Не так-то просто девятилетнему мальчику объяснить, что такое иерихонская роза. Джек показал Эмме кулак:
- Ну, вот такого примерно размера.
- Да, ты прав. Продолжай.
- Значит, это цветок, но в нем скрыты лепестки другого цветка.
- Какого другого цветка?
Джек слышал много разных слов, только не понимал смысла. Были какие-то "половые губы", еще было какое-то "влагалище", наверное, это все названия цветов, не так ли? Значит, цветок, скрытый в иерихонской розе, - вроде эти самые "половые губы" и есть, они там и спрятаны, и это что-то такое, что бывает у женщины, то есть в розе спрятано влагалище. Джек даже представить себе не мог, какую белиберду он нес, объясняя все это Эмме, но та прекрасно поняла, о чем он ведет речь.
- Ты шутишь, Джек.
- Ну, чтобы этот цветок увидеть, надо знать, что он там, а то не найдешь, - сказал мальчик.
- Конфетка моя, только не рассказывай мне, будто знаешь, как выглядит влагалище.
- Ну, там же не настоящее влагалище, - поправился Джек. Но уж иерихонских роз он за свою недолгую жизнь навидался. И лепестки того цветка ("розовые губки", как называл их Бабник Мадсен) он изучил довольно подробно, так что умел сразу их находить - те самые лепестки-да-не-совсем, которые и делали обычную на первый взгляд розу иерихонской.
- Наверное, ты просто не очень внимательно смотрела, - сказал Джек Эмме, которая до сих пор не могла поверить и стояла с открытым ртом. - Я имею в виду, ты не очень внимательно разглядела татуировку.
Эмма взяла Джека за руку и отвела к себе в спальню, не выпуская из другой мамины трусики, словно в знак того, что нижнее белье миссис Оустлер - ключевой элемент в его жизни.
Как выглядела спальня Эммы? Соберите воедино все предрассудки о том, что может быть в комнате у девочки, которая переживает самый острый момент перехода от детства через половое созревание к разнузданной похоти, - и вы получите точную картину. Повсюду валялись забытые плюшевые мишки и другие мягкие игрушки, на стене висел плакат с концертом "Битлз" и еще один с Робертом Редфордом (наверное, реклама фильма "Иеремия Джонсон", так как у Редфорда была борода). А поверх мишек - разнообразные трусики и лифчики Эммы (у одного из мишек лифчик был затянут на шее удавкой). Взгляд знатока сразу определил бы, что Эмме страсть как хочется пройти вышеозначенный процесс побыстрее, уж точно быстрее сверстниц.
Джек, конечно, не мог этого понять, он-то сам никуда в этом смысле не торопился. Ему просто повезло (или не повезло) встретиться с Эммой Оустлер, которая знала историю его папы; несмотря на разницу в семь лет, Эмма очень хотела, чтобы Джек был таким же, как она.
- Значит, ты знаешь, как выглядит влагалище, - сказала Эмма и легла на кровать посреди лифчиков, трусиков и плюшевых мишек.
- Я знаю, как выглядит то, что скрыто в иерихонской розе, - уточнил Джек. Эмма и не думала отпускать его руку, так что ему пришлось лечь на кровать вместе с ней.
- Значит, ты знаешь, что такое влагалище - ну там половые губы и все такое прочее, - сказала Эмма, задрала юбку и стащила трусики. Бедра у нее такие здоровенные, что в мамины трусики Эмме ни за что не поместиться. Снимать трусики до конца Эмма не стала - такая у них в школе Св. Хильды была мода; Эмма освободила правую ногу, и интимный предмет остался болтаться на левой лодыжке, контрастируя своей белизной с Эммиными серыми носками, спущенными, как обычно, до середины икры (они словно служили символом Эмминой привычки раздеваться - или одеваться, с какой стороны посмотреть, - не до конца).
- У тебя большие ноги, - заметил Джек.
- Черт с ними, с ногами, Джек. Ты же смотришь на свое первое влагалище, и ты хочешь мне сказать, что ничем не удивлен?
Нет, волосы на этом месте снова удивили его - впрочем, не так сильно, как в первый раз, когда Джек их лишь почувствовал. Остальная же "амуниция" - что же, он был к этому готов, он помнил, что это штука непростая, всякие складочки и прочее. У них оказался особый, нежно-розовый цвет, какой не умел повторить ни один татуировщик, однако саму изящную дверь - это же ясно, влагалище это проход куда-то - Джек сразу же узнал, верно, она такая же, как на иерихонской розе, а уж роз этих Джек видел сотню-другую. В общем, он не нашел для себя ничего нового; а теперь скажите, сколько на свете девятилетних мальчиков, которым впервые показывают влагалище, а они даже бровью не ведут?
- Джек, ты что, язык проглотил?
- Ну, волосы другие, то есть я хотел сказать, на татуировке их нет.
- Ты хочешь сказать, тебя привлекли только волосы? Ты что, не видел все остальное?
- Ну да, это же иерихонская роза, - сказал Джек. - Я ее узнаю в любом виде.
- Конфетка моя, но это же влагалище!!!
- Но это одновременно иерихонская роза, - настаивал Джек. - Тебе нужно только внимательнее посмотреть у своей мамы, я имею в виду, посмотреть на ее татуировку.
- Ну, может быть, малыш проявит больший интерес к настоящей "розе", чем ты, Джек.
Увы, "малыш" явно проявил маловато интереса, Эмма была раздосадована.
- Боже мой, конфетка моя, с тобой что-то не в порядке.
Еще бы, Джеку и десяти не было. Да, его пенис вел себя непредсказуемо - то встает, то никак не реагирует, - но Джека это не беспокоило, не то что Эмму.
- Ну, поцелуй меня, - приказала она. - Это иногда помогает.
Но не в этот раз. Да, Эмма целовалась куда агрессивнее обычного, и ее язык привлек в некоторой мере внимание "малыша" (Джек хотел было заметить, что Эмма ворочала им у него во рту не хуже иного червяка, так что же она раньше его ругала за это, но не стал). Но едва только его юный пенис стал подавать признаки жизни, Джек попал губой меж зубных пластинок Эммы. Они и глазом моргнуть не успели, как Джекова кровь залила и Эмму, и его, и кровать, и мягкие игрушки, и трусики с лифчиками, и даже тот самый, что душил плюшевого мишку.
Итак, повсюду кровь, и это еще полбеды - Джек никак не мог оторваться от Эммы, губа застряла в пластинке. Эмма искала зеркало, а он стонал от боли. Зеркало нашлось, но толку от него вышло мало - неудобно, изображение перевернутое. Так что когда Эммина мама вернулась, Джек и Эмма все еще пытались извлечь губу из пластинки; в таком-то виде их и застала миссис Оустлер.
Не потратив и секунды на решение проблемы, она сказала:
- Знаешь, Эмма, наверное, тебе и правда стоит эпилировать верхнюю губу.
Интересно, мне нужно накладывать швы или нет, подумал Джек. Крови было столько же, сколько от Люсинды Флеминг, а она-то прокусила себе губу насквозь! Что и говорить, девятилетний Джек Бернс - не новичок в поцелуях на грани фола!
- Нет, это просто порез, - сказала мама Эммы, сжав Джекову губу указательным и большим пальцем. Кровь ее не пугала. Джек сразу узнал ее духи - он много ночей провел с "пышным" лифчиком. Едва Джек вспомнил про него, как в тот же миг миссис Оустлер заметила свое белье на окровавленной кровати Эммы.
- Эмма, я скажу тебе спасибо, если ты будешь впредь играть в эти игры только со своим бельем, - сказала миссис Оустлер; впрочем, улика в виде белых кружевных трусов Эммы, болтающихся у нее на левой ноге, говорила, что Эммино белье уже задействовано в означенных играх. Весь интерес миссис Оустлер, однако, ограничивался судьбой ее трусиков.
- Что и говорить, Джек, ты у нас молодой, да ранний, - сказала она мальчику.
- Джек много знает про татуировки, - сказала Эмма. - А про твою он вообще все-все знает.
- В самом деле? Джек, это правда? - спросила миссис Оустлер.
- Если у вас иерихонская роза, то да, я кое-что про нее знаю, - сказал Джек.
- Ну, что ты стоишь, покажи ему! - приказала Эмма маме.
- Я думаю, Джеку ни к чему смотреть на мою розу, что нового он в ней найдет? - ответила та.
- Ну, тогда на нее хочу посмотреть я, и повнимательнее, - сказала Эмма. - Ведь я теперь знаю, что это такое на самом деле.
- Позже, Эмма, - ответила миссис Оустлер. - Не можем же мы отправить Джека домой в крови.
- У тебя над влагалищем еще одно влагалище, - завопила от злости Эмма, - а мне ты не разрешаешь сделать какую-то несчастную бабочку на лодыжке!
- О-о, это больно - на лодыжке, - вставил Джек. - Когда татуируют место, где нет мышц, а только кости, это очень больно.
- Эмма, слушай Джека, он в самом деле все-все знает про татуировки.
- Я хочу какую-то несчастную бабочку! Мне больше ничего не надо! - кричала Эмма.
Мать не обращала на нее внимания.
- Джек, вот как мы поступим. Я отведу тебя к себе в ванную, ты там вымоешься. Эмма тоже примет душ, но у себя.
Миссис Оустлер взяла Джека за руку и провела его знакомой дорогой к себе в спальню, а оттуда - в большую ванную комнату с зеркалами. В другой руке миссис Оустлер несла свои трусики, крутя их на указательном пальце. Джек снова остро ощутил запах ее духов - видимо, трусики сыграли роль вентилятора.
Миссис Оустлер сняла с Джека запачканные кровью рубашку и галстук, налила полную раковину теплой воды, окунула туда какую-то тряпочку и протерла Джеку шею и лицо, а губу лишь очень бережно промокнула (из нее до сих пор сочилась кровь). Джек принялся мыть руки, миссис Оустлер тем временем мыла ему плечи. Какие у нее нежные, словно шелковые, руки. Крови на плечах у Джека и подавно не было, но маме Эммы нравилось трогать Джека не меньше, чем дочери.
- Джек, ты станешь сильным парнем; не очень большим, но сильным.
- Вы правда так думаете?
- Я не думаю, я знаю. Уж мне можешь поверить.
- Вот оно что.
Тут Джек понял, почему руки у миссис Оустлер такие нежные и шелковистые - она гладила ему плечи своими трусиками.
- Сразу видно, ты не по годам развит, - продолжила она, - я имею в виду, ты довольно взрослый, а вот Эмма, напротив, в целом ряде вопросов недоразвита. Вот тебе пример - ей очень сложно общаться с мальчиками ее возраста.
- Вот оно что, - снова сказал Джек, вытирая руки полотенцем (а миссис Оустлер все гладила его по плечам трусами). Он видел в зеркале отражение ее лица - какая она сосредоточенная и серьезная, особенно с этой своей мальчиковой стрижкой.
- Что до тебя, Джек, то ты, я гляжу, комфортно чувствуешь себя в обществе и девочек постарше, и женщин.
Тут Эммина мама провела трусиками ему по затылку, а потом надела их ему на голову, словно шляпу или, скорее, берет - уши попали в дырки для ног. Джек как раз почувствовал себя весьма некомфортно.
- Но что же мы скажем твой маме про губу? - спросила миссис Оустлер. Джек не успел ответить, она продолжала: - Боюсь, Алиса еще не готова услышать, что ее сын целуется с шестнадцатилетними.
О-го-го! Оказывается, миссис Оустлер называет маму по имени! Впрочем, Джек не очень удивился; конечно, подумал он, как я сам не догадался. Иерихонская роза - это долгая песня, как минимум несколько часов, а тут еще ее выводили на такой интимной части тела. Джек легко представил себе, как мама и миссис Оустлер беседуют - да уж, за это время можно о многом переговорить. А если ты лежишь на кровати или на столе и у тебя выводят иерихонскую розу в трех сантиметрах от влагалища - разве есть темы, которые нельзя обсудить в такой ситуации? Люди делались друзьями на всю жизнь за куда меньшее время. Алиса много часов провела, глядя на лобок миссис Оустлер, как же им близко не познакомиться? И однако, подумал мальчик, несмотря на то, что после истории с лифчиком Алиса и миссис Оустлер не поссорились, порез на губе Джека, кажется, может положить их дружбе конец. Во всяком случае, Джек решил, что, по крайней мере, не станет рассказывать маме, как целовался с Эммой.
- Джек, можешь сказать, что порезал губу о скрепку от степлера. Я пыталась разжать скрепку, чтобы разделить несколько листов, а ты вызвался помочь, взял скрепку в рот и порезался.
- А с какой стати мне брать скрепку в рот?
- С такой, что ты еще ребенок, - сказала миссис Оустлер и потрепала Джека по голове, точнее, по своим трусам, которые все еще играли роль шляпы; затем сняла их и зашвырнула в открытый ящик для грязного белья в другом углу ванной. Отлично попала, кстати, - она вообще выглядела как спортсмен, причем именно как юноша-спортсмен.
- Пойду найду тебе футболку, в ней отправишься домой. Скажи маме, что твои рубашку и галстук я отдам в химчистку сама.
- Так и сделаю, - сказал Джек.
Эммина мама вышла в спальню и открыла ящик комода. Джек все смотрел на себя в зеркало над раковиной, на свой обнаженный торс - словно ждал, что сию секунду начнет расти. Вернулась миссис Оустлер с футболкой, черной, как ее трусики, с очень короткими и узкими рукавами, как носят женщины. Эммина мама была очень маленькая, ее футболка оказалась Джеку почти впору.
- Это моя, разумеется, - сказала миссис Оустлер. - Эммина одежда тебе будет очень велика, - добавила она с укоризной.
Кровь наконец перестала идти, но губа распухла; в зеркале Джек хорошо видел шрам. Миссис Оустлер бережно помазала ему губы помадой; тут в ванную вошла Эмма.
- В этой футболке ты вылитая девчонка, - сказала она.
- Наш Джек такой красивый, из него выйдет отличная девочка, верно? - шутливо парировала миссис Оустлер.
Эмма ссутулилась, ее лицо приняло обиженное выражение. Казалось, она поняла маму буквально - мол, Джек-то красавец и девочка из него выйдет отличная, не то что она, Эмма.
- Мы скажем Джековой маме, что он порезал губу о скрепку от степлера, пытался, глупыш, разжать ее зубами.
- Иди в жопу! Я хочу увидеть эту чертову иерихонскую розу! - твердо сказала Эмма. - И я хочу, чтобы Джек тоже смотрел.
Не говоря ни слова, миссис Оустлер расстегнула серебряный пояс и плотно сидящие черные джинсы и закатала заправленную в них кофту. Затем она немного спустила джинсы с бедер, весьма стройных, и Джек увидел, как из черных же трусов растет иерихонская роза (половина скрыта под ними). Миссис Оустлер запустила под резинку большие пальцы, но прежде, чем спустить трусики, сказала:
- Джек, если твоя мама об этом узнает, она очень, очень расстроится. Это еще хуже, чем целоваться с шестнадцатилетней девочкой, понимаешь?
- Вот оно что, - сказал Джек, и миссис Оустлер спустила трусы.
Ну вот и он, цветок этот. Разумеется, на иерихонскую розу Джек даже смотреть не стал - он верил в мастерство мамы и думал, что все ее розы совершенные копии друг друга. Пока Эмма, ахая, разглядывала тот другой цветок внутри татуированной розы, Джек внимательно, тщательно рассмотрел "настоящий" цветок. Да, вот уж улов так улов - целых два настоящих влагалища в один день! Лобковые волосы Эммы торчали во все стороны, словно стремились отразить ее непокладистый характер, не то у миссис Оустлер - все причесано и аккуратно подстрижено. Если раньше Джек немного сомневался в истинности Эмминого вердикта (в ее формулировке, "страсть к женщинам постарше"), то теперь убедился в этом окончательно. Влагалище Эммы не произвело почти никакого впечатления на "малыша", а тут он повел себя... ну совершенно иначе!
- Это отвратительно! - сказала Эмма, имея в виду мамину татуировку.
- Это самая обычная иерихонская роза, таких полно, - не уступал Джек. - Моя мама умеет делать ее лучше всех.
И продолжил глазеть на влагалище миссис Оустлер, а та лишь взъерошила ему волосы и сказала:
- Ну конечно, дитя мое, конечно.
Тут вдруг Эмма возьми и ударь его со всего маху; от неожиданности Джек оступился, упал на пол у ящика с грязным бельем и сразу же приложил палец к губе, проверить, не пошла ли снова кровь.
- Конфетка моя, ты вовсе не на татуировку смотрел.
- Эмма, мальчики - это мальчики, их не переделаешь, - сказала миссис Оустлер. - А ты гляди, будь с ним поласковей. Да и крови на сегодня хватит.
Эмма схватила Джека за футболку матери и рывком поставила его на ноги; в одном из многочисленных зеркал Джек успел заметить, как миссис Оустлер возвращает трусы на прежнее место и натягивает обратно джинсы.
- Ну и что подумал "малыш" по поводу иерихонской розы моей мамы? - угрожающим тоном спросила Эмма.
Миссис Оустлер не поняла, что Эмма имеет в виду пенис Джека. Наверное, решила она, дочь издевается над небольшим ростом мальчика.
- Эмма, а ну брось, стыдно пугать маленьких, - сказала она. - Приличные люди так себя не ведут.
На прощание Джек столкнулся еще с одной неожиданностью - его поцеловала и Эмма, и ее мама, Эмма в здоровую верхнюю губу, миссис Оустлер в щеку. Что-то в этом странное, подумал Джек, но счел, что рассказывать маме не станет, ни к чему ее расстраивать; да и вообще решил, что о большинстве событий, случившихся в тот день в особняке Оустлеров на Форест-Хилл, стоит умолчать.
Вечером Джек лег спать в футболке миссис Оустлер, хотя Лотти заметила мальчику, что пижама идет ему больше. Она завернула в тряпочку немного льда и приложила к губе, а сама стала, как обычно, молиться.
- Боже, храни Джека и не дай ему делать больно другим, - так всегда начинала Лотти (сам мальчик думал, что вторая просьба какая-то глупая, зачем ему делать больно другим, он совсем этого не хочет). - Боже, сделай так, чтобы миссис Уикстид прожила подольше, - продолжала Лотти. - Боже, дай мне умереть здесь, в Торонто, и избавь меня от необходимости возвращаться назад, на остров Принца Эдуарда.
- Аминь, - пытался обычно вставить Джек в этот момент, надеясь, что тут молитве и конец. Но он ошибался.
- Господи, прошу тебя, избавь Алису от ее наклонностей...
- Чего?
- Знаешь ты все прекрасно, Джек, от ее... от ее друзей, она не очень-то хорошо их выбирает, - говорила Лотти.
- Вот оно что.
- Господи, храни маму Джека, пусть она никогда не повредит себе, во всех смыслах слова, - не унималась Лотти. - Господи, благослови землю, по которой ступает нога Джека Бернса, и не введи его во искушение. Господи, пусть Джек станет таким, какими мужчины должны быть, а не таким, какими они обычно бывают.
- Аминь, - снова сказал Джек.
- Нет, сначала это должна сказать я, а только потом ты.
- Ах черт, верно.
- Спасибо вам за все, миссис Уикстид, - шептала Лотти, словно миссис Уикстид сама была Бог и Лотти с самого начала обращалась именно к ней. - Аминь.
- Аминь.
Завершив молитву, Лотти сняла лед с губы Джека, тот ее не чувствовал. Спать ему не хотелось (столько впечатлений в один день, так просто не уснешь), и как только Лотти ушла, он пошел к маме в спальню и залез к ней в кровать, где и заснул некоторое время спустя.
Как обычно, Джека разбудила мамина нога, а ее - его футболка, то есть футболка миссис Оустлер. Алиса включила свет.
- Джек, почему на тебе футболка Лесли? Эмма что, начала таскать у матери футболки?
Ах вот как, значит, миссис Оустлер зовут Лесли, и мама тоже называет ее по имени. Вот так новость. Более того - маме хорошо знакома даже ее футболка. Джек осторожно объяснил маме, что миссис Оустлер дала ему футболку вместо его одежды, та-то вся в крови, она сама отнесет ее в химчистку, а Эммины футболки Джеку велики. Джек показал маме и распухшую губу, которую он якобы порезал о скрепку степлера.
- Я думала, ты уже достаточно взрослый, чтобы не разжимать скрепки зубами, - сказала Алиса.