* * *
Жека рассказал, что он проездом в Москве на несколько дней. Он служит в одном из небольших приходов, что сейчас не хватает священнослужителей, так как увеличивается количество прихожан и открывается много церквей.
Он приехал на церковные праздники, встречу и обучение.
У него есть невеста – искренняя, верующая девушка.
Когда Жеку выгнали из института, ему дали очень плохую характеристику, его отец даже не захотел помогать ему, сказав: "Ну иди, служи в армии. Я служил, и ты служи. Не хотел учиться? Армия научит". И хотя у него были возможности либо откупить сына от армии, либо устроить в "теплое" местечко, отец ничего делать не стал, так как был очень зол на сына.
Заканчивался весенний призыв. В военкомате после медкомиссии к Жеке подошел подполковник и грубо спросил:
– Что, драться любишь? Драчун, говоришь, горячий хлопец? Ну что ж, отправим тебя туда, где ты, я думаю, надерешься и твое искусство даже пригодится. Хочешь в десантники? Не боишься?
– Нет.
– Ну, тогда – с Богом, в добрый путь.
Его отправили в десантные войска, в Туркестанский военный округ, в Ферганский боевой десантный полк. Все знали уже через несколько дней, в поезде, что скорее всего они все отправятся в Афганистан, потому что в Фергане была учебка, а полк который стоял там и принимал активное участие в боевых действиях в самом Афганистане.
От этого Жеке стало страшно, потому что и в их родном городе, и в Москве он знал много людей, которые были ранены, или погибли, или кого-то потеряли в Афганистане. Хотя в газетах мало писали об этом, а если и писали, то хвалебные статьи, и только тот, кто умел читать советские газеты между строк, понимал, насколько там опасно и плохи дела.
Глава VI Афган
В Фергане его ждало учебное подразделение и ускоренный курс подготовки, где солдат обучали примерно три месяца перед отправкой в Афганистан (это называлось КМБ – курс молодого бойца). И там было действительно очень тяжело, в первую очередь из-за сильной дедовщины – за любой проступок сержанты очень сурово наказывали. Офицеров за их требовательность все солдаты и сержанты называли шакалами. Но, в общем-то, их строгость была оправданна, так как и сержанты, и офицеры сами прошли уже многие боевые операции и прилетели за новым пополнением, они знали, что ждет новобранцев.
Их учили стрельбе, рукопашному бою, прыжкам с парашюта, велись усиленная физическая подготовка и много различных учений в пустыне. Потом их на несколько недель отправили в горы, где вначале Жеке показалось, что он умрет от перегрузок. Иногда в день они проходили 20-30 км в полном боевом снаряжении, параллельно отрабатывая различные боевые ситуации и проводя учебные стрельбы. Как он не обматывал портянками ступни, ноги выглядели одной сплошной кровоточащей мозолью. Воды давали не более пол-литровой фляжки в день.
Но настоящий ад и испытания начались через три месяца, когда их отправили в Афган.
* * *
У Артура в записях не сохранилось точные названия всех городов и фамилии. Единственное, что запомнилось – Кабул, Кандагар, Зеленка и чаще всего Баграм.
В Афганистане, с одной стороны, было легче, потому что им не устраивали никаких учебных тревог посреди ночи, но, с другой стороны, было постоянное психологическое напряжение, и это на фоне непосильных физических нагрузок. Два первых месяца они стояли на большой базе. Их часть обстреляли с соседних гор в первую же неделю, и два человека из первой роты погибли, несколько было ранено. Это было первое боевое крещение, и он понял, что здесь не шутят. Молиться Богу Жека стал при первом обстреле: "Господи, защити, спаси, если ты есть!", совершенно от себя этого и не ожидая, ведь про Бога слышал только от своей старой бабушки и то – в детстве, да и не так уж много: она рассказывала в основном общие вещи – как молиться, креститься и кто такой Иисус Христос.
Примерно через два месяца он заболел серьезным кишечным заболеванием, проведя несколько дней в госпитале, был отправлен в отдельный батальон, задачей которого было охранять безопасность в отдаленном районе: удерживать несколько высоток, обеспечивать безопасность колоннам машин, проводить разведывательные рейды.
Времена были очень тяжелые во всех отношениях. Хоть это было начало осени, но стояла ужасно жаркая, сухая погода, и с каждым днем становилось все более ветрено.
В ноябре начались сильные, пыльные бури, а ночью все холоднее и холоднее. Но самое главное, к чему было тяжело привыкнуть, большие потери в Советской армии. Смерть, ранения, пропажа без вести были обычным делом.
У духов (душманов) появился опыт войны, их обучали американские наемники, которые еще и обеспечивали самым современным оружием. Самыми опасными из которых были "Стингеры", они легко сбивали вертолеты, часто подбивали боевые машины десантника американскими и трофейными советскими гранатометами, а расстрел автоколонны стал обычным явлением.
Самое тяжелое было в том, что в целом все понимали бессмысленность этой бойни, и то, что эта так называемая интернациональная помощь на самом деле не нужна этой стране.
Самолеты возвращались в Союз, полностью забитые ранеными или "грузом 200", как называли цинковые гробы. Когда не хватало места, гробы стояли на жаре какое-то время перед отправкой.
Многие старослужащие, которым оставалось всего месяц до приказа об увольнении, делали все, чтобы вернуться живым и невредимым домой. Самым страшным считалось, пройдя за два года все круги ада, быть покалеченным или убитым перед приказом.
Последний год стал самым тяжелым для батальона за всю афганскую кампанию. Примерно половина батальона была убита, выжившие были ранены или заболели инфекционными заболеваниями. Вследствие чего прибывало очень много новых солдат и офицеров, в основном необстрелянных.
Жеке оставалось служить больше полутора лет – это казалось чем-то неизмеримо долгим и необъятным, ибо каждый день тянулся для него до отчаяния томительно… В придачу ко всему он заснул в наряде, когда был дневальным по роте, – событие пренеприятное. Дежурный по части долго материл его, а когда тот ушел, то сержант профессиональным боксерским ударом послал Жеку в нокаут со словами: "Из-за таких, как ты… роты целые вырезают". Утром зам. командира батальона прошипел: "Спать любишь на боевых дежурствах – к Пархомину пойдешь, там у него не заснешь…"
И его отправили в отдельный усиленный разведвзвод, которым командовал старший лейтенант Пархомин. И этот отдельный взвод выполнял самые тяжелые задачи и постоянно участвовал в боевых действиях.
* * *
Знакомство с командиром взвода Жеке очень запомнилось, тот сразу расположил к себе. Старший лейтенант сидел на кровати, и на доклад о прибытии в его распоряжение нового солдата как-то по-отечески произнес: "Рады, что прибыл, расскажи о себе". И этот отеческий тон поразил Жеку, он чуть не заплакал… с ним уже давно так никто не говорил, даже отец перед отправкой в армию был очень жесток с ним.
После того как Жека рассказал о себе, Пархомин показал, где тот может поесть, и дал напутствие: "Старайся служить хорошо, потому что здесь все зависят друг от друга и твоя небольшая ошибка может стоить многим жизни". После этого, дав еще несколько важных наставлений, отправил его к сержанту Зубину.
И начались боевые будни. Подъем по тревоге… какая-то колонна попала в засаду, они обязаны первыми вылететь на место… сами по несколько дней просиживали в засаде, вытаскивали раненых и убитых с поля боя, сопровождали машины с тяжелоранеными до госпиталя, и все в таком духе.
К концу весны он уже превратился в довольно опытного воина. Он хорошо стрелял, легко проходил 20-километровые марши по горам в полном боевом снаряжении, находил самые безопасные места при обстреле, умел бесшумно передвигаться, высыпаться на 30-минутном привале. Он привык жить от письма до письма.
За все время во взводе не было людских потерь, что было очень удивительно, потому что в батальоне потери продолжались. Во многом так было благодаря их командиру, у которого помимо опыта было какое-то особое чутье и интуиция, которые не раз спасали солдат.
* * *
Как-то раз возвращались они на базу полностью измотанными после двухдневного марша. До базы оставалось километров шесть, важно было вернуться до захода Солнца. Тропа шла вниз, и первые побежали, потому что очень хотели есть, пить, успеть отдохнуть до утра. Это считалось уже своей, безопасной территорией… И вдруг командир Пархомин крикнул: "Стоять! Не шевелиться". И медленно пошел вперед с сапером. И буквально через десять метров они обнаружили натяжку – нитку, привязанную к гранате. Если зацепить эту нитку, граната начинала катиться и через какое-то время взрывалась. Это было рассчитано на группу, идущую по узкой тропе. Разминировать ее времени не было, тем более что дальше виднелась еще одна натяжка. Он приказал: "Аккуратно обойдите".
Как-то они заняли позиции на высоте и заметили, как приближаются душманы на соседней высоте, чтобы обстрелять колонну, которая уже виднелась внизу. Начался бой, перестрелка, командир управлял боем из укрытия. Вдруг по рации закричал пулеметному расчету: "Выдвиньтесь из ложбинки, выйдите. Покинуть срочно вашу позицию и переместиться на 30 метров в овраг быстро! Лечь, прикрыть голову". И вдруг, через минуту раздался выстрел из гранатомета прямо по тому месту, где они только что находились. И хоть они были несколько оглушены, но все же выжили. И такое бывало не раз.
Он также обладал каким-то чутьем на людей, всегда знал, кого и куда назначить. Радистом он взял себе литовца Саулюса. Хотя русский язык был для него не родной и говорил он с сильным акцентом, и все, даже сержанты в курилке, поговаривали: "А этот "Лабас" сможет говорить во время боя? Вдруг он забудет русский?"
Как-то они спускались с горы с литовцем. Начался обстрел. Саулюс упал, подвернул ногу, покатился вниз и ненароком ударил рацию несколько раз о камни, да еще в нее попал осколок, и она перестала работать. На них наступали душманы, пытаясь их окружить, и нужно было срочно вызывать подмогу. Тот засел и погрузился в ремонт с головой, что-то разбирал, собирал, и примерно через пять минут рация заработала. Они вызвали подмогу, прилетели два вертолета и открыли огонь по наступающим душманам. Также подключилась артиллерия и стала бить по тем высотам, откуда по ним велся прицел, откуда шло наступление. И в результате им дали уйти. Один боец получил ранение, но, как потом выяснилось, несерьезное – осколки-царапины, и он через несколько дней вернулся в строй.
* * *
Пархомин – это офицер, которого солдаты, даже из других подразделений, уважали, избегая называть "шакал", как других офицеров. Был он хоть и жестким, и требовательным, но смелым и всегда заботился о своих солдатах. Например, он мог позвонить заместителю по тылу полка и потребовать от него замены просроченных сухпайков, выдачи большего количества продуктов, мог при этом разговаривать жестко, хотя собеседником был майор. Он добивался для солдат всегда максимально лучшего.
Один ефрейтор, который еще до прихода Жеки в подразделение был тяжело ранен и отправлен на базу, в госпиталь: ему осколком очень сильно ранило правое бедро, хоть кость и не задело, но он прошел близко к колену и задел сухожилия. Этот ефрейтор лежал там несколько недель перед отправкой в Союз, и Пархомин, когда был в части, завез ему сам письма, привез его вещи, продукты, поддержал его, поблагодарил за службу. От него исходили забота и участие, и все это чувствовали.
Но больше всего его смелость поразила Жеку, когда тот стал отчитывать двух солдат-дагестанцев, которые были оставлены на важной позиции прикрывать высадку десанта, но из-за начавшейся стрельбы они внезапно без приказа покинули позицию, тем самым дав возможность вести прицельный огонь по всей группе.
Все залегли, а вертолет, так и не высадив до конца солдат, улетел, и просто чудо, что все обошлось без жертв. Когда они прибыли в казармы, Пархомин орал на них: "Сволочи! Негодяи! Вы – трусы! Я так и напишу в ваш аул, чтобы знали ваши деды и родители, что они воспитали трусов". Он обзывал их последними словами и сказал, что в следующий раз, если кто погибнет, они будут писать похоронки, объяснять родителям на своем неграмотном русском языке: "Простите, маманя, я струсил и сбежал, а его убили…"
Это продолжалось минут десять, после чего он заявил, что даже в тылу такие гады что-то да испортят. Они пытались что-то сказать в свою защиту, их ноздри раздувались. Это были кавказцы, горячие ребята, которые вообще не привыкли, чтобы с ними так разговаривали. Им было приказано месяц носить все дополнительные боеприпасы на заданиях и убирать туалеты по возвращении.
В принципе такое поведение мало кто мог себе позволить, потому что душманы – это одна опасность, а была и другая, когда особо жесткие с молодыми солдатами сержанты или офицеры вдруг как-то неожиданно получали пулю сзади по ногам или даже по телу.
* * *
В конце весны Пархомин уехал в отпуск на месяц. На это время их подразделение оставили в части. Они ходили на большие задания только дважды и то в составе всей разведроты, но Жека заметил, как все тоскуют и чувствуют себя некомфортно. Все почувствовали, как им не хватает этого офицера.
Пархомин вернулся из отпуска очень вдохновленный, но все же какой-то грустный и задумчивый. У него был двухлетний сын, жена, и он больше года их не видел, потому что его отпуск все время откладывался, его никто не мог подменить, что в Афганистане, к сожалению, случалось в отдаленных частях. Родители его погибли в автокатастрофе, когда он учился в десятом классе. Это стало одной из причин, почему он выбрал учебу в военном училище: там государство брало на себя все расходы по содержанию. Он хорошо закончил английскую спецшколу и легко поступил в военное училище.
В Афганистане ему оставалось прослужить около 6–7 месяцев.
Примерно в конце августа начались серьезные бои. Почти каждый день обстрелы, подрывы – душманы активизировались. Наступили очень тяжелые времена. Вновь прошел слух, что их скоро выведут в Союз.
Но потери увеличивались с каждым днем, в том числе и в их подразделении. Как их Пархомин ни берег.
* * *
Примерно через два месяца после отпуска их перебрасывали на боевые машины десанта (БМД), на помощь пехоте, и из деревни на противоположном склоне небольшого ущелья по ним неожиданно открыли сильный огонь из пулеметов и гранатометов. Хотя там должен был стоять гарнизон местной (союзной) афганской армии.
* * *
Душманы, особенно в последние годы, использовали пренеприятную тактику: входили в дома местных жителей, занимали там боевую позицию и стреляли, при этом запрещали владельцам домов покидать их. Поэтому, когда в ответ лился огонь, погибало много гражданского населения. Они это фотографировали и использовали в пропаганде против Советской армии, это им помогало также набирать себе новых солдат, желающих отомстить за погибших единоверцев.
Они залегли, кто за БМД, кто за камнями, и практически не могли поднять голову. Из-за большой плотности огня из крупнокалиберных пулеметов и гранатометов один БМД загорелся.
По рации попросили подмогу. С другой стороны ущелья вертолеты высадили десант, который стал наступать и брать деревню в кольцо, также и вертолеты выпустили несколько залпов. Их два БМД стреляли со своей легкой пушки. Также начали активно стрелять практически все, кто был на этой стороне, так как плотность огня душманов уменьшалась.
Их гранатометчики заняли позиции и начали активно подавлять позиции душманов. Это была довольно опасная хорошо вооруженная группировка, что-то вроде спецназа, прошедшая обучение в Пакистане.
В итоге подразделение, наступавшее сверху, заняло эту деревню к вечеру, никому не дав уйти, двух раненых душманов захватили живыми и 16 были убиты. К сожалению, погибло несколько семей местных жителей.
Пархомин сказал: "Что мы можем сделать? Это они выбрали такую участь для своего народа. Если их религия, их мировоззрение позволяют использовать своих же как живой щит, что мы можем сделать?"
Командир их полка ввел новую тактику: стрелять на поражение, даже если огонь ведется из жилых домов. Раньше это могли делать только снайперы. Это спасло многие жизни десантников, но потери среди местных жителей увеличились, правда, со временем их отношение к душманам ухудшилось тоже.
Картина была очень тяжелая: во-первых, было много погибших и раненых, особенно среди наступавших.
У них во взводе погибло шесть человек, включая сержанта Зубина, которому оставалось совсем немного до приказа об увольнении и который во время боя спасал раненых, оттаскивая их за валуны. В самом конце боя он прикрыл собой выскочившего из горящего БМД оглушенного механика-водителя. Посмертно его представили к ордену Славы. В Питере у него осталась мать и любимая девушка, которую он любил со школы. Они вместе учились в политехническом институте и планировали пожениться. Спустя время Пархомин скажет о нем, что настоящим героем может быть только такой человек, который умеет по-настоящему любить.
Десятеро были ранены, практически все – тяжело. Радисту Саулюсу оторвало ноги, он стонал и периодически терял сознание. Врач был всего один, он пытался всем помочь. Стали прибывать вертолеты и забирать раненых и погибших. В полуразрушенной мечети они нашли большой склад с оружием, обмундированием и книгами.