- Ну вот и я… Противно, что если б я надела юбку подлиннее, то никакой любви бы не было… Представляешь? Величина любви обратно пропорциональна длине юбки… Ну что молчишь, передовик производства?
Директор наконец засмеялся.
- Смеяться, право, не грешно… Это я проходила.
- Слушай… я смеюсь потому, что у меня на душе полегчало.
- Почему?
- Ты можешь подождать до утра?
- А чего ждать?
- А ещё лучше недельку… Если через неделю я буду чувствовать то, что сейчас… ты тоже увидишь, чего я стою… Мы поженимся.
- Мне неинтересно, - сказала Аичка.
- Спокойно! Я говорю… А ты молчишь… Кто тебя спрашивает?.. Никто тебя не спрашивает.
- А что же мы будем делать дальше?
- Как что?.. Если всё пройдёт хорошо, будем жениться… Мы будем жениться всю жизнь. А потом внук будут нам подражать. Дурацкое дело нехитрое.
- Я тебя терпеть не могу.
- С чего ты взяла?.. Девушка, пожалуйста, счёт.
- Ты с ума сошел? Да?
- Знаешь, что мне больше всего в тебе нравится?
- Что?
- У тебя на среднем пальце чернильная клякса. Ты диктанты писала?
- Нет… Накладные… Я работаю на складе.
- Двадцать четыре рубля тридцать семь копеек, - сказала официантка Соня.
- За двадцать четыре рубля я купил жену, представляешь? - спросил директор.
- Ты ненормальный, да? - радостно спросила Аичка.
- Вот как теперь эти дела делаются… - сказала официантка Соня, задумчиво глядя им вслед.
Вот такие дела произошли в этом городе. Мне рассказал об этом заезжий художник, я - вам. Моё дело сторона.
Громобоев вытянул ноги и откинулся в кресле. На лицо он положил журнал мод под названием "Божур" и тихонько захрапел.
И тут же послышалась какая-то возня за дверью и даже топот.
- Это кто там? - спросила Минога.
- Это мы.
- Аичка?
- Тётя, познакомься… Он на мне жениться хочет, - сказала Аичка и ввела директора.
- Кто ж тебя не захочет? У тебя юбка короткая, - сказала Минога.
Аичка посмотрела на своего незнакомца. Оба они были беженцы из своей прежней жизни.
- Он говорит, что не поэтому, - не согласилась Аичка. - Он говорит, что потому, что у меня на среднем пальце клякса чернильная… Он думал, что я диктанты пишу, а я сказала, что накладные… Он говорит, что его это не смущает… Он всё время врёт…
- Так ведь и ты врёшь, - сказала Минога.
Директор, улыбаясь криво, разглядывал комнату, потихоньку соображал, что попал в дом к той самой Миноге, которая…
В кресле похрапывал полноватый человек без пиджака. Аичка лепетала нервно и с вызовом:
- …Он говорит, что мне теперь отступать некуда, потому что за меня двадцать четыре рубля в ресторане заплатил… округлённо - двадцать пять рублей… Он говорит, что он на меня потратился…
- Это ты говоришь, - сказала Минога. - Он покамест помалкивает.
- Я не помалкиваю, - сказал директор. - Я посмеиваюсь.
- А ну брысь отсюда… - сказала Аичка директору.
- Поди-ка сюда, - сказала Минога директору. - К свету поближе.
- Кого же мне слушаться? - спросил директор.
- Себя, - ответила Минога.
Директор вышел на свет.
- Тогда разглядывайте, - сказал он. - Рост один метр семьдесят восемь сантиметров - стандарт. Костюм из магазина "Руслан", размер пятьдесят два, рост четвёртый, без перешивки, ботинки сорок второй размер… Окончил ремесленное, потом полтора института, в армии отслужил - водитель бронетранспортёра, шофёрские права второго класса… Не судился, связи с заграницей имею, состою в переписке с Куртом Шлегелем, инструментальщиком из города Ростока. Познакомились на маневрах "Двина". Особых примет нет, зато есть магнитофон "Грюндиг" ТК-46, стереофонический, с двумя выносными колонками, подержанный, и мотоцикл "Паннония" с коляской. Собираюсь строить катер со стационарным мотором от ГАЗ-69… Особых примет нет…
- Если не считать чувства юмора, - сказал человек в кресле.
Он опустил журнал "Божур", и директор узнал приезжего инспектора, о котором ходили разнообразные слухи.
- Да. Юмор есть, - сказал директор. - Но от него быстро устаю. Жену обеспечу одеждой, едой и жилплощадью… В будущей жене больше всего нравятся ноги и чернильная клякса на пальце.
- Ладно врать-то, - сказала Минога.
- Не буду… - сказал директор. - В будущей жене мне больше всего нравится, что нас в толпе не различишь… Она такой же стандарт, как и я.
- Тётя, ты слышишь… - сказала Аичка, взволнованно улыбаясь.
- Ладно врать-то, - сказала Минога.
- Иначе я не могу объяснить, почему я выбрал именно её, - сказал директор.
- Дурак ты, - сказала Минога. - Это она тебя выбрала.
- Если по совести, это мне нравится больше всего, - сказал директор. - И ещё мне нравится, что она ведьма.
- Ты мне подходишь, - сказала Минога.
- Тётя Дуся, а мне?!
- Значит, и тебе, - сказала Минога. - Это не она ведьма, это я ведьма… Я ей такого мужа нагадала.
- Ну вот всё и уладилось, - сказал директор. - Пошли, жена, погуляем… Обсудим планы будущей жизни.
- Нет! - крикнула Аичка радостно.
- Пошли… пошли, - сказал директор и посмотрел на Миногу.
Она посмотрела на Громобоева. Тот кивнул.
Они вышли, глядя друг на друга. Минога смотрела вслед.
- Знаешь, кого ты ей сосватала? - спрашивает Громобоев.
Минога молчит.
- Это новый начальник строительства.
Минога молчит.
- Ты знала, кто это?
Минога молчит.
- У тебя губа не дура, - говорит Громобоев.
Она оборачивается и смотрит на него.
По улице шли хулиганы средних лет и молодые.
Они шли по одной стороне улицы, а прохожие по другой.
И потому, когда ветер сорвал шляпу Громобоева и понёс её через проезжую часть к хулиганам, а вслед за ней поспешил Громобоев, прохожие ускорили шаг и стали скапливаться вдали на перекрестке.
Хулиганы праздновали возвращение из глазной больницы Павлика-из-Самарканда, а он ещё не оправился от пережитого ужаса, ему до пенсии семь лет, а его оперировали по поводу глаукомы левого глаза и не обещали ничего хорошего, и ему снова ехать в Москву через год.
С машины его не сняли, но перевели шофёром на шорно-меховую фабрику - рейсы короткие, калым пропал, и настроение было подходящее.
И когда громобоевскую шляпу понесло через дорогу и кинуло ветром прямо ему в руки, он как раз досказывал сцены из самаркандской жизни.
- Ты, малявка, "ам-ам" ел?.. "Ам-ам" - это еда такая, блюдо, корейцы собаку едят и меня угощали. Соус-подлив сделают - пальцы оближешь.
Громобоев протянул руку за шляпой, но Павлик-из-Самарканда ещё не закончил. Голос у него был как у Луи Армстронга в годы расцвета. И прохожие поняли, что сейчас Громобоеву будет худо.
- У эмира бухарского было сорок шесть жён, - сказал Павлик-из-Самарканда. - Одна - сестра царя Николая Первого, другая - немка. Ещё англичанка, французка, американка - кто хошь. Они в пруду плавают и плавают… как лебеди… А он сидит и ноги поджал… чай в пиалу нальёт и пьёт… и смотрит… и смотрит… а они в пруду плавают… плавают…
Семь человек окружили Громобоева, и на лицах был интерес.
- Все дети из будущего… - сказал Громобоев. - Но большинство о нём забывает, увлёкшись родной речью…
Павлику-из-Самарканда почему-то стало страшно, и он отдал шляпу.
- Доктор… - сказал он. - Не умеешь лечить, не заблуждай людей.
Громобоев, надевая шляпу, трём холуям наступил на ноги, а четвёртый сам ударился коленом о фонарный столб.
После этого ветер сорвал шляпу с Громобоева и кинул в лицо Павлику-из-Самарканда, который испугался за второй глаз и, отпрянув, ударил затылком в лицо шестого. А седьмой пошёл прочь, когда к нему за своей шляпой протянул руку Громобоев. Остальные потянулись за седьмым, но ветер погнал за ними громобоевскую шляпу. Громобоев с улыбкой побежал за шляпой, и хулиганы бросились наутёк, когда увидели его улыбку.
Потом ветер переменился и погнал шляпу в сторону Громобоева.
- Психов не перевариваю, - сказал Павлик-из-Самарканда. - Не выношу.
И побелел.
К ним приближался Громобоев. Отступать было некуда - они стояли в тупике.
- Милые дети, - сказал Громобоев. - У меня вся спина в извёстке.
И повернулся к ним спиной.
Хулиганы переглянулись, и Павлик-из-Самарканда стал рукавом чистить громобоевский пиджак. Он вспомнил, где он видел Громобоева. В Москве. В Государственной Третьяковской галерее, куда он выстоял очередь и потому сразу устал в музее и сел на стул напротив портрета залысого чмыря с футбольным свистком в руке, который уставился прямо на него. Ему стало неприятно, и он ушёл из музея.
- Я ваш портрет видел, гражданин, - сказал Павлик-из-Самарканда, - в Государственной Третьяковской галерее.
- Знаю, - сказал Громобоев. - Это случайное сходство.
Но Павлик-из-Самарканда ему не поверил.
Скрипит шкаф. Минога на выход переодевается.
Тщательно выбирает бельё и прикладывает платье к округлым своим плечам.
Смотрится в зеркало, и лицо у неё расплывчатое и покорное.
Её признали и заступаются.
А про Ваську она забыла и думать. Приехал Громобоев и во всём разберётся, не даст погубить напрасно.
Громобоев спит в соседней комнате, и хотя это прямое нарушение морали и его, наверно, снимут с работы, но всё это теперь трын-трава, потому что уже давно ему пора с работы уходить, и Аичка пристроена за хорошего человека, хотя и провозвестника новой цивилизации, для которой хороши только правила, а исключения мешают и нехороши. Но исключения всё же не сдаются и считают, что и они на что-нибудь сгодятся. Не забыть бы костёр зажечь на берегу.
Полуденная жара кончалась. Из другой комнаты вышел Громобсев, накидывая на плечи подтяжки.
- Выспался?
- Сиринга, - сказал Громобоев. - Меня узнали. Мне пора уезжать.
Сиринга… Сиринга… Какое знакомое имя…
Имя твоё звенит и шелестит, как тростник на ветру…
Не надо… всё прошло…
Кроме печали…
- Давай, - сказал Громобоев. - Давай расскажи ещё раз, как всё произошло, и покончим с этой грязью. А тело покойника отыщем… Прибыли пять опытных водолазов-спортсменов.
- Тебя с ними видели на шоссе. Это ты их привёл?
- Совпадение, - сказал Громобоев.
Но она ему не поверила.
Она никогда ему не верила.
Ей всегда казалось, что, если она ему поддастся, он будет играть на ней как на тростниковой дудке.
- Ну, рассказывай…
- Это он попа убил… Я дозналась.
- Весь город об этом говорит. Что это за поп? Почему его Васька убил?
- Вот у города и спроси.
- Спрошу, - покорно согласился Громобоев.
Но она не поверила его покорности.
- Этот Васька был твоим любовником?
- Не совсем, - сказала она.
- Как можно быть не совсем любовником?
- Рассказывать или как? - спросила она.
Громобоев помигал своими бесцветными глазками и согласно мотнул головой.
Аичка, которая отдыхала в садике от полуденного зноя, отошла от окна на ватных от волнения, стройных своих ногах.
История, которую собиралась рассказать её тётя, была известна городу во всех подробностях, и Аичка не собиралась её слушать. Но Громобоев назвал - Сиринга…
- Имя твоё звенит и шелестит как тростник на ветру.
- Не надо… всё прошло…
- Кроме печали, - сказал он.
У Аички звенело в ушах и дрожали призовые коленки.
- Сиринга… Надо посмотреть в справочнике.
Все по совету Горького так боятся оскорбить людей жалостью и так упорно с ней борются, что все и забыли, как она выглядит.
Нет слов, жалость, как и всё другое, может быть оскорбительна. Но этот вид оскорбления мы кое-как перенесём - будьте добры, оскорбляйте нас жалостью.
Жалость от слова "жалеть", а "жалеть" и "любить" в деревнях синонимы. Город об этом забыл и ещё не очень вспомнил. А Москва вообще слезам не верит.
- Копилка сломалась, - сказал Павлик-из-Самарканда.
Когда Громобоев не признался, что его портрет висит в музее, Павлик-из-Самарканда не поверил и сказал:
- Доктор, это не по правилам.
- Человек для других хочет правил, а для себя исключений, - возразил Громобоев задумчиво.
- Пойдём посидим у Гундосого, - сказал Павлик-из-Самарканда.
- Пойдём, - согласился Громобоев. - Но в другой раз.
Теперь сидели у Гундосого и не пили. Громобоев не пил, и остальные не стали, хотя из окна тянуло ветром.
- Фортку выдуло, - сказал Гундосый, а если точно, то "фуртку выдулу…".
У него все "о" были "у": "абунементы прупали…", "телефун не рабутает в кунтуре…"
Не его оттеснили.
У Павлика-из-Самарканда голова седая, как и у Громобоева. Стало быть, его слушать и гостя.
- Какая копилка? - спросил Громобоев.
- Прежде у нас были все равные, а теперь все главные, - ответил Павлик-из-Самарканда. - В больнице уборщица главней доктора… А в ларьке аптекарша там сидит, как собака лает… А мне доктор велит: не нервничай, Павлик, для глазной болезни нужен покой и зарядка.
- А не вредна зарядка? - спросил Громобоев.
- Немножко надоть. А то кровь застоится. Зарядка - второе здоровье… Сосед с третьей койки говорил: у них в ЖЭКе какие старики и старушонки, а всё ходют, полозиют… У их и помещение от ЖЭКа. А в хорошую погоду на улице полозиют… У их тренер от ЖЭКа справедливый. Наверно, по совместительству… Зарядка - второе здоровье… Раньше копилка была общая, а теперь каждый на своём месте главный, и всё себе, всё себе. Поломалась, что ли, копилка?
- Темно говорите, - сказал Громобоев.
- Думаешь, я тебя не знаю? - сказал Павлик-из-Самарканда. - Я тебя вот как знаю!.. Я тебя жалею.
- За что?
- Никто наши дела понять не может.
- Говорят, Васькино пальто нашли в реке, а на груди дыра и следы крови, - сказал седьмой и покосился на старших.
- Тучну, - сказал Гундосый. - Ну эту не Минуга.
- А кто?
- Сам себя укукал, - сказал Гундосый.
- Давай докладывай, - сказал Павлик-из-Самарканда. - Сделай доктору сообщение.
И Гундосый сообщил:
Минога дозналась, что попа убил Васька, и собиралась идти его разоблачать. А Васька перехватил её в доме. Пришёл и кинулся на неё с ножом. А она выбила нож кочергой и узнала: тот самый, которым попа убили, - самодельная финка с ручкой наборного плексигласа. Васька кинулся снова, напоролся на нож и сполз на пол. Она потащила его наружу, положила во дворе. Выскочила искать машину и услышала треск мотоцикла. Оглянулась - он на своём мотоцикле вылетел в открытые ворота и слетел с недостроенного моста в реку.
- Мутуцикл нашли, - сказал Гундосый. - А Ваську река унесла. И Минугу судить будут.
- А кто этот поп, которого Васька убил? - спросил Громобоев.
- У немцев рабутал.
- За что же его Васька?
- Поп один знал, что Васька на немцев работал, - сказал седьмой.
- Васька полицай был. Все знали, - сказал Громобоев.
- Он в полицаях от партизан работал, а поп дознался, что, наоборот, Васька на немцев, на герра Зибеля работает, а партизан продавал. Можешь ты это понять? - спросил Павлик-из-Самарканда. - Не можешь. Васька попа за это убил, а попа этого город берёг.
- За что же?
- Не можешь ты этого понять. Поп у немцев работал, а сам выдавал справки людям голодным, будто они на немцев работали, и те получали хлеб в немецкой комендатуре. Потом немцы дознались, что справки липовые и что поп партизан прятал, а Васька того попа в церкви убил финкой. Немцы попа уже мёртвого повесили. А когда наши пришли, сколько народу за эти липовые справки под сомнение попало. А Ваське хоть бы что - попа-то нет, никому не докажешь, что хотя справки настоящие, а всё одно липовые. А Минога дозналась. Васька её одну только и боялся.
- Почему?
- Она всё это ему в глаза выложила, он и обвалился.
- А она откуда все узнала?
- Это никому не известно. Ведьма она.
- Не ведьма, а нимфа, - сказал Громобоев.
- Нимфа - это кто? - спросил Павлик-из-Самарканда.
Но ответа не получил.
Громобоев щёлкал подтяжками. Оттянет и отпустит, отпустит и оттянет.
- Ты знаешь, что такое Сиринга? - спросила Аичка у своего директора.
Свадьбу они решили сыграть скромно, потому что у директора ещё в памяти была бурная свадьба с его первой женой, где шафером был её теперешний муж.
Директор бушевал у себя на строительстве, а его внезапная жена Аичка со своими пионерами отыскивала неизвестных героев, которых в городе было ровно половина населения. А вторая половина героями быть не могла, поскольку почти вся родилась в послевоенное время.
- Сиринга? - спросил директор. - По-моему, это река в Якутии или Бурятии… Хатанга, Сиринга, где-то в кроссворде попадалась. А что?
- Громобоев тётю мою назвал Сиринга.
- Серёгина?
- Нет, Сиринга.
- Ну, я посмотрю в справочной литературе…
- …Не надо… - жарким шёпотом сказала Аичка. - …Войдёт кто-нибудь…
- …Прости… - жарким шёпотом сказал директор, отодвинулся от Аички и заорал по телефону. - Аверьянов! Аверьянов! Почему самосвалы не подходят?
- Сегодня в полдевятого, - сказала Аичка.
Директор перекрыл трубку и кивнул. Аичка пошла к выходу.
…Когда директор глядел на Аичкины ноги, его укачивало. "Интересно, как долго это может продолжаться? - думал директор. - Неужели это надолго?" А кровь в директорских жилах так и играла, так и играла.
Он, в сущности, был добрый малый, этот директор, только слишком тщательно готовился к образу директора перед приездом в этот город.
Он хотел, чтобы в нём самом город увидел облик и образ будущей жизни города.
Город увидел. И ему не понравилось.
Ничего лишнего. Светлые дома с "машинами для жилья", как говорил Корбюзье, вместо квартир. Улицы без тупиков и выбоин, удобные для проезда, но где нельзя будет гулять. Река с пляжами, очищенная от сонных заводей, тростника и частично от рыбы. Клубы с лекциями по интересам, кинотеатры с фестивальными фильмами и блистающий стеклом и газонами завод электронного оборудования, который будет уметь эту новую жизнь делать… И на заводе будут работать для новой жизни новые люди. Для прежних людей, казалось, в этой жизни места не было.
Город хотел новой жизни, но считал, что и прежние люди на что-нибудь сгодятся, поскольку они её заслужили.
И славный малый директор хотел выбить сонную одурь из этого городка и встряхнуть его жителей, поскольку считал, что малый городок отличается от большого только тем, что в нём мало современной добывающей и перерабатывающей промышленности и комфорта.
В бесконечных спорах с подследственной тётей своей внезапной жены он орал, что новая жизнь - это новый ритм, и темп, и, значит, новые отношения новых людей.
- А откуда их взять? - спрашивала подследственная тётя.