Пин не любит писать. В школе его били по пальцам, и у их учительницы кривые ноги. Кроме того, "Д" - такая буква, которая у него никогда не получается. Лучше подыскать слово полегче. Немного поразмыслив, Пин начинает выводить ругательства…
Дни теперь стали длинные, и все никак не стемнеет. Красный Волк то и дело поглядывает на руку. Рука для него - часы. Каждый раз, как он смотрит на руку, она становится все темнее. Когда он увидит только черную тень - значит, наступила ночь и можно уходить. Красный Волк помирился с Пином. Пин поведет его к тропе паучьих гнезд, и они выроют пистолет. Красный Волк встает: уже достаточно стемнело.
- Пошли? - спрашивает Пин.
- Погоди, - останавливает его Красный Волк. - Я схожу на разведку, а потом вернусь за тобой. Одному не так опасно.
Пину не хочется оставаться, но идти вот так, не зная, что делается вокруг, тоже боязно.
- Скажи, Красный Волк, - спрашивает Пин, - а ты меня не бросишь?
- Не волнуйся, - говорит Красный Волк. - Даю тебе слово, что вернусь. А потом отправимся за "пе тридцать восемь".
Пин остался один и ждет. Теперь, когда рядом с ним нет Красного Волка, все тени приобретают странные очертания, все шорохи кажутся приближающимися шагами. Вот матрос, ругающийся по-немецки на самом верху переулка: он пришел сюда за ним голый, в одной майке; он говорит, что Пин украл у него и штаны. Потом приходит офицер с детским лицом: он держит на сворке овчарку и хлещет Пина ремнем от портупеи. У овчарки морда переводчика с крысиными усами. Они направляются к курятнику, и Пину становится страшно, а вдруг он спрятался от них как раз в этом курятнике. Но нет, они заходят в курятник и обнаруживают там дневального, доставившего Пина в тюрьму, дневальный почему-то сидит нахохлившись, словно курица.
Вот в убежище Пина заглядывает знакомое улыбающееся лицо: да ведь это же Мишель Француз! Но Мишель надевает фуражку, и улыбка превращается в злобную усмешку. На Мишеле фуражка с черепом - такие носят в "черной бригаде". Наконец-то появляется Красный Волк! Но его догоняет какой-то мужчина, мужчина в светлом плаще; он берет Красного Волка за локоть и, указывая на Пина, недовольно качает головой: нет! Это - Комитет! Почему он не хочет, чтобы Красный Волк подошел к Пину? Комитет показывает на рисунки, которыми разукрашен бассейн, на огромные рисунки, изображающие сестру Пина в постели с немцем. За бассейном - куча мусора. Прежде Пин ее не замечал. Теперь он пытается вырыть в куче яму, чтобы спрятаться в ней, но натыкается на человеческую голову. Кого-то заживо зарыли в мусоре. Да ведь это же часовой с печальным лицом, порезанным бритвой!
Пин вздрагивает и просыпается. Сколько он проспал? Вокруг - черная ночь. Почему Красный Волк до сих пор не вернулся? Может быть, он напоролся на патруль и его арестовали? Или, может, Красный Волк возвращался, звал его, пока он спал, и, не дозвавшись, ушел, решив, что Пина тут нет. Или же немцы в поисках их обоих прочесывают местность, и Красный Волк не может сделать ни шагу. Пин вылезает из-за бассейна. Кваканье лягушек заполнило весь небосвод, а море блестит в ночи, словно гигантский меч. Выйдя на открытое место, Пин ощущает себя до странности маленьким, и поэтому ему не страшно. Теперь Пин один, один во всем мире. Он идет по полю, засеянному гвоздиками и ноготками. Пин старается держаться склонов холмов, чтобы обойти верхом комендатуру. Затем он спустится в овраг: там он у себя дома.
Пин голоден. В эту пору уже созрели вишни. Вот дерево, растущее вдалеке от жилья. Каким чудом оно здесь выросло? Пин карабкается по веткам и начинает осторожно обирать ягоды. Прямо из-под рук у него выпархивает большая птица. Она здесь спала. В эту минуту Пин чувствует себя другом всему живому, и ему жаль, что он спугнул птицу.
Несколько утолив голод, Пин набивает карманы вишнями, слезает с дерева и продолжает путь, выплевывая косточки. Потом ему приходит в голову, что фашисты смогут по косточкам выследить его и настичь. Но нет, до такого никому не додуматься. Никому в целом свете, кроме одного человека - Красного Волка. Ну конечно же! Если Пин оставит за собой след из вишневых косточек, Красный Волк отыщет его, куда бы он ни забрел. Надо только выплевывать косточку через каждые двадцать шагов. Пин съест вишню, обогнув этот забор, вторую - у давильного пресса, третью - за мушмулой; так он дойдет до тропинки с паучьими норами. Однако вишни у Пина кончаются задолго до оврага. Пин понимает, что теперь Красному Волку его ни за что не найти.
Пин идет по дну почти пересохшего ручья, огибая большие белые камни. Камыши шуршат, как бумага. На дне луж спят угри, длинные, величиной с мужскую руку. Если вычерпать лужу, поймать их легче легкого. У истока ручья, в старом городе, плотно сбитом, словно сосновая шишка, спят насытившиеся любовью, пьяные мужчины и женщины. Сестра Пина спит одна или с кем-нибудь и позабыла о нем: ей нет дела, жив он или умер. Только его хозяин, Пьетромагро, не смыкает глаз, сидя на соломе в своей камере; смертный час Пьетромагро близок, потому что кровь в его жилах постепенно превращается в желтую мочу.
Пин дошел до родных мест: вот она, насыпь, вот тропа паучьих гнезд. Он узнает камни, проверяет, не разрыхлена ли земля. Нет, никто ничего не тронул. С несколько наигранным нетерпением он роет землю ногтями. Коснувшись кобуры, он испытывает такое же сладостное волнение, какое испытывал маленьким, нащупывая под подушкой подаренную ему игрушку. Пин извлекает пистолет и пальцем выковыривает набившуюся в пазы землю. Из ствола быстро выползает паучок: он забрался туда и устроил там себе гнездо.
Пистолет великолепен! Это единственное, что у него осталось. Пин сжимает пистолет и воображает себя Красным Волком. Он пытается представить, что сделал бы Красный Волк, будь у него в руке этот пистолет. Но тут он вспоминает, что теперь он остался совсем один и никто ему уже не поможет - ни парни из трактира, такие ненадежные и непонятные, ни предательница-сестра, ни сидящий в тюрьме Пьетромагро. Даже обращаться с пистолетом Пин не умеет. Он не знает, как его заряжают. Если его схватят с пистолетом, то наверняка расстреляют. Пин засовывает пистолет обратно в кобуру и прикрывает его камнями и дерном. Теперь ему не остается ничего другого, как отправиться куда глаза глядят. Что ему делать - он не представляет.
Он идет по насыпи. Ночью, идя по насыпи, ничего не стоит потерять равновесие, и тогда либо промочишь ноги в канаве, либо сверзишься в кусты. Пин изо всех сил старается сохранить равновесие. Он сосредоточил на этом все свои мысли и надеется, что так ему удастся сдержать подкатывающие к горлу слезы. Но плач одолевает его, слезы застилают глаза, набегают на веки и ресницы. Сперва они тихо катятся по щекам, но затем судорожные рыдания раздирают ему грудную клетку. Мальчик плача идет по насыпи, а навстречу ему вырастает громадная человеческая тень. Пин замирает. Человек тоже останавливается.
- Кто идет? - окликает его незнакомец.
Пин не знает, что ответить. Его душат слезы, и он опять разражается горьким, отчаянным плачем.
Человек подходит к нему. Он большой и толстый. Одет он в штатское, но вооружен автоматом. Через плечо у него перекинута свернутая в скатку короткая накидка.
- Чего ты плачешь? - спрашивает он.
Пин оглядывает его. Это громадный мужчина с приплюснутым лицом, похожим на маски, которыми украшают фонтаны. Усы у него висят книзу, а во рту почти не осталось зубов.
- Что ты здесь делаешь в такой поздний час? - спрашивает великан. - Ты потерялся?
Самое странное в облике этого человека - его шапка, вязаная шапочка, расшитая узорами по краям и с помпоном, не разберешь только, какого цвета.
- Ты потерялся. Но я не могу проводить тебя до дому. В городе меня только и ждут. Не могу я разводить по домам потерявшихся детей. Такое занятие не для меня!
Он говорит, словно оправдываясь, и не столько перед Пином, сколько перед самим собой.
- Вовсе я не потерялся! - заявляет Пин.
- Вот как? Тогда чего ж ты здесь шляешься? - спрашивает великан в вязаной шапочке.
- А сам ты чего тут делаешь?
- Браво! - говорит великан. - Да ты не трус, но коли ты не трус, так чего же ты плачешь? Я хожу по ночам убивать людей. Испугался?
- Нет. Ты - убийца?
- Ну и ну! Теперь даже дети не боятся тех, кто убивает людей. Нет, я не убийца, но все-таки убиваю.
- Ты и сейчас идешь кого-нибудь убивать?
- Нет. Возвращаюсь.
Пину нисколько не страшно. Потому что он знает: можно убивать и оставаться хорошим человеком. Красный Волк все время говорит про убийства, и все-таки он - хороший; живущий напротив их дома художник убил свою жену, и все-таки он - хороший; Мишель Француз теперь, верно, тоже убивает людей, но все равно он всегда останется Мишелем Французом. А потом, великан в шапочке говорит про убийства так грустно, словно казнится.
- Ты знаешь Красного Волка? - спрашивает Пин.
- Черт возьми! Еще бы! Красный Волк из отряда Блондина, а я в отряде у Ферта. Ты-то откуда его знаешь?
- Я был с ним, с Красным Волком, но я его потерял. Мы бежали из тюрьмы. Мы напялили шлем на часового. А перед этим меня отхлестали портупеей. За то, что я украл пистолет у матроса моей сестры. Моя сестра - Негра из Длинного переулка.
Великан в вязаной шапочке поглаживает усы.
- Так, так, так, - говорит он, стараясь понять, что же все-таки произошло. - А теперь куда ты собрался?
- Не знаю, - говорит Пин. - Ты куда идешь?
- В лагерь.
- Возьмешь меня с собой? - спрашивает Пин.
- Пошли. Ты ел?
- Вишни, - говорит Пин.
- Ладно. Держи хлеб. - Он достает из кармана кусок хлеба и протягивает Пину.
Они идут оливковой рощей. Пин жует хлеб. По щеке у него время от времени стекает слеза, и он проглатывает ее вместе с мякишем. Великан берет его за руку - рука у великана огромная, теплая, рыхлая, словно ситник.
- Ладно, давай разберемся, что же все-таки произошло… Вначале, как ты говоришь, была женщина…
- Моя сестра, - поясняет Пин. - Негра из Длинного переулка.
- Естественно. В начале всех скверно кончающихся историй всегда оказывается баба. Так уж повелось. Ты еще молодой, запомни, что я тебе скажу: и в войне виноваты только женщины…
V
Проснувшись, Пин видит между ветвями деревьев кусочки неба, такого синего, что глазам больно. Уже день - ясный, погожий день, наполненный пением птиц.
Подле Пина стоит великан и скатывает короткую накидку, которой он его укрывал.
- Потопали, пока светло, - говорит он.
Они шли чуть не целую ночь. Подымались по оливковым рощам, потом брели по заросшим осокой пустошам, потом пробирались сквозь мрачный сосновый лес. Им попадались даже филины. Но Пин ничего не боялся, потому что великан в вязаной шапочке все время держал его за руку.
- Сон валит тебя с ног, мой мальчик, - говорил ему великан, таща его за собой, - но ведь не хочешь же ты, чтобы я взял тебя на руки?
У Пина в самом деле слипались глаза. Он с наслаждением бросился бы в море папоротников, которыми зарос подлесок, и утонул в них. Было почти утро, когда они вышли на поляну, где выжигали уголь.
- Тут мы сделаем привал, - сказал великан.
Пин растянулся на выгоревшей земле и, засыпая, видел, как великан прикрыл его своей накидкой, набрал хворосту и развел костер.
Теперь уже день. Великан мочится на погасшие угли. Пин становится подле него и тоже мочится. Тем временем он смотрит великану в лицо: Пин не успел еще как следует рассмотреть его при свете дня. По мере того как рассеиваются лесные тени и Пину удается продрать слипающиеся от сна глаза, он начинает замечать в лице великана новые черты. Тот много моложе, чем ему показалось, и сложения он вполне нормального; у него рыжеватые усы и голубые глаза; маску на фонтанах он напоминает из-за большого беззубого рта и приплюснутого носа.
- Еще немного, и мы пришли, - то и дело говорит он Пину, пока они идут по лесу.
Он не умеет вести длинные беседы, но Пину даже нравится идти с ним молча. Пин чуть-чуть стесняется этого человека, который ходит по ночам убивать людей, но который был к нему добр и внимателен. Добрые люди всегда смущают Пина: никогда не знаешь, как себя с ними вести; вечно хочется чем-нибудь досадить им и посмотреть, что они на это скажут. Но великан в вязаной шапочке - случай особый. Он поубивал до черта людей и потому может позволить себе быть добрым.
Великан не может говорить ни о чем, кроме войны, которая никак не кончится; шесть лет он протрубил в альпийских стрелках, и вот опять ему приходится таскаться с автоматом на шее; единственные, кто хорошо устроились в это время, говорит он, так это женщины; он побывал всюду и понял, что нет никого хуже женщин. Вообще-то такие разговоры Пина не занимают, все теперь говорят одно и то же, но Пин еще ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь говорил такое о женщинах. Однако если подумать, то великан, конечно, прав, он не то что Красный Волк, который вовсе не интересуется женщинами. Похоже, он хорошо знает женщин и усвоил то, что Пин всегда понимал: он убедился, что женщины - существа отвратительные. Вот почему идти вместе с ним на редкость приятно.
Сосняк остался позади, и теперь они идут по каштановому лесу.
- Еще немного, - говорит великан, - и мы в самом деле будем на месте.
Действительно, им тут же попадается мул, взнузданный, но не оседланный, который бродит без присмотра и щиплет траву.
- Хотел бы я знать, - говорит великан, - какой сукин сын оставил его непривязанным? Поди сюда, Корсар, поди ко мне, мой хороший.
Он берет мула за уздечку и тащит за собой. Корсар - старый, облезлый мул, вялый и покорный. Между тем они вышли на лесную поляну, где стоит ветхий сарай - в нем, наверно, пекут каштаны. Вокруг ни души. Великан останавливается, вместе с ним останавливается и Пин.
- Что случилось? - удивляется великан. - Неужто они все ушли?
Пин догадывается, что, видимо, случилось что-то страшное, но он не понимает как следует, в чем тут дело, и не пугается.
- Эй! Есть тут кто? - говорит великан, но не слишком громко и снимает с плеча автомат.
Из сарая выходит маленький человечек с мешком. Завидев их, он швыряет мешок на землю и начинает бить в ладоши.
- О-ля-ля! Привет, Кузен. Нынче будет славная музыка! - Голосок у него резкий и пронзительный.
- Левша! - восклицает спутник Пина. - А где, черт возьми, остальные?
Человечек идет им навстречу, потирая руки.
- Три грузовика, три набитых солдатами грузовика едут по проселочной дороге. Их засекли нынче утром, и навстречу им отправился весь батальон. Скоро начнется концерт.
На человечке матросская курточка с капюшоном из кроличьего меха, прикрывающим его лысый череп. Пин решает про себя, что это, наверно, гном, живущий в лесной хижине.
Великан поглаживает усы.
- Хорошо, - говорит он, - надо бы и мне сходить пальнуть разок-другой.
- Если только успеешь, - замечает человечек. - Я остался приготовить обед. Уверен, что к полудню они закончат бой и вернутся.
- Мог бы присмотреть за мулом, раз уж ты здесь остался, - ворчит великан. - Если бы я его не встретил, он ушел бы к морю.
Человечек привязывает мула и смотрит на Пина.
- А это кто такой? Ты сделал сыночка, Кузен?
- Я скорее сдох бы! - отвечает великан. - Этот паренек устраивает вылазки с Красным Волком и отстал от него.
Не совсем точно, но Пин рад, что его так представили. Пожалуй, великан сделал это нарочно, чтобы придать ему больше веса.
- Ну вот, Пин, - говорит он, - это Левша, повар в отряде. Относись к нему с почтением, потому что он старше тебя и потому что иначе ты не получишь добавки.
- Послушай-ка, новобранец революции, - говорит Левша, - ты способен почистить картошку?
Пину хотелось бы ответить какой-нибудь непристойностью - просто так, ради первого знакомства, - но он как-то сразу не находится и говорит:
- Я-то? Конечно.
- Вот и чудесно. Мне как раз нужен поваренок, - говорит Левша. - Погоди, я схожу за ножами. - И он скрывается в сарае.
- Он правда твой кузен? - спрашивает Пин у великана.
- Нет, Кузен - это я, меня все так зовут.
- И я?
- Что и ты?
- Я тоже могу тебя звать Кузеном?
- Разумеется. Имя как имя, не хуже других.
Пину это нравится. И он решает сразу же попробовать:
- Кузен! - окликает он.
- Чего тебе?
- Кузен, для чего сюда идут грузовики?
- Чтобы спустить с нас шкуру. Но мы встретим их и сами спустим с них шкуру. Такова жизнь.
- Ты тоже пойдешь, Кузен?
- Конечно. Надо идти.
- А у тебя ноги не устали?
- Вот уже семь лет, как я хожу и сплю в сапогах. Даже если я умру, то умру в сапогах.
- Семь лет не снимать сапоги! Разрази меня гром, Кузен, а у тебя не воняют ноги?
Тем временем вернулся Левша. Но он принес не только ножи для чистки картошки. На плече у него сидит птица, которая бьет подрезанными крыльями. За ногу птица привязана цепочкой, словно она - попугай.
- Что это? Что это? - кричит Пин и подносит палец к клюву птицы. Птица вращает желтыми глазами и моментально клюет его в палец.
Левша хохочет.
- Что, сразу убрал руки, товарищ! Берегись, Бабеф - сокол мстительный.
- Где ты его взял, Левша? - спрашивает Пин, который все больше убеждается, что не следует доверять ни взрослым, ни их животным.
- Бабеф - ветеран нашего отряда. Я вынул его из гнезда, когда он был еще птенцом. Он тотем, талисман нашего отряда.
- Было бы лучше, если бы ты оставил его на свободе и дал ему сделаться хищной птицей, - замечает Кузен. - Ничего себе талисман. Он приносит несчастье, почище любого монаха.
Но Левша подносит ладонь к уху и делает им знак помолчать.
- Та-тата… Слышите?
Они прислушиваются: внизу, в долине, раздаются выстрелы. Автоматные очереди и несколько взрывов ручных гранат.
Левша бьет по ладони кулаком и визгливо хихикает.
- Ну вот, ну вот, я же говорил, что от нас никто не уйдет. Мы всем им продырявим черепушки.
- Ладно. Если будем сидеть здесь, не больно-то много мы их продырявим. Я схожу взглянуть, как там, - говорит Кузен.
- Погоди, - останавливает его Левша. - Не хочешь каштанов? Осталось с утра. Джилья!
Кузен резко поднимает голову.
- Кого это ты зовешь? - спрашивает он.
- Жену, - отвечает Левша. - Она здесь со вчерашнего вечера. В городе за ней охотится "черная бригада".
Действительно, в дверях сарая появляется женщина с обесцвеченными перекисью волосами, еще молодая, хотя и малость потрепанная. "Вот уж никогда не подумал бы, что у Левши такая молодая и такая хорошенькая жена", - думает Пин.
Кузен хмурит брови и поглаживает усы.
- Привет, Кузен! - говорит женщина. - Я к вам переселилась. - И она идет к ним, засунув руки в карманы: на ней брюки и мужская рубашка.
Кузен бросает взгляд в сторону Пина. Пин понимает: даже здесь невозможно избавиться от этих проклятых женщин; если все начнут таскать баб в отряд - добра не жди. И Пин горд оттого, что у него с Кузеном есть свои тайны - тайны, касающиеся женщин, - и что они понимают друг друга с одного взгляда.
- Ты принесла с собой хорошую погодку, - говорит Кузен с некоторой горечью и, стараясь не смотреть на нее, показывает на долину, где все еще слышны выстрелы.