16
Дорогой дядя!
Конечно, я миллион раз видел и разглядывал репродукции этих картин - "Мадонна Бенуа" и "Мадонна Лита" - тем более что к юбилею Леонардо, который справляли в 1952 году, вышли прекрасные книги. И я знал, что репродукции наверняка отличаются от картин. Но я не знал, что настолько!
"Мадонна Бенуа". Ранняя работа Леонардо. Я и на лекциях слышал, и читал о том, с какой нежностью молоденькая мать смотрит на ребенка и как замечательно правдиво это изображено. Я разглядывал репродукции и увеличенные фрагменты и силился что-то почувствовать, глядя на эту улыбку. Иногда даже что-то чувствовал, иногда нет. Клял себя за бесчувственность, потом надоело врать, и я освободился. Эмоции? Нет, не того ждешь от Леонардо. Изображать эмоции в картине? Это умели и другие. Некоторые даже лучше. Нет. От Леонардо ждешь другого. От него ждешь молчания, которое вызывает желание другой жизни. Теперь я свободно смотрел подлинник и испытывал почти то же самое, что и раньше. Конечно, все многократно лучше, но это мог и не Леонардо. Картина под стеклом была хорошо видна в рассеянном ленинградском свете. Она была на отдельном стенде, ребром к дворцовому окну. Мне все было видно.
Эмоции - такой же материал для искусства, как мысли, как вид за окном. Материалом для искусства может служить все. Само же искусство есть нечто неуловимо другое. Искусство может изображать что угодно. Важно, что оно вызывает. А эмоции лишь верхний слой. Я однажды разозлился, доказывая это, и сделал фотографию старухи, которая что-то яростно и горестно кричала. Я показывал это фото и художникам и нехудожникам, тогда их еще называли "лирики" и "физики". Все говорили: "Вот она, правда! Как это тебе удалось подглядеть? А ты еще доказываешь, что эмоции - это верхний слой!" Но потом все обиделись, когда я рассказал, в чем дело. Я сфотографировал старуху, когда она зевала.
Потом я обогнул стенд и увидел вторую картину Леонардо да Винчи. "Мадонна Лита". Освещение было уже чуть хуже. День угасал. И тут меня это настигло.
И я увидел. Боже мой, я увидал! Вот, оказывается, кто такой Леонардо да Винчи, вот, оказывается…
В репродукции эта картина меня попросту оставляла холодным. Жесткая лаконичность, безвоздушность, отчетливость. В "Мадонне Бенуа" мне нравилось хотя бы девическое лицо. Мне нравились круглые лица, как у ребенка. А эта была неумолимо взрослая и довольно носатая. Правда, так правда. Чего уж там! Я стоял перед подлинником. Я только мысленно бормотал: "Господи, мальчик мой…" - и не знал, к кому это относится - к ребенку на картине, к Леонардо или ко мне… Потому что я человек и не все могу вынести. Я слушал и слушался чванных нахалов с кистями, которые полагали, что Леонардо устарел, и ученых, которые арифметически доказывали, что шум из-за Леонардо преувеличен и что подлинная "Джоконда" не луврская, а та, которая висит в Эрмитаже и называется "Флора", огромная, ученическая, старательная, со складками, как макароны. Ну хорошо, я видел только репродукции, но они-то разглядывали подлинники! Я стоял перед "Мадонной Литой" и прощался с живописью. Потому что так мне не суметь, а по-другому не хочу.
Но я поклялся, что когда-нибудь опишу все это. Видно, сроки пришли, и теперь я это исполняю.
Я тогда не знал, что прощаюсь не с живописью, а с пошлой уверенностью, и с чепухой определений.
Но надо все же сказать, что я там увидел. Основное понятно. Я увидел "сфумато"…
Может быть, самое начало его у Леонардо?
Может быть, поэтому и можно было его разглядеть?
Да, оно было выполнено "переломами". Но этого мало, если бы только это, я бы лишь уверился в своих силах. Я увидел, что эти непонятные "переломы" принадлежат не только натуре, но и могут работать как стиль. Вот так. То есть они не предрешают индивидуальную манеру автора, не сковывают его руки. А значит, открывают простор. Но главное не то, что я увидел "переломы" и их ритм, который не изображал эмоции, а вызывал в душе молчание, которое предшествует желанию. Главное было то, что "переломы", которыми было выполнено нежное тельце малыша, обернувшегося к зрителю, были не те, которыми рисовал я. Я рисовал их темными волосными линиями, то есть тенями, а Леонардо да Винчи писал светом. Вот какая штука.
И это был не стиль, не манера. Световые "переломы" он видел в самой натуре. А значит, световые "переломы" - это иной взгляд на вещи. Это было пророчество всей дальнейшей живописи. И не только живописи. Это было мировоззрение. И не только оно. Это было превращение его в дело.
Я тогда не так отчетливо про все это думал, но я уже видел - это так. Я видел, как Леонардо да Винчи, выдумщик машин, перешагивал через них и восходил к человеку, светом вылепляя то, каким он может стать. И тут я заметил нечто, чему не поверил даже.
Случайно я обратил внимание на табличку под картиной. И после названия "Мадонна Лита" и подписи "Леонардо да Винчи" в скобочках стоял знак вопроса. Маленький такой, житейский знак вопроса, который означал, что кто-то сомневается, что Леонардо да Винчи писал эту картину. И наверно, он приводил доказательства, и, может быть, даже алгебраические - всякие там года, и даты покупок, и имена владельцев, доказывая свои права на этот вопросик и на эти скобочки. В то время как достаточно было просто смотреть на картину, и становилось ясно, что, кроме Леонардо, ее попросту некому было написать. Некому.
Забегая вперед, скажу, что я потом много и долго орал против этого вопросика и этих скобочек, потом я узнал и очень скоро, что этот вопросик в скобочках наконец-то убрали те, кто видел, а не занимался выкладками. Я долго тешился, что, может быть, их убрали потому, что я орал, что, может быть, это была последняя капля. Но потом я утешился более простым объяснением - сами дозрели. Но я горжусь, что в этом участвовал.
А сейчас я стоял, и меня малость колотило. Это потом чувства, или, как их величают, эмоции распадаются на два внешних проявления: на смех и слезы, или, если хотите, на смех сквозь слезы, как придумал Вийон, а потом многие повторяли. А покамест меня бил, я бы сказал, непроанализированный колотун. И дико хотелось курить. Как мог быстро, я помчался в курилку, скользя на натертом паркете, делая хоккейные виражи и огибая острова экскурсантов, которым сообщали век, школу художника, кто с кем боролся и в каком стиле, и кто на ком был женат. Слава богу, курилка! Дым, дым. Я курил, и меня отпускало. То, что я нашел, было неизмеримо больше того, что я потерял. Есть великое искусство! Суверенное! Ничего с ним не сделаешь!
17
И мы, взяв у Ольги Андреевны свои билеты, вошли в свой вагон.
Перрон был высокий, и мы не поднимались по ступенькам, а просто шагнули.
Чутье мне подсказывало, что на этот раз поезд идет в нужном направлении.
Глава вторая. Бессмертная обезьяна
18
Дорогой дядя!
Когда они начали входить в вагон и стали идти по коридору, отыскивая свои купе, я подумал: "Господи, я же их никого не знаю".
Останин стоял в дверях купе, а я спиной к коридорному окну. Все шли, протискивая вперед чемоданы, и Андрей Иванович со всеми здоровался, он-то всех знал. Ну, ничего. Всего трое суток, и потом я повидаю новые места. Я никогда не был в Тольятти.
- Здравствуйте… Здрассте… Очень приятно…
Кому-то кланяюсь, с кем-то обменялся взглядами, с кем-то познакомил Останин.
- Познакомьтесь… Это Панфилов.
- Очень приятно.
А я стою спиной к окну и опять чувствую идиотские страдания оттого, что люди идут, а я фактически стою у них на дороге. Я бы, конечно, перешагнул коридор и оказался в дверях купе, но тогда я уткнусь в живот Андрея Иваныча, и мы будем стоять, обнявшись, как какой-нибудь фонтан на сквере, и он будет через мое плечо приветствовать идущих, а я буду глядеть через окно купе на перрон, где идут люди, а я на перроне уже был, и мне там неинтересно.
Потому что я уже еду, еду куда-то, уже второй день еду, все думают, что я стою в коридоре стоящего поезда, а я уже еду, как отцепленный вагон на рельсах, который, если его долго толкать, то кажется, что он стоит на месте - такой он тяжелый и железнодорожный, и как может один человек столкнуть вагон, и рельсы серые от серого неба, и дождь моросит из серых облаков либо на затылок, либо на поднятое лицо, и на серой водокачке сидит серая недоуменная ворона, - и когда ты перестаешь толкать вагон, поняв нелепость своего занятия, ты вдруг, сделав шаг в сторону, видишь, что колеса его, нет, вы не поверите, какие-то особенно чугунные и монолитные колеса его медленно проворачиваются, и вагон уже едет. А ты думал, что только топтался и пыхтел возле него, а вагон уже едет, и теперь его так же трудно остановить, как было привести в движение. И ты идешь рядом с ним, а колеса вращаются все быстрей, и ты еще успеваешь влезть на подножку, и мимо тебя проплывают Прекрасные Серые Поля с Ржавой Прекрасной Травой, и в Сером Прекрасном Небе Летит Смешная Ворона, Недоуменно Всплескивая Серыми Крыльями!
А это наш поезд уже пошел. А это я сижу в купе напротив Андрея Иваныча и парторга, и Останин достает бутылку сухого и еду. А колеса вежливо постукивают. А за окном редкие строения, и высоковольтные провода разлиновали облака и небо нотными строками, и ноты песни еще не записаны, но только песня зреет. А мы уже уехали из Москвы в Тольятти. А я и не заметил. А это не ошибка, что все фразы начинаются на букву "А", и не надо фразы исправлять и разнообразить. А это у меня рот разинут, и я дышу, чтобы не задыхаться, настолько все происходящее прекрасно.
- Гошка, закрой рот, - говорит Андрей Иваныч. - Держи.
И протягивает мельхиоровый стаканчик, хлеб и холодное мясо.
- Гошка, очнись! - говорит Андрей Иваныч. А и он не знает, что я очнулся.
19
Дорогой дядя!
Что-то там было в молодости, кроме ужаса войны и ужаса вожделений.
Что-то такое, что должно быть сохранено. Что же?
Беззаботность.
Странно, правда? И это при том, как все было, и о чем все помнят.
С фактами на руках и цифрами мне докажут, что отвратительного, жестокого, страшного, несправедливого, смертельного, гибельного было столько-то и столько-то. И я возненавижу.
А потом вспомню душой и не соглашусь.
Было и еще что-то, к чему и сейчас душа стремится.
Память подсказывает - помни, помни. И я помню. А глубинное чувство поет всем доказывающим: "А пошел ты!.."
И я тогда в душе реставрирую, так сказать, не квартиру, где я жил, а ее картину. Я тогда восстанавливаю в квартире то, что меня в ней делало беззаботным. Что именно?
Возможность работать авралами.
Странные вещи я говорю по нынешним временам, уважаемый сосед, когда дай бог ритма добиться и элементарного порядка? Правда? Правда, да не вся.
Потому что речь не о вынужденных уродстве и торопливости, когда латают прорехи. Но и монотонность годится только для робота. И, слава богу, кажется, к этому идет, к робототехнике. А человек всегда в понедельник работает хуже, чем в среду, и дальше начинает ждать субботы.
А когда бывает не так? Когда законом жизни утвержден аврал: работать - так запоем, гулять - так взахлеб.
Тогда это называется энтузиазм. А что за работа без энтузиазма, что за гулянка? Даже гулянка? Ага. Иначе от нее остаются два варианта. Либо: Экстаз, судорога, "беби, сожжем мосты", "гуляй, рванина от рубля и выше", "ой больно! Атас! Патрули!" "Быстро отцу звони, у него мохнатая лапа"… Пусти руку! Руку пусти! Я заявлю протест в ООН! Куда труп дели?.. Какой труп, вы в своем уме? Да вы знаете, кто мой отец? Знаю. Такой же.
А можно и так гулять - парами. Тут посидели, там прошлись, в карты поиграли и в шашки, прокатились на колесе. Але, Мила? Приходи с мужем и подругой. Кроме нас, будет еще пара… А посидим. А потом? А хоть вечер без детей… А потом? А кто как сумеет… А между прочим, придет Рудик… Что? А тогда не приходи с подругой… А давай я к тебе заеду? И привезу? Муж дома? А ты скажешь… Что?.. А ты скажешь… Что?.. Скажи прямо - звать Рудика или нет?.. А можно, знаешь как сделать? Муж останется у нас, а я тебя домой провожу. А? Унылый кобеляж.
"Лунную" играют… Чье-то сердце за ней летит… Потом "Пер Гюнт", песня Сольвейг… Зима пройдет, и весна пролетит… Завянут все цветы… И ты ко мне вернешься… Когда-нибудь станут работать авралами.
А что особенного? Скользящий график по предприятиям. Компьютеры вычислят. Полмесяца подготовка, ремонт, подтягивать тылы, а потом красная ракета - атака, ура! Пошли, родимые! До удали, до горячего взрывного пота, до устали, до запоя, себя не помня, беззаботно… Ура, победа!.. А потом - столы в полкилометра, в складчину, с оркестрами, с диксилендами, с премиями, с проводами на пенсию, со свадьбами - кому что по сезону… На одном конце стола "Рябину" поют, на другом - "скинь туфли узкие". А тут и я с краешку с дудочкой сижу и плачу, иногда играю на дудочке… Почему так уворачиваются от коммунизма, уже тысячу лет уворачиваются - я понять не могу. Когда коммунизм - самая простая вещь на свете. Прошлого не переделаешь, повлиять можно лишь на будущее. Но в прошлом была не только жизнь, а был еще и ее Образ. Образ беззаботности, энтузиазм, святой аврал, не моторное жужжание, а ритм сердца.
20
Я очнулся, дорогой дядя. Но не только потому, что и все помню и мне есть с чем сравнивать, а и потому, что все подтверждается.
Я еду в город Тольятти, где я никогда не был, но в городе, который стоял на месте нынешнего, я был. Однако это было очень давно.
Я заметил за собой, что читать правду я иногда люблю, а писать - нет.
И так нахлебался всего - вспомнить тошно, а писать - просто с души воротит. И я думаю - как же быть? Правду читать люблю, а писать - нет. Остается врать? Тоже как-то срамно. А полуправда - это все равно, что наполовину настоящая трешка.
Что это означает? Надо судить фальшивомонетчика. Но вот что значит "вся правда", не знает никто. Жизнь неисчерпаема.
И я решил так. Если читать правду интересно, а писать не хочется, если врать не хорошо, позорно, а полуправда - это фальшивая монета, то я перейду на азбуку Морзе. "Точка, точка, тире… ночка ужасов… мы выходим на рандеву"… "А потом похоронные "дугласы"… нас привозят домой в Москву" - как в разведке. Пережил, узнал, вытер кровь, слезы и сопли и сообщил: "Так-то и так, врага видел в лицо, его тошнит от страха. Поэтому ждите жестокости и подлых вывертов. Маски меняются, позы - тоже. Мотивы остаются прежние - страх демонтажа, и кушать хочется сверх человечьей меры". В общем, без лаконизма поэзии и абсолютности Образа не обойтись. Но про своих я буду писать светом, световыми "переломами", как Леонардо да Винчи, потому что для этого гениальности не требуется, а только зоркость и любовь. Потому что "переломы" не выдумка, а принадлежат натуре и в ней отысканы. И если у меня не хватит живого времени, упрямства и таланта, что ж, по крайней мере, я буду знать, что я старался. Дверь в купе была нараспах, и вошла Ольга Андреевна и не только не стала ханжить из-за наших невинных рюмок, а улыбнулась своей знакомой до ужаса улыбкой и стала вынимать из свертков домашнюю и покупную еду.
- Мальчики, - сказала она, - у вас, наверно, еды нет.
И умчалась смотреть, как там в других подопечных купе.
Ты прекрасно знаешь, товарищ, что человек счастлив, когда ему есть кому и чему сохранять верность.
Нас немного, кто знает это определенно, но многие чувствуют, и каждый убеждается в этом на деле. Но реальная жизнь показывает человеку ежедневно, что со своей верностью он дурак.
И не только потому, что другие от этой верности совершенно очевидно отказались и живут, как им кажется, припеваючи, - это называется цинизм. И не только потому, что он сам, который верный, нет-нет, да и гульнет втихомолку, а потом трясется, как бы не пронюхали, это называется - совесть. А главным образом потому, что его верность используют ему же во вред.
И по прохождении времени он оказывается на пустом берегу и дышит, и хватает ртом воздух, и клянется себе не быть дураком.
Но так как он все равно хочет быть счастлив, то он, отдышавшись, снова ищет, чему или кому он бы мог сохранить верность.
Зачем ему эта хреновая верность, он и сам не знает, но он видит, что без нее он несчастлив.
Речь, конечно, идет о нормальном человеке, а не о жреце.
Жрец, это тот, кто жрет. Это не острота, как думают многие, а буквальный смысл. И "жертва" это "жратва". Справьтесь в этимологическом словаре. Все остальное - метафоры.
И человек видит, что жрец жрет его верность и его самого, и не хочет быть жратвой. Но и жрецом быть не может, так как ему стыдно есть незаработанный хлеб или людей. Что есть стыд?
- Может быть, совесть? - спросили одного рабочего древней закалки.
- Нет, - сказал он. - Совесть - это уже сознательное… А стыд есть рвотное движение души.
Стыд есть рвотное движение души. Есть вещи, которых нельзя делать. Речь, конечно, идет о работнике в любой области. Потому что все остальные - ублюдки. Сэр, я так и не выяснил, откуда берутся ублюдки. Они бывают всех мастей - от извергов до обсосков. Может быть, это генетические уроды, а может быть, ими становятся сознательно, а может быть, это древний род живых существ. Ведь и у растений каждый новый выведенный сорт родит новую расу паразитов. Это открытие сделал великий академик Вавилов.
Недавно показывали по телевизору вампиров. В кадре - ночь. Стоит привязанный к изгороди латиноамериканский осел, и к двум его задним ногам, сложив крылья, медленными, копошащимися толчками подбираются два небольших вампира. Молниеносный надрез-укус, и кровь течет, не сворачиваясь, и совсем - совсем не больно, и можно слизывать.
Самое страшное и отвратительное - оказалось, что у них добродушные мордашки.
А потом показали лицо саранчи крупным планом. Жвалы ее двигались, она непрестанно жрала, а передние лапки ее делали молитвенные движения.
Господи, сколько же гадов на земле.
Но дети родились в условиях, которые сложились до них.
В январе, где-то на Диком Западе, появилась молодежная мода на рубахи с надписями: "Убивай и правых и виноватых. Господь потом их рассортирует".
Этим засранцам кажется, что эта мысль пришла в голову кому-то "из своих". Увы. Они ошибаются. Эта фраза принадлежит средневековому аббату Мило, папскому легату, который вел войско против мятежного города альбигойцев. Это он изобрел чудовищный лозунг: "Не бойтесь, режьте всех. И католиков и еретиков. Господь отличит своих от чужих".
Интересно, что господь бог все же праведников выделял - и Ноя спас во всемирном потопе, и Лота, когда казнил Содом и Гоморру. А церковь и господа бога отредактировала. Интересно, какие распоряжения она отдает сейчас, когда Великая Американская Мечта потихоньку превращается в шизофренический крестовый поход, а Белый дом в Желтый.