А мы все это слушаем, и дети наши получают двойки за неправильное изложение метода реализма по каким-то там учебникам, каких-то экспертов, которые не то что про Анну Каренину или Аксинью, собственную анкету не могут заполнить без выдумок. Потому что если взять любую анкету в отделе кадров, то каждый анкетированный в ней - герой и молодчинище. Ну, посудите сами, разве была когда-нибудь анкета, где бы на вопрос о профессии кто-нибудь решился написать: профессия - жулик, или - барыга, или - карьерист, или - профессиональный слюнтяй. Не было таких анкет и, наверное, не будет. Но бог с ними. Я это к тому, что если даже два самых могучих женских образа у двух самых великих реалистов получились оттого, что авторы списали их не со знакомых дамочек, а с тех видений, которые перед ними возникли самопроизвольно и лишь потом обросли подробностями, то над этим случаем, повторяю, надо хотя бы задуматься. Потому что это означает, что реализм в искусстве без видений невозможен. И что если человеку дано это свойство - видеть образы, взявшиеся невесть откуда, то он реалист, а если он видений не видит - он мемуарист, публицист, социолог, психолог, экономист, мыслитель, кто угодно, трепач, наконец, но он не художник и потому не реалист. Потому что реалистом может быть только художник. А художник - это тот, кто способен видеть видения.
Неужели непонятно?
Вы скажете - а как же портрет, например? Ведь живописец пишет человека с натуры? А вы спросите Рембрандта - кого он писал, Гендрикье Стоффельс или видение картины под таким названием? Ах, да… Рембрандт уже умер… Ну тогда поставьте рядышком портрет Гендрикье с фотографией самой красивой барышни… Поставили? И все прояснилось. Никак не поймут, что искусство участвует в жизни особенно. Что оно не обслуживает повседневную или теоретическую жизнь, а само есть вторая половина жизни. Никак не уравняют художника в правах с остальными людьми, у каждого из которых не только свои идеи и нужды, но и свои видения - сны, какие ему положены, и никакой эксперт не подскажет, какие сны он должен видеть.
Знаменитого художника Корнелиу Баба, реалиста, кстати сказать, один ангел спросил с торжественной подковыркой, кивая на его картину:
- А пусть товарищ Корнелиу Баба скажет нам, откуда идут эти крестьяне и куда? Старик поглядел на ангела неприязненно и рявкнул:
- Они идут из левого края картины в правый край картины! Петрову-Водкину другой идиот сказал:
- В жизни эта женщина не может так стоять, она упадет.
- Не бойтесь, - ответил Петров-Водкин. - В картине этого не случится.
Оставим искусству хоть часть души человека. И тогда искусство займется своим прямым делом - писать небылицы, в которых правды и величия больше, чем в этнографии. Для всего остального уже давно есть газеты, документальное кино, радионовости, программа "Время" и многое другое, а будет еще больше. Что изобретут, то и будет. Оставьте искусству хоть часть души человека, живущего не только для того, чтобы жрать. Потому что, если не поднимать настроение человека, то он скиснет и ему никакая задача не по плечу.
Тысячи, а может быть, десятки тысяч лет армия художников чем-то ведь занималась таким, что кому-то доставляло радость? Больше того, за это платили хлебом и золотом. Больше того, сам художник часто помирал в нищете, а его произведениями платили государственные долги.
Господи, да ведь это же ясно, что если бы собрать все деньги, которые заработали все комментаторы Гомера, все исследователи, все переводчики, все филологи, все инсценировщики, все изготовители этикеток сигарет и пива, все создатели оперетт, все пародисты и все издательства, которые миллионными тиражами выпускали все это, то цифра получится если не астрономическая, то, по крайней мере, гомерическая. А я уже слышал по телевидению, что Гомер - это первый военный журналист.
Шлиман - великий археолог, но, извините, Гомер не потому Гомер, что Шлиман отыскал в Трое царские шмотки.
Больше того, зарабатывали даже те, кто доказывал, что Гомера не было.
Так неужели художники настолько ничего не знают о своем деле, что не заслуживают быть хотя бы выслушанными?
Мои горячо любимые друзья и родственники считают, что мне платят деньги за то, что я лежу на диване. Мне всегда хочется им сказать: "Из-за чего шум? Ложитесь тоже".
24
Дорогой дядя!
Коля-паразит был любовником тетки и назывался "Друг". У тетки было весело, у нее была дочь, у дочери подруга. Коля-паразит называл их "девочки-плевочки". Я тогда не знал, что это такое, но они хихикали и не возражали. К ним приходила гордая круглолицая подружка. Она была полька, и у нее была какая-то не такая мать, и потихоньку сообщалось, что мать "гуляет". Интересное дело! А тетка?.. Я такой красавицы, как эта девочка, за всю жизнь так и не увидал. Всех остальных красавиц можно было описать - черты лица и прочее. А эту описать было нельзя - она была неописуема. Как облако. Где она? Что с ней было потом? Когда она шла под патефонную быструю музыку, которая называлась "Бимбамбула", все звенело и бухало, как будто сердце времени предвкушало решение всех проблем.
При других красавицах все остальное блекло, а при ней - расцветало. Я однажды прикоснулся случайно к ее голому локотку - было ощущение, будто в ладонь подул прохладный упругий ветер. Девочку-польку звали Яна.
Она была как бело-розовое облако. А как описать облако? Оно неописуемо. Хотя я об этом уже говорил.
Я думал, что знаю точно, как выглядит полька. Потому что я читал у Пушкина - нежна, как кошка, бела, как сметана - и все сыновья Будрыса вместо драгоценных добыч с разных сторон света привезли под бурками на конях жен из Польши. Я и сейчас завожусь, когда читаю это описание.
Но девочку Яну нельзя было описать.
Ее нельзя было описать, но в ней хотелось утонуть.
Какая-то пронзительная жалость охватывала меня, когда я ее видел.
Я вдруг понял тогда, какая могла бы быть жизнь, если бы во всем, что есть на белом свете, получилось бы такое чудо, как она, и такое ее движение по всем дворам, кварталам, квартирам и дорогам. Но для этого надо было, чтобы мир перевернулся, и люди перестали быть антиподами самим себе.
Но мир не переворачивался, а только все больше скрежетал, урчал и надвигался. И я тогда понял, что мир торопится погубить то, что хочет обеспечить. Но что было делать?
В каждую эпоху живет какой-то неочевидный человек, о котором потом узнается, что он был для этой эпохи главный.
Речь идет не о посмертной славе, а о непрекращающемся влиянии.
И я подумал - надо этого человека разыскать. Ну хоть в прошлом веке, что ли, ну хоть вчерашнего.
Я решил принять участие в постановке "Спящей царевны и семи богатырей", которую ставила учительница литературы. Сказка, конечно, но если ее написал Пушкин, то от постановки должно получиться что-нибудь хорошее. И придет девочка Яна и посмотрит. Я решил участвовать как художник и вообще.
На заднем плане было огромное окно кокошником, сделанное из ворот, которые мы притащили со свалки - откуда же еще? Я его раскрасил узорами. И за окном, тоже клеевыми красками, - пейзажи на обоях в три слоя - ненужный слой заворачивался наверх, каждый на свою палку. Фанерная русская печь и дырка внизу - якобы открытое поддувало. Все было очень натурально. Ну и реквизит кое-какой. Канцелярский стол, например, работал и за обеденный и за постель для царевны. Хрустального гроба не было, но был грот - щель, выпиленная зубцами-клыками из фанеры, расписанной под гранит, где якобы стоит этот гроб и где царевич должен был лобзать отличницу из восьмого класса, чтобы она, наконец, проснулась, и он бы ее оттуда унес для свадьбы в кругу положительных героев.
Первая накладка случилась, когда царевна, войдя на сцену, плавным движением сняла газовую косынку и не глядя положила на лежанку. Но так как вместо лежанки тоже была дыра, то косынка скользнула вниз, и ее сквозняком выдуло в другую дыру - якобы открытое поддувало. Царевна подумала, что она уронила косынку, и повторила маневр. Но - фьють - косынка выскакивает из нижней дыры. После четвертого раза в зале начали смеяться.
Потом мы сидели в классе, откуда был выход на сцену, и переживали. И тут кто-то говорит, что ученица-троечница, которая должна была играть говорящее зеркало - ты прекрасна, спору нет и так далее, - не пришла.
Была морозная пауза. Но потом раздался голос царевны-отличницы, которая догадалась ответить царице, что положено зеркалу. Она сказала весь текст и в красивом полуобмороке влетела в класс.
Мы перевели дух. Но тут кто-то опять вспомнил, что зеркало должно говорить еще раз. Все привстали, когда услышали голос. Зеркало говорило голосом лучшего математика школы и сильно картавило - ты пгекгасна, спогу нет и так далее. Тогда мы услышали овации.
Далее вспоминать страшно.
Когда, наконец, куснув отравленное яблоко, царевна умерла на столе, красиво уронив руку, то яблоко укатилось в зал, и маленький мальчик тут же схватил яблоко и стал его жрать.
Зал обрадовался и стал ждать, что из этого будет.
Пришли семь богатырей. На головах у них были парики, а на парики натянуты шлемы-шишаки из дерматина.
Увидев покойницу, они быстро сделали поясной поклон и, не выпрямляясь, стянули семь дерматиновых шлемов. Когда они выпрямились - волосы всех семи париков стояли дыбом.
В зале восторг.
- Отравленное яблоко! - фальшиво воскликнул один из богатырей. - Куда же оно закатилось?
В первом ряду зашипели:
- Отдай… отдай…
И мальчик положил на край сцены огрызок.
- Вот оно! - торжественно воскликнул один из богатырей и схватил огрызок.
И все семь богатырей, с торчащими дыбом париками, сгрудились вокруг огрызка и, видимо, обсуждали - когда же покойница могла сожрать все яблоко. Это было неописуемо.
Далее грот. Царевич Елисей и царевна зацепились вышивками за фанерные зубья грота, и Елисей никак не мог ее вынести.
Он поставил ее на ноги, и они, пихаясь локтями, стали отцепляться от фанерной пещеры и друг от друга.
В зале уже визжали.
И в довершение всего - тишина. Мы столпились в дверях класса и увидели, как вся задняя стена-окно, медленно, с воротным скрежетом, рушилась на сцену. Все штатские артисты столпились в середине и проткнулись через бумажный пейзаж, а богатыри спрыгнули в зал. Их там встретили как родных.
Первый раз я вздохнул свободно, когда узнал, что девочка Яна не пришла.
Дорогой дядя! Какова цель спектакля? Нет, я спрашиваю - какова цель спектакля? Чтобы зрителям было хорошо. Заметьте - зрителям.
Драматургу было хорошо, когда он писал, актерам - когда репетировали. И хватит с них. Спектакль - чтобы зрителю было хорошо. Его черед. Как справедливо заметил Зощенко, "задние тоже хочут".
Пушкину все равно, актеры приспособятся, но вот режиссер хочет, чтобы зрителю было хорошо только тем способом, который он для него постановил. Режиссер пьес не пишет, на сцене не играет, и чтобы без него не обошлись, он придумывает концепцию. Поэтому уже давным-давно зритель видит не пьесу, не актерские радости, а концепцию. Иногда из концепции состоит сама пьеса, иногда выходит актриса и играет не женщину, а концепцию, но чаще концепцию изобретает режиссер.
Потому что, если он не соорудит на сцене назидание в лицах, он не сможет отчитаться перед экспертом - а зачем он вообще ставил эту пьесу, а не какую-нибудь другую. И он содрогается.
Эксперты - это люди, которые знают, как именно зрителю должно быть хорошо. И бедный зритель вяло соглашается, но втайне ожидает, что лошадь в балете "Дон-Кихот" однажды нагадит, и что часы на сцене пробьют тринадцать раз. И считает. Это я прочел у Акимова.
Весь театр и эксперты по удовольствию так боятся накладок, что все уже забыли, что зритель идет в театр именно из-за них. Что он идет посмотреть чужие накладки, которые помогут ему пережить его собственные. Вся суть драматургии - это показ накладок - и тогда - "катарсис" смехом или слезами. А сейчас считается, что герой должен что-нибудь преодолевать. Борьба, знаете ли, борьбучая борьба.
Персонажи в "Ревизоре" и в "Отелло" все время садятся в лужу. Когда я читал эти пьесы, я, конечно, получал удовольствие. Но сколько раз я мечтал, чтобы финальный жандарм вдруг втащил за шиворот Хлестакова или чтобы у Отелло в момент смертоубийства упали штаны, и ему душить Дездемону стало бы неудобно по многим причинам. Но репетиции, репетиции… Фактически нынче все спектакли об одном - все предусмотрено. Но зритель знает, что в жизни это не так, и при накладке взрывается хохотом. Потому что хохот, я уже понял давно, - это внезапное освобождение от престижа. У нас в школе был великолепный спектакль, но чтобы это понять, надо было, чтобы прошла жизнь, и я догадался о бездарности всех его участников. Которые вместо того, чтобы играть комедию, которая нам сама лезла в руки, пытались силком играть драму, которая была никому не нужна.
Но мы были бездарны и боролись с собственной удачей.
Мы боролись с кошмаром провала и в пылу борьбы не заметили, что кошмар - выдуманный.
Я уверен, что единственный из участников спектакля, кто бы смеялся в те дни вместе со зрителями, был бы Пушкин.
А я на этом спектакле понял, что предугадать всю будущую систему обстоятельств невозможно. Потому что они не система. А если система, то иная. И на этом вся романтика у меня кончилась. А вернее - стала жить во мне отдельно от жизни. Я над вымыслами по-прежнему "слезами обливался", а над применением их в жизни стал смеяться. И стало у меня как бы две души, которые смеялись друг над другом и оплакивали.
Дорогой дядя, а девочка Яна, спящая царевна, так и осталась неразбуженной. И больше о ней рассказано не будет.
Женщины и потом смеха боялись. Они хотели, чтобы я благоговел. Мы живем в перевернутом мире, дорогой дядя, в котором слеза дороже смеха. А я с тех пор, когда смотрел спектакли, всегда знал, почем театральная слеза. Она стоит столько, сколько за нее платят.
Дорогой дядя, как я все замечательно предусмотрел! Я мечтал - я буду скромный участник и выйду на поклоны, и девочка Яна увидит. А девочка Яна не пришла, а спектакль провалился, и мы не заметили, что он имел успех. Ну и хрен с ними, с этими сказками.
Самое лучшее определение сказки я прочел, конечно, у самого лучшего сказочника, Ганса Христиана Андерсена. Он сказал: "Сказка - это одно, а жизнь совсем другое". Ганс Христиан знал дело.
25
Извини, сосед, если я причинил тебе информацию.
26
Видения… видения, дорогой дядя… А что же я там буду делать, в Тольятти? О чем говорить? О видениях? Смешно. Даже экспертам не докажешь. А уж читатель, тот вовсе уверен, что если книжка плохая, то это потому, что автор неточно описал то, что было. И что если бы описать точно, тогда бы уж ого-го! А что "ого-го"? Придет истинный военный корреспондент, вычеркнет даже из "Илиады" битвы богов, потому что мы теперь знаем, что их не было, переведет стихи в прозу, потому что стихами никто, конечно, не говорил, а тем более во время боя, и тогда уж точно получится не Гомер, а ого-го. Не будет прежней "Илиады"? Ну и хрен с ней. Зато будет четкое великолепное ого-го.
Наконец-то!
Эх!..
Из этого видно, дорогой дядя, что я затосковал. Нет. Не тогда затосковал, а сейчас, когда пишу.
Тогда я даже удивился, как это у меня легко все прошло и даже воспринялось с некоторым неловким тщеславием - и такое бывает. Чересчур и внезапно мне было хорошо сейчас, и все подтверждалось. И я давно со всем распрощался, и уже ничего не болело.
Чересчур мне была дорога зыбкая красота этого вечера и этой поездки.
И я зашутовал, стал дурачиться, стал рассказывать смешные байки и понимал - нет, я на самом деле распрощался с тем, чего ждал от любви. Значит, не того ждал.
А сейчас, когда пишу, я увидел сон, видение, если хотите, и все возникло с тягостным абсолютизмом сна.
Это не был сон-воспоминание, и это не был сон-мечтание о будущем, это был сон-прощание с тем, чего уже никогда не будет, с тем, с чем я так спокойно и сознательно распрощался - с молодостью.
Нет, видно, и тогда, в поезде, я почувствовал странное нежелание с ней расставаться и затосковал.
Ты спросишь, дорогой дядя, чего же тут странного? Все желают ее продлить и неумолимо омолаживаются, пытаясь реставрировать то, чего не отреставрируешь. Что же тут странного?
Странно то, что это совсем не в моем характере.
Не то, что я в любви быстро и легкомысленно охладевал или ее что-то вытесняло, хотя многие полагали, что это так. Наоборот, я долго и упорно цеплялся за всякую соломинку, и пытался удержать что-то ускользающее, и предупреждал за полтора километра до пункта расставания - так не надо, иначе это произойдет, и я ничего не смогу с собой поделать. Но женщины не понимали, и когда это происходило, они традиционно искали соперниц.
Если ты думаешь, что дело было в чьем-то или обоюдном охлаждении, то ты опять ошибаешься. Чувства вспыхивают, охлаждаются, иногда это происходит многократно, иногда всю жизнь. На то они и чувства. Это я знал всегда и знаю, никогда не требовал у судьбы невозможного, так, разве что поскуливал иногда во сне, мечтательном и утопическом. Но я повторяю снова и снова - да, сон - эти видения, Образ - это абсолют, абсолют желанного или нежеланного, блаженства или кошмара. А жизнь - это Подобие образа, выполненное из подручных средств. Именно поэтому, несмотря на мечты и кошмары, жизнь продолжается. Но отсюда - разрыв снов и действительности. Нет, не поэтому все уходило. Дело кончалось всегда по одной и той же причине - когда я сразу или через долгое время открывал, что она не товарищ. Как у других, не знаю. У меня так, дорогой дядя.
Для меня в слове "товарищ" заключено все. Не мимоходное - "товарищ, вы на этой остановке сходите?", "товарищ, вы здесь не стояли, вы за мной" и не безразличное "мы поздравляем товарища такого-то, и желаем", и так далее, а уверенность в выполнении обещанного, немногословная, часто неожиданная, помощь и то, что он никогда не потребует, чтобы я был, как он, потому что уверен, что и я этого не потребую. Короче, товарищ - это то реальное и оттого неимоверно высокое, чего один человек может ожидать от другого. И если этого нет, то все остальное обесценивается или вовсе теряет свое значение. Может ли женщина быть товарищем? Она может быть другом, любовницей, женой, возлюбленной. А товарищем? Ей трудней всех. Она такие жуткие тысячи лет добивалась совсем другого - чтобы ее хотели, - что привыкла считать это своим природным естеством. Поэтому ей так часто не хватает другого качества. У одного моего приятеля была пачка тестов, анкет, которые он раздавал гостям заполнять, и все их потом читали.
Большинство ответов на вопросы были шутливые, потому что вопросы были незначительные и добродушные. К примеру, "ваше любимое блюдо", "ваш любимый литературный герой", "что вы больше всего цените в женщине", в таком роде. А я, при моей всегдашней любви к пустякам, решил не острить, а ответить на вопросы всерьез. Особенно на вопрос "что вы больше всего цените в женщине?". Один отвечал "чистоту", другой - "ноги", кто что. Ну и с остальным так.