырскую спину и плечи. Кофта, перехваченная в районе заметного живота поясом-цепочкой из крупных "золотых" звеньев, заканчивалась на середине бедра. А потом сразу начинались ноги, разлинованные крупными ромбиками сетчатых колгот. Ноги, в свою очередь, заканчивались прозрачными босоножками на прозрачной же десятисантиметровой платформе. Из босоножек вылезали кривоватые пальцы с малиновыми ногтями, пролезшие сквозь крупноячеистые колготки – видимо, лапа размера так сорок второго в них не помещалась. Возле дивы топтались две тетки простецкого вида. И развлекались.
– Слушай, ты откуда взялась, такая красота? Неужто наша, рязанская? – весело спросила одна из теток.
– Вот еще, я москвичка, – гордо повела дива богатырскими плечами.
– Ну, таких москвичек в Рязани точно нет, – покивала вторая тетка. – Все мужики твои будут. Туда-то на автобусе поедешь, а обратно небось на "мерседесе"!
– Да ну их, этих мужиков. – Дива кокетливо прикрыла ладошкой с малиновыми ногтями малиновый рот. – И пристают, и пристают. Уже мамка на меня ругается!
Я пыталась увидеть, есть ли кадык, но девица (или мужик?) так держала голову, что было не понять, кто это все-таки. Бывают же такие тети-лошади, широкоплечие и узкобедрые. Ноги вон совсем не кривые, красивой формы, большие только очень. И тут дива потянулась поправлять хвост на затылке. Кофта-платье спереди задралась, показав на несколько секунд красный мешочек стрингов. Так, мужик все-таки.
– Господи, что это? – наконец вернулся дар речи к Марине Дмитриевне.
– Мужик ряженый, трансвестит, – объяснила я.
– То-то я и смотрю, неужели, думаю, женщина могла дойти до такой степени бесстыдства! Ужас, что у вас в Москве делается!
Тут подошел двухэтажный автобус-экспресс, и пассажиры потянулись на посадку. Красавец-красотка закинул на плечо сумку, отчего и так короткое одеяние задралось еще выше, почти полностью открывая зад, и прошествовал к автобусу, кокетливо поводя круглыми ягодицами, расчерченными ромбиками колготочной сетки. Перепонка от стрингов спряталась между ягодицами, и задница трансвестита выглядела голой. Ну что же, ему есть на что искать приключения. За спиной у ряженого образовалась пустота: внутри проверяли билеты, отчего пассажирам приходилось какое-то время стоять друг за другом на лестнице, ведущей в салон, и никому не хотелось забираться в высокий автобус, уткнувшись носом в голую задницу.
"Московский ужас" поднялся в автобус, следом вошли мы с Мариной Дмитриевной. Моя подопечная предъявила билет девушке-проводнице, которая сидела на подлокотнике перед входом, уставившись перед собой малоосмысленным взглядом.
– Девушка, а в какой стороне двадцать восьмое место? – спросила я.
– Там, – неопределенно махнула рукой девушка, глядя на рыжую хвостатую голову трансвестита. – Господи, боже мой, что же это делается, а? – спросила она сама у себя, а я, убедившись, что Марина Дмитриевна благополучно села далеко от дивы, вышла из автобуса. И даже помахала ладошкой, провожая.
Автобус уехал, и тут меня, что называется, "пробило". Мама дорогая, а ведь это знак мне был. Иллюстрация "сверхогламуренности". Пародия на суперкрасоту. Тоже ведь вылупилась откуда-то бабочка. То есть мотылек. Порхает вон, сверкая голой задницей и потряхивая мошонкой. Все, хватит! Побыла красоткой на одну ночку и успокойся. Считай, это было тебе прощальное приключение перед тем, как за Виктора замуж выйти...
И тут до меня дошло, отчего мне так плохо-то. Кажется, я не пойду ни за кого замуж. Прошлая ночь меня перевернула так, что все мои уговоры и договоры себя с собой про обустройство личной жизни с сопутствующими выгодами в виде семьи, стабильности и московской прописки растаяли.
Я поняла, что мне нужно немедленно поговорить с Виктором, и поспешила в метро. Толпа у края платформы начала группироваться, подгадывая, где остановятся вагоны, чтобы быстрее войти внутрь. Я за три с лишним месяца жизни в Москве и катания на метро тоже уже усвоила эту науку. Поезда тормозят у каких-то своих отметок, и двери всегда открываются в одном и том же месте. И если посмотреть под ноги, то там, где народ входит и выходит, на платформе темные дорожки. Я встала возле такой дорожки и угадала: двери приглашающе распахнулись прямо передо мной. Я вошла и села.
Вагон метро грохотал по перегонам, а я все отчетливее понимала, что пропала. Просто переспать у меня не получилось. Кажется, я умудрилась влюбиться в Петра. А он? Может быть, и для него все было больше чем эпизод? Не знаю, не знаю. На маму его похожа... С мамами так себя не ведут. А что же теперь с Витькой-то делать? Как теперь ему объяснить, что не смогу я себя заставить с ним жить? Даже ради внятных перспектив и вожделенной московской прописки. Не смогу. Теперь – не смогу.
Я подъезжала к "Таганской", когда зазвонил мобильник.
– Слушай, Лариска, что происходит? Ты сейчас где? – спросила Аленка.
Сквозь грохот вагона было едва слышно.
– Еду на "Планерную" к Виктору.
– А чего в такую рань?
– С утра пришлось в Выхино на автовокзал съездить, тетеньку одну проводить. Заодно был повод задуматься о пределах женской красоты и гламура.
– Они беспредельны. Слушай, а ты вчера что, не одна с презентации уехала?
– Почему ты так решила?
– Что за еврейская манера отвечать вопросом на вопрос! Так одна или нет?
– Ну, не одна. Меня подвезли.
– Кто подвез?
– Алена, ну какая тебе разница? Ты его все равно не знаешь.
Рассказывать про Петра не хотелось. Во-первых, чтобы ей рану не бередить, во-вторых – себе душу и сердце. Да и вагон метро не место для признаний.
– Ты уверена, что не знаю? – с подозрением спросила Аленка.
– Уверена, – почти не соврала я.
В конце концов, то почти чудовище, о каком мне рассказывала Алена, имело мало общего с мужчиной, с которым я встретилась в Тунисе и провела ночь в Москве.
– А что за расспросы с утра пораньше?
– В том-то и дело, что пораньше. – Аленка зевнула в трубку. – Я вчера в два часа ночи до дому добралась, а сегодня Петька, ну бывший мой, я тебе рассказывала, минут двадцать как меня разбудил. В субботу, в полдесятого утра, ты можешь себе представить? И знаешь зачем?
– Наверное, сказать, что ты вчера была неотразима, – предположила я.
– Ага, счас! Спрашивал, где тебя найти и какой у тебя номер телефона. Ты когда с ним познакомиться успела?
– Я не успела с ним познакомиться.
– Да? А откуда он тогда знает твое имя?
– Может быть, слышал, как ты меня звала?
– И заинтересовался таинственной незнакомкой. Ой, девушка, что-то ты темнишь! Так давать твой телефон-то или не давать?
– Ну дай. – Я постаралась ответить равнодушно, хотя сердце затрепыхалось пойманной бабочкой.
– Ну дам. Только учти, бабник он еще тот, после меня у него уже штук шесть подружек сменилось.
– Да ладно, я не рвусь в его коллекцию, – промямлила я.
Вот научилась врать-то, а? Поздно предупреждать. Я уже в этой коллекции. Ладно, пусть будет как будет. Если позвонит – поговорим.
– Ну и правильно. Ты у нас женщина почти замужняя. У Витьки долго пробудешь?
– Да побуду с часок.
– Ага. А я в четыре приду, я ему блинчиков с мясом навертеть пообещала, приготовлю и приду, ты ему скажи, ладно?
– Ладно, – согласилась я.
– Эй, а что так вяло? Ты там не заревновала, невеста?
– Нет, конечно. Ревнуют, когда любят. Пока.
По случаю выходного дня в больнице снова царила вольница. Охранник, в будни строго охранявший загородку, сквозь которую просачивались посетители, теперь сидел на диване, смотрел кино по телевизору и даже не повернул головы в мою сторону. Я поднялась в палату. Пенкин лежал на кровати и читал книжку про Волкодава. Сосед-киргиз спал, укрывшись с головой. Второй сосед, молчаливый дядька с ободранным лицом, кивнул, здороваясь, и вышел из палаты. Еще две кровати стояли пустыми.
– Привет, – села я возле Пенкина. – Что читаешь?
– Так, сказку. Фантазию про супермужика: сильный, смелый, молчаливый и верит в матриархат. Аленка дала почитать.
– Интересно?
– Ей понравилось, а по мне – полная ерунда. Бабские бредни. Что ты мне принесла поесть?
– Ты знаешь, мне некогда было готовить, я в гастроном забежала. Вот, отбивные тебе купила, салатик развесной и сок апельсиновый. К четырем часам Аленка придет, она для тебя блины с мясом стряпает.
– А! Это хорошо.