– В молодости все летают, – вставил владыка, наполняя рюмки коньяком. – Подпрыгнул, взмахнул руками и полетел. Или из окна многоэтажного дома безбоязненно прыгаешь и летишь. При этом соображаешь, что это не наяву. А вообще, друзья, мы редко задумываемся о человеке, его сущности в этом мире и во Вселенной. О сотворении мира и его творце. Мы грубо отметаем все, что не можем объяснить в силу скудности своего разума. Явления, которые мы называем аномалией, – они для меня, бесспорно, божественного происхождения.
– Что вы имеете в виду? – заинтересовался генерал.
– Ясновидение и иные силы, которыми Господь награждает отдельных избранных чад своих. Это Божья благодать с наибольшей силой проявилась в деяниях сына Божьего Иисуса Христа. И среди его современников были неверящие в чудодействия спасителя, как есть они и сегодня, и были всегда на протяжении без малого тысячи лет. Ведь есть же и сегодня ученые, которые вопреки достоверным фактам и свидетельствам очевидцев не верят в появление на земле инопланетян, небесных ангелов.
– А вы верите, владыка? – спросил генерал.
– Я верю фактам и свидетельствам, которых более чем достаточно. Инопланетяне были замечены почти во всех регионах планеты. Над Бельгией несколько раз. Штаб военно-воздушных сил даже привел точные, конкретные факты: форма НЛО, размер, скорость полета. Между прочим, большинство из них имеют треугольную форму. Их даже засняли на видеопленку. Их видели в Южной Америке – в Перу, Бразилии, Боливии и в США, в Европе, кроме Бельгии и Швейцарии и Англии, в Палестине, в Японии, Индонезии, Мадагаскаре. У нас под Псковом, Красноярском.
– Тогда почему они не идут на прямой, непосредственный контакт с землянами? – спросил генерал.
– Трудно сказать, – ответил владыка, пожав плечами.
– С кем идти на контакт? – быстро и гневно сказал Иванов. – С дикарями, которые изгадили, разрушили прекрасную планету Земля? С этими варварами, которые хуже зверей ежеминутно убивают друг друга и уже готовы к самоубийству? Цивилизованные бандиты, избравшие оружие, способное взорвать всю планету, благодатную, возможно единственную во всей Вселенной. Они изучили нас досконально, знают о нас все. Все наши преступления, и, наверно, опасаются идти на контакт с такой сволочью, как Горбачев, Ельцин и прочие буши.
Об инопланетянах Иванов много думал, читал, анализировал, неоднократно говорил с епископом. Как и владыка, он верил в инопланетян. Более того, питал иллюзии, что именно инопланетяне спасут землю от ядерной катастрофы и помогут пусть даже силой навести на ней порядок.
– Да, человечество много нагрешило. И то, что творится у нас сегодня, было предсказано в Евангелие, – заметил владыка и продолжал цитировать от Матфея: – "И будут глады, моры и потрясения, лже-пророки и лже-Христосы и во многих охладеет любовь".
– Это мы уже имеем – и лже-пророков, типа Яковлева, Ельцина, Попова, Шеварднадзе и Собчака, и лже-Христоса в лице Горбачева, – все так же гневно проговорил Иванов.
– Мы подошли к рубежу, за которым начинается владычество Антихриста. Он уже правит из иерусалимского храма от имени Христа, – продолжал епископ.
– Если вы под Антихристом имеете в виду сионизм, то я с вами согласен, – сказал генерал.
– Люди всегда стремились к Богу – в небеса, – уклонился от реплики генерала владыка. – Не в землю смотрели, а в небо. Именно там видели райские кущи, обиталище ангелов, оттуда должно прийти на грешную землю Божье благословение. Может, именно посещающие землю инопланетяне и есть небесные ангелы, божьи посланцы. Я собираю из публикаций все, связанное с инопланетянами, замеченными в пределах нашей планеты. Многое вы читали, слышали. Особенно Алексей Петрович, он так же, как и я, проявляет горячий интерес к явлению внеземных обитателей. Люди уже не только видели их летательные аппараты, но и могли лицезреть самих посланцев Вселенной.
Владыка решил не открывать дискуссии и начал развивать по рюмкам коньяк.
– Мне, пожалуй, хватит, – сказал Иванов и отодвинул свою рюмку в сторону. – Я положенные мне нормы выбрал с лихвой.
– Да, мы свое испили, – согласился генерал, однако поднял рюмку. – Но пусть эта будет "на посошок". За наше Отечество, за его скорейший выход из трясины, в которую затолкали его проклятые демократы.
– Да какие это демократы, просто шайка проходимцев, – сказал Иванов и тоже взял свою рюмку. – За здоровье и благополучие хозяина этого дома, за успехи дела, которому он служит. – Чокнулись, выпили и Алексей Петрович продолжил:
– А теперь самое время послушать Евгения Нестеренко.
– Правильно, – бодро воскликнул генерал. – Запускайте, владыка, своих разбойников.
Вышли из-за стола и расселись в креслах. Епископ достал диск, поставил на радиолу, и зазвучал могучий, колокольный бас большого певца.
Было двенадцать разбойников,
Был Кудеяр атаман.
Много разбойники пролили
Крови честных христиан
……………….
Днем с полюбовницей тешился,
Ночью набеги творил.
Вдруг у разбойника лютого
Совесть Господь пробудил.
Бросил своих он товарищей,
Бросил набеги творить.
Сам Кудеяр в монастырь пошел
Богу и людям служить…
Когда умолк голос певца и владыка выключил проигрыватель, в комнате воцарилось вдумчивое безмолвие. Наконец первым нарушил молчание генерал:
– У нынешнего ублюдка-разбойника Горбачева никакой Господь Бог не пробудит совесть. Невозможно пробудить то, чего нет.
– И в монастырь никто из нынешних Кудеяров не пойдет, – заметил Иванов. – Для них в американских университетах приготовлены профессорские кельи с жирным долларовым наваром.
– Но они же, те, кого вы называете кудеярами, занимали высокие посты в партии, были вождями.
– И набеги творили, – вскользь съязвил Иванов.
– Как же так – вожди и без совести? – продолжал владыка, и на чистом здоровом лице его возникла гримаса злости и отвращения.
– Извините, владыка, но вы до сих пор питаете какие-то иллюзии насчет ныне сидящих на троне государства кудеяров? Вы все еще верите в спасительную миссию Ельцина, – резко проговорил генерал и сделал бессознательное нервное движение.
– Нет, милейший Дмитрий Михеевич, в отношении меня вы заблуждаетесь. Иное дело, что я не вижу совестливых, честных и порядочных лидеров на роль Минина и Пожарского. Может, вы знаете их, тогда назовите. Или это тайна?
– Да возьмите любого кандидата в президенты России, которые баллотировались вместе с Ельциным, исключая разве Жириновского, – ответил Якубенко, – хоть Рыжков, Тулеев или Макашов. Это честные патриоты, порядочные и, как вы говорите, совестливые. Особенно Николай Иванович Рыжков. Будь он президентом, страна уже вышла б из этого бардака.
– Возможно, вы правы. Но вот почему-то избиратели предпочли Ельцина, – сказал владыка.
– Избирателям заморочила голову продажная, желтая, сионистская пресса. Мировой сионизм, масонство, западные спецслужбы бросили все свои силы и средства – только чтоб провалить Рыжкова. Оболгать, опорочить. Они же понимали, что Николай Иванович – это шанс для России, чего не могли понять обыватели с куриными мозгами и совсем безмозглые юнцы.
– Друзья, товарищи, господа, вы опять начинаете новую дискуссию, которой не будет конца. А не лучше ли нам, дорогой генерал, поблагодарить владыку за гостеприимство и откланяться? – предложил Иванов.
– Нет, друзья, так не годится, – засуетился владыка. – А чай, кофе? Праздничный торт. Да вы что? Нет, я вас не отпущу пока не отведаете торт.
Кофе пили в кабинете за длинным журнальным столиком. Здесь, как и в гостиной, было много книг и две старинные иконы без окладов. В углу также горела лампадка за красным стеклом. Пахло глицерином и еще каким-то благовонием. Над письменным столом в небольшой изящной рамочке цветная фотография покойного патриарха Алексия (Симанского). На столе в раскрытых двух коробочках два бронзовых медальона: один с рельефным изображением святого князя Владимира, отчеканенный в память тысячелетия Крещения Руси, другой – барельеф покойного патриарха Пимена. Про себя Иванов отметил, что Алексий (Симанский) и Пимен были почитаемы в этом доме. За кофием о политике не говорили.
Простившись с епископом, Иванов и Якубенко вышли на улицу. Вечерело. Над Москвой по-прежнему висела плотная пелена моросящих туч. До метро шли молча. Возле арочного входа в метро, прежде чем проститься, Якубенко спросил:
– Как у вас прошла встреча с Тамарой? Что-то она не звонит…
– И правильно делает. Я же не просил тебя присылать ее ко мне. Это во-первых. Во-вторых, ты сказал мне по телефону, что вы едете. Вы – значит вдвоем. Ты это сделал преднамеренно. И совсем некстати.
– Но я не хотел вам мешать.
– Чему мешать?
– Я думал, что вам лучше будет без меня.
– Ты плохо думал… обо мне и о ней.
– Случилось что-нибудь?
– Вот именно – "что-нибудь", – мрачно и раздраженно ответил Иванов. – Я прошу тебя – не пытайся, пожалуйста, набросить на меня семейный хомут. Я не созрел еще для него. А когда созрею – сам влезу в этот хомут без посредников.
– Ну, извини, приму к сведению.
– Привет супруге и будь здоров. Кстати, портрет твой отформовал. Надо решить, в каком материале переводить. Но об этом потом. Созвонимся.
Войдя к себе в мастерскую, Алексей Петрович почувствовал усталость. Он решил вздремнуть с часок и уже было пошел в спальню, как зазвонил телефон. Звонил швед – коллекционер изобразительного искусства, с которым Иванов встречался у себя в мастерской. Этому господину приглянулась на выставке его "Первая любовь" и он пожелал купить ее для своей коллекции. Выставка уже закрывалась, и теперь скульптура опять возвратилась в обитель своего творца, поскольку у нашего Министерства культуры не нашлось денег, чтоб приобрести ее у автора. Иностранец предложил Иванову три тысячи долларов наличными, прямо из рук в руки. Алексей Петрович сказал, что он подумает, и дал ему свою визитную карточку, попросив позвонить через неделю. Он не спешил расстаться со своей "Первой любовью", он знал ее подлинную цену. Но в то же время нелегко жить на пенсию, особенно сейчас, когда наше искусство оказалось в финансовой несостоятельности. А швед, видно, был очень заинтересован поскорее заполучить – и по дешевке – подлинный шедевр. Швед уверял, что неожиданные обстоятельства вынуждают его срочно возвращаться на родину, и поэтому он хотел бы сегодня получить скульптуру. Иванов сказал, что за три тысячи он не продаст свою работу.
– А за сколько вы хотите? – послышался не очень любезный вопрос.
– Десять тысяч долларов, – твердо сказал Иванов.
– Пять тысяч и ни цента больше. – Голос шведа раздражен.
После небольшой заминки Иванов сказал: "Приезжайте".
Так состоялась эта сделка, и "Первая любовь" Алексея Иванова уплыла за рубеж.
В тот вечер он поздно лег в постель, но сон пришел к нему только в четвертом часу. Он не находил себе места. Какие-то не связанные мысли атаковали его и отскакивали, как горох от стенки, оставляя на душе неприятный осадок. И прежде всего – уплывшая в Швецию скульптура. Конечно, по нынешним временам и пять тысяч долларов – это большая сумма, по рыночному курсу – полмиллиона рублей. Но что на них купишь? Приличный автомобиль, который через несколько лет выбросят на свалку. А настоящие шедевры искусства бессмертны. А он продал шедевр, может, первый и последний взлет неповторимого таланта. И что значат пять тысяч, когда там, "за бугром", платят миллионы долларов за какой-нибудь "Подсолнух".
"Продал первую любовь, – горестно подумал Иванов, иронизируя над самим собой. – За доллары продал. Кто меня осудит? Лариса? А по какому праву? Она первая предала меня, так что мы квиты". Но это "квиты" не давало утешения: он ощущал в себе что-то ноющее, трудно объяснимое, словно он неосознанно оторвал от самого себя какую-то дорогую частицу и так, походя, бездумно выбросил ее, а теперь спохватился и пожалел. Не денег пожалел – просил десять, получил пять тысяч, – пожалел об утрате того, что было для него больше, чем удачная скульптура. Это была очень важная частица его биографии, его жизни. "Она предала, а я продал – вот и расквитались", – повторил он вслух навязчивую фразу.
За полночь он встал с постели и вышел в зал. Тумба, на которой стояла его "Первая любовь", была пуста и напоминала квартиру, из которой навсегда уехали хозяева, и эта пустота рождала щемящую тоску. Тогда он пошел в "цех" и сразу – к незаконченной композиции "Девичьи грезы". Изящная безликая фигура молодой женщины с ромашкой в руке, казалось, умоляла его быстрее "олицетворить" ее, вдохнуть в эту застывшую классическую плоть душу, оживить ее. Когда ж она придет – молодая, красивая, с лицом и взором, осененным небесной мечтой? Она обещала, но вот же не спешит. Маша обещала прийти посмотреть его работы, но согласится она позировать, это еще вопрос. А он почему-то верил и был убежден в положительном ответе. Он вспомнил ее чарующий голос, неторопливую речь, вспомнил загадочный блеск ее глаз. Он представил уже законченную композицию "Девичьи грезы", увеличенную в пять раз, отлитую в бронзе и установленную у городского пруда южного города (был такой заказ городских властей), а также беломраморную музейную, небольшого размера и подумал: "А может, завтра позвонить Маше, напомнить, что глина сохнет?"
И с этой мыслью он удалился в спальню.
Глава шестая.
Девичьи грезы
1
Очередной брифинг в Министерстве внутренних дел, как и все другие, был посвящен борьбе с преступностью, захлестнувшей мутным и кровавым потоком всю страну. Журналистов, впрочем, как и все население, интересовал один главный из главных вопросов: когда милиция наведет порядок, в частности в Москве, и есть ли хоть какие надежды. Атакованный со всех сторон вопросами журналистов заместитель министра не сказал ничего утешительного, кроме констатации: да, преступность растет, притом возросли тяжкие преступления: грабежи, убийства, нанесение телесных повреждений, изнасилование. На брифинге Маша Зорянкина представляла свою в самом деле независимую газету, отражавшую позиции центристов, с некоторым уклоном в вопросы православия и духовности. Неожиданно для себя среди журналистов она увидела знакомого – Виктора Панова, с которым училась на факультете журналистики. Панов когда-то даже пытался за ней ухаживать, уверял, что у него к ней серьезные намерения, но получил совершенно категорическое "нет", женился не студентке медицинского института и вскоре с молодой женой уехал в Израиль по вызову ее родителей. Появление Виктора Панова на брифинге вызвало у Маши некоторое любопытство, и прежде всего вопрос: прессу какой страны представляет этот до крайности посредственный репортер? Скорее всего Тель-Авивской, так как совсем недавно были установлены дипломатические отношения с государством Израиль. Панов несколько раз поднимал руку, чтобы задать вопрос, но микрофон перехватили более шустрые. Наконец он получил слово и представился: "Эмиль Панкинд – российское телевидение".
Маша была сражена: "Эмиль Панкинд?" Не может быть, что за наваждение? Она хорошо знала Виктора Панова и не могла ошибиться, тем более что были они совсем рядом. Это превращение Саввы в Павла рождало изумление и острое любопытство. Получив ответ на свой в общем-то не существенный вопрос, Виктор Панов, довольный собой, с видом победителя обвел взглядом коллег и тут глаза его скрестились с недоуменными глазами Маши. Он совсем не смутился, как ни в чем не бывало приветливо улыбнулся, вежливо кивнул и после окончания брифинга оказался рядом с Зорянкиной, опередив ее суетливым градом слов: "Рад тебя видеть. А ты ничуть не изменилась, даже похорошела. Ты от какой газеты или агентства?" Маша только успела назвать свою газету, как он опять с той же стремительной поспешностью: "Как семья? Ты не вышла замуж? Давай зайдем в ресторан, поговорим. У меня есть "зелененькие". И вообще нам надо давно пообщаться, я искренне рад встрече. Для меня это так неожиданно и приятно".
"Для меня неожиданно вдвойне, – успела вставить Маша. – Но я не знаю, как тебя сейчас называть?" – В голосе ее звучала едкая ирония. Но его это не смутило. "Ах, вот ты о чем. Да там, в Иерусалиме, пришлось поменять имя и фамилию, но душу поменять оказалось невозможно, – он беспечно заулыбался крупными зубами, – и я решил возвратиться в родные пенаты. А во второй раз менять имя не стал, тем более что теперь пятый параграф потерял всякий смысл. Считай, что то был псевдоним", – и на свежем лице его играла невинная располагающая и доверительная улыбка. Виктор-Эмиль сообщил, что с женой развелся, так как она отказалась возвращаться в Россию, и намекнул, что намерен обзаводиться новой семьей и полушутя прибавил: "Так что прими к сведению, поскольку мы оба теперь свободны от брачных уз и можем вернуться к прошлому. Как?" "Не было у нас прошлого и будущее не светит", – язвительно улыбнулась Маша. "Почему?" – всерьез спросил он. "Да хотя бы потому, что увезешь ты и меня в Израиль или во Францию, а потом бросишь". "Ну, тебе это не грозит. А насчет Франции – идет. Такая мысль во мне родилась давно. Главное, что есть возможность ее осуществить. Я имею в виду материальную базу. Соглашайся не раздумывая".
И все так на полусерьезе с веселой дружеской улыбочкой. "А то знаешь, Маша, бросай свою паршивую газетенку и переходи к нам на теле. Я сделаю тебе протекцию". – Тон его покровительственный, а глаза, как и прежде, недоверчивые, блуждающие. Маша посмотрела на него вызывающе, зрачки ее расширились и, не совладав с собой, она ответила резко и угрюмо: "Спасибо Виктор-Эмиль, я свою паршивую газетенку не променяю на твое пархатое телевидение", – она надеялась что ее оскорбительные слова положат конец их диалогу и случайной встрече. Но ничего подобного: Панкинд спокойно проглотил ее дерзость и не высказал чувства обиды и неловкости, пробормотав примирительно с заискивающей улыбочкой: "Не будем пререкаться. Ты извини меня, у меня невольно и совсем безобидно сорвалось. Сейчас такое время, что любая конфронтация рождает ожесточенность, а это, поверь мне, опасно для обеих сторон и вообще".