13
Неудача, постигшая работника и трех лесорубов, подсказала и ускорила решение, принятое Валериу Кашоррау при поддержке Доринду и Пержентину. Разочаровавшись, четыре товарища вернулись к лопатам и мотыгам, топорам и серпам, к тяжелой работе от рассвета до заката - они вырубали лес на землях для плантаций какао. Им нужны были женщины, и они прошли пешком долгие лиги. У тех немногих женщин, что были в зарослях и на плантациях, уже был хозяин, их охраняли как зеницу ока, любая небрежность или излишняя смелость стоили жизни - или неосторожной бабенке, или смелому ухажеру, а то и обоим сразу. Они приехали к проституткам, не обнаружили их, и теперь поносили это убогое местечко.
В отличие от Пержентину лесорубы и работник не претендовали снять женщину на целую ночь, потому что должны были вернуться до восхода солнца. Они удовлетворились бы быстрым перепихом, но не получили даже этого. Куда подевалась знаменитая Жасинта Корока, высохшая старуха, способная, однако, еще принять и обслужить четверых. Каждого по отдельности, как выясняется по ходу, потому что эта стыдливая и гордая женщина не приемлет разврат и грязь. В Ильеусе некоторые проститутки понабрались привычек гринго и шли в постель с двумя или тремя одновременно, но Жасинта даже в пору своей молодости, когда работала в роскошных городских публичных домах, не делала таких гадостей - ни за какие деньги.
Пропустив несколько стаканчиков в заведении Фадула, чтобы заглушить разочарование, четверо несчастных подошли к горевшему на пустыре костру, остановились, чтобы поболтать немного, и подтвердили сообщение мулата Пержентину о катастрофе, постигшей Большую Засаду:
- Пусть они скажут, вру ли я.
Валериу Кашоррау возбудился, снова начал изрыгать угрозы под воздействием паров кашасы: "Пойдемте отнимем проституток и покажем этой шайке мерзавцев, что жалкие бродяги не могут безнаказанно обманывать честных тружеников, которые зарабатывают на хлеб в поте лица своего, погоняя ослов, валя деревья, возделывая землю". Его по-прежнему жгла мысль: "Что же там особенного между ног у цыганки?"
Работник и лесорубы от приглашения отказались: если они не поторопятся, то потеряют рабочий день. Одинокий голос Манинью не советовал ввязываться в заваруху, он употребил все возможное красноречие, но не был услышан. Валериу Кашоррау, Доринду и Пержентину - трое удальцов - решили перебраться через реку и преподать урок цыганской шайке. Манинью пошел с ними - на всякий случай, а то вдруг что произойдет.
Дуду Трамела в предприятии участия не принял, поскольку еще не носил оружия, кроме обломка ножа. Манинью прошептал ему послание для кума Фаду: предупреди его о том, что готовится заваруха. И беги быстрее, пока не случилось несчастье.
Направляясь к реке, Манинью удивился тишине: жабы прекратили свою хриплую песенку. Куда подевались жабы-куруру этой колдовской ночью с лунными дорожками и звездным небом? Они тоже исчезли вместе с проститутками.
14
Манинью пересек реку, приготовившись к худшему: ему еще раз придется увидеть несправедливую жестокость. Несправедливую и ненужную - он знал это слишком хорошо, многое повидав на дорогах какао, погоняя караваны. В прошлом он уже потерял одного помощника в случайной потасовке. В отличие от Валериу Кашоррау Зе да Лиа был мирным хорошим парнем - его порешили за монету в один тостан.
По поводу Валериу Кашоррау у него особых опасений не было: хвастун, да к тому же пьяный, он бы не представлял опасности, не будь у него за поясом короткоствольного ружьишка, старого-престарого, но еще годного для убийства. Кашоррау выиграл его на пари несколько месяцев назад здесь же, в Большой Засаде, и с тех пор все время носил с собой. Пержентину Манинью знал плохо, но раз уж это человек полковника Боавентуры, он должен быть гордым и благоразумным одновременно подобно капитану Натариу да Фонсеке. Он боялся за Доринду, потому что тот был молчаливым и обиженным. Эти безобидные рогоносцы, типы презираемые, однако полные злобы, бывают по-настоящему опасными, непредсказуемыми; это взбалмошные психи, которые хотят сбросить реальные или воображаемые рога. Перебираясь через реку по скользким камням, Манинью поддерживал шатавшегося Валериу Кашоррау, но беспокоился в основном по поводу Доринду.
Они вышли в зарослях позади повозок - оттуда не было видно, что происходит. Но до них донесся звук - настолько необычный, что даже Манинью не смог определить, что это, не говоря уже о других. Звук становился все громче, мелодично нарастал - это было музыка, именно так, но играла не гармонь, не гитара. Не могла это быть и церковная музыка, потому что, хотя и звучала красиво и трогательно, в ней не слышалось ничего торжественного. Она лилась мягко и волнующе, весело и печально - все разом в одно и то же время, и под нее хотелось танцевать. Манинью никогда не слышал ничего более красивого и трогательного за всю свою долгую жизнь. Он не знал, сколько лет таскал голову на своих плечах - собственный возраст был ему неведом, - но курчавая шерсть на ней уже начала белеть.
Четверо мужчин, пришедших из селения, трое из которых были настроены жестоко отомстить, отобрать ценные блага - женщин и деньги - и выкинуть отсюда цыган с помощью оружия, замерли, когда мелодия поднялась к звездам и разлетелась над зарослями. Даже животные - ягуары, змеи, сверчки и совы - замерли, чтобы послушать. Теперь Манинью понял, почему жабы-куруру, обладавшие тонким слухом, прекратили свое пение.
Чтобы продвинуться вперед, храбрецы осторожно замедлили шаг, прошли мимо повозок и увидели необыкновенную сцену. Там были исчезнувшие проститутки, все восемь - кто-то сидел, кто-то стоял замерев. У двух чужаков - Маурисиу и Мигела - в руках были невиданные в этих краях инструменты. Они играли для публики, состоявшей из проституток и цыган. Мария Жина плакала и смеялась, Жозеф красовался с серьгами в ушах и кольцами на пальцах, Бернарда сидела рядом с той бабкой всех ведьм, которая предсказала ей судьбу. Малена кормила грудью младенца, Алберту обнимал ее. И там же были все остальные - старики, молодые, дети. Двор царя вавилонского под полной луной.
Кто не замедлил шаг, так это Фадул Абдала, которого сопровождал Дуду Трамела - мальчишка хотел все увидеть сам, чтобы потом было о чем рассказать. Турок бежал, желая вовремя догнать драчунов. При звуке ломающихся веток от пенька отделился худой силуэт Короки. Она строго посмотрела на собравшихся и прижала палец к губам - ей повиновались. Фадул узнал скрипки.
Пьяный в стельку, Валериу Кашоррау сделал шаг вперед, жестом предложил остальным последовать его примеру, но никто его не поддержал. Он еще пытался схватиться за оружие, но Манинью вырвал его без особых усилий. И Доринду, увидев сидящую на земле Гуту, слушавшую с восторгом, хотел выкрикнуть ее имя, оскорбить ее грубой бранью и уже открыл было рот, но Турок зажал его огромной рукой. Ну и дела! Мулат Пержентину перекрестился. И ничего, кроме этого, не произошло.
Жозеф подошел сзади и присоединился к Маурисиу и Мигелу: он уже не казался царем, но походил на лесного бога. К сладчайшему звуку скрипок прибавилась божественная тайна флейты Пана. Цыганской ночью в Большой Засаде звучал чардаш.
Проезжая через селение, бакалавр Андраде-младший выказывает пессимизм относительно будущего Большой Засады
1
Как он обещал мулату Пержентину и как написал в записке, отправленной Бернарде, капитан Натариу да Фонсека утром спешился с лошади в Большой Засаде и чуть позже перебрался через реку, увидев расположившийся там цыганский табор. Как раз вовремя, чтобы помешать Жозефу окрутить Фадула и загнать ему красивого осла, который по виду очень тому приглянулся.
Фадул знал толк в золоте и украшениях - на то он и бродячий торговец, - но во вьючной скотине ничего не смыслил и предложил за животное ровно вдвое меньше той цены, какую запросил цыган в начале переговоров. Стоило понаблюдать за перипетиями этой сделки, насладиться разглагольствованиями и уловками двух этих хитрецов. Склоке конца было не видно. Каждый объявил себя жертвой корыстолюбия, жадности и вероломства противника. В пылу спора проскальзывали фразы на арабском и романи - если, конечно, эта цыганская шайка говорила действительно на романи, как рассказывал Фадулу многомудрый Фауд Каран, когда, будучи в кабаре в Итабуне, Турок поведал ему об этом случае. Сначала шумные вопли, протесты и обвинения, потом жалобное хныканье.
Жозеф, заявляя, что над ним издеваются и что его обирают, понемногу склонялся к тому, чтобы принять предложение торговца. Именно в этот момент приблизился капитан и все испортил. Пожав руку Фадулу и поприветствовав кивком цыган Маурисиу и Мигела, которые стояли невдалеке и охраняли животных, Натариу спросил:
- Ты покупаешь осла, кум Фадул?
- Как вам он, капитан?
- Надо взглянуть.
Он подошел к животному, похлопал его по крупу, открыл ему рот и осмотрел зубы под недоверчивым взглядом Жозефа.
- Ты что, хочешь выкинуть деньги на ветер, кум? Покупать осла пенсионного возраста? Ты совсем с ума сошел? Ты же не доктор Джеймс, который купил двух таких разом, считая, что совершает прибыльную сделку? - Капитан улыбнулся, вспомнив наивного вертопраха, который решил заняться сельским хозяйством и возделывать плантации.
- Пенсионного возраста? Как это? Ничего не понимаю. - Узнав капитана Натариу да Фонсеку, Жозеф, вместо того чтобы перечить ему, предпочел разыграть наивность: - Не знаю, о чем вообще идет речь.
Натариу не стал тратить время на ответ. Вместо этого Фадул, который - ясное дело - был оскорблен попыткой цыгана обвести его вокруг пальца, поднял шум, разозлился, раскричался. Жозеф не обратил на это внимания: турок не хуже его знал, что выдавать кота за кролика - неотъемлемая часть торговли животными.
- Если вам тот не нравится, выберите другого.
Поглядев на стадо, охраняемое Маурисиу и Мигелом, капитан, известный знаток ослов и лошадей, отсоветовал ему совершать какую-либо сделку. Достойным внимания ему показался лишь один жеребенок, способный в будущем стать неплохой верховой лошадью, но это Фадула не интересовало. Чтобы перевозить товары по ухабистой тропинке между Большой Засадой и Такарашем, Фадулу нужен был именно осел, сильный и здоровый.
- На ярмарке в Такараше ты, кум, найдешь хорошего осла, такого как надо. Там вернее, - посоветовал Натариу.
В разговор о ковчежце, цена которого была определена еще до ссоры, он вмешиваться не стал, так как в драгоценностях не понимал ничего. Жозеф попытался разорвать договоренность и пойти на попятный:
- Без осла цена другая.
- Что? Другая? Как, мы же договорились?
- Но раз уж вы осла не берете… Ваша милость…
- Твоя милость - это та шлюха, которая тебя родила. - Тут уж Фадул разозлился не на шутку. - Что общего между одним делом и другим? Я заплачу так, как мы договорились, ни больше.
Фадул имел преимущество, поскольку ковчежец находился у него. Он вытащил из кармана брюк рулон старых ветхих купюр и, плюнув на палец, принялся отсчитывать.
- Я передумал, - заявил Жозеф.
- Слишком поздно, я уже купил. - Закончив считать, Фадул протянул условленную сумму.
Жозеф, положив руку на рукоять кинжала, молча оценил ситуацию; Маурисиу и Мигел подошли и встали рядом. Если бы араб был один, то, несмотря на его габариты, рожу и револьвер за поясом, они бы попытались запугать его и решить вопрос силой. Но даже цыгане знали имя и репутацию капитана Натариу да Фонсеки. В итоге Жозеф взял банкноты и нахально их пересчитал. У него тоже была своя гордость, поступаться которой не хотелось. Он отвернулся, не говоря ни слова, но капитан задержал его:
- А плетка? Вы не хотите ее продать?
Забавный хлыст, необычный, мастерская работа, болтался в руке цыгана. Плетеный конский волос, схваченный кольцами - серебряными или железными? Рукоять искусно инкрустирована - слоновой костью или простой? Жозеф медленно повернулся:
- Я и так сегодня много денег потерял, больше терять не хочу.
- Скажите, сколько вы хотите за него, и если мне хватит, то я его беру.
Серебро и слоновая кость, железо и прочие неблагородные материалы - снова цыган и араб с видимым удовольствием принялись спорить и торговаться. Капитан прервал перебранку и без лишних споров купил плеть по цене, которую Фадул счел слишком высокой.
И почти сразу же цыганские повозки тронулись с места и направились в сторону мостика.
2
- А что вы с этим собираетесь делать? Продать? Подарить кому-нибудь? - поинтересовался капитан Натариу да Фонсека, любуясь ковчежцем, лежавшим на сложенной коричневой бумаге, которую Фадул, развернув, положил на прилавок.
Трактирщик удовлетворенно хохотнул, наливая водку из особой припасенной бутылки:
- Я потратил немного денег, но он стоит гораздо дороже. Это я точно знаю. Где этот сукин сын мог меня облапошить, обвести вокруг пальца, так это в деле с ослом, если бы не вы. Вас мне сам Бог послал.
Через дверь он посмотрел на ту сторону реки - вдалеке исчезали повозки.
- Правильно в Библии сказано: кто с мечом придет, тот от меча и погибнет. Все написано в Библии, капитан. Цыган хотел украсть, а его самого обокрали.
- Это так дорого стоит?
- Я могу это продать гораздо дороже того, что за него заплатил, в Ильеусе или в Итабуне… Подарить кому-нибудь? У меня нет ни невесты, ни любовницы, а даже если бы и была, то я не миллионер, чтобы делать такие дорогие подарки. Это была хорошая сделка. А вот капитан заплатил за хлыст дороговато. Вы поспешили. Ели бы вы не показали, что намерения серьезные, цыган бы уступил.
- Может, и так, но у меня не хватает терпения, чтобы торговаться. Я, кум, купил его в подарок, да к тому же мужчине.
- Я знаю. Это подарок меленькому доктору, так ведь?
Называть меленьким доктором такого важного человека - это могло показаться безвкусной шуткой, неуважением, но Натариу знал его с детства, да и Фадул видал еще мальчишкой. Новость о возвращении Вентуриньи после продолжительных каникул в Рио-де-Жанейро была основной темой разговоров в барах Итабуны и Ильеуса, на железнодорожных станциях, в Агуа-Прете, Секейру-де-Эшпинью и Такараше, в селениях и местечках, в особняках на фазендах.
- Вентуринье нужно будет мотаться туда-сюда, глотать пыль и месить грязь. Полковник хочет, чтобы, помимо адвокатской практики, он занимался еще и Аталайей. Он уже купил верхового осла и кобылу породы камполина, я даже помогал выбирать. Первоклассные покупки, на них только Вентуринья ездить будет. - Маленькие глазки зажглись. - Полковник с ума по сыну сходит; вы, кум, даже не представляете.
- Он прав. Это единственный сын, а теперь еще и доктор правоведения. Какому же отцу такое не понравится? - И глаза Фадула тоже зажглись. - Когда у меня будут сыновья, они тоже получат степень. Но я не хочу адвоката: один станет врачом, а другой - священником.
- А у священника тоже есть степень, кум?
- А как же иначе? И даже получше, чем у других, это степень от Бога; у священника даже корона на голове есть.
Натариу погрузился в воспоминания, на губах появилась ниточка улыбки:
- Можно сказать, я его на плечах носил… - Он рассек хлыстом воздух. - Ему понравится эта плетка, она красивая и легкая.
Прекрасный хлыст, достойный элегантного бакалавра, сына отца-миллионера, который заправляет политикой, диктует законы, отдает приказы в нотариальных конторах. Что касается земельных тяжб, ни один адвокат в этих краях не мог соперничать с ним, составлять ему конкуренцию: у Вентуриньи было все и даже больше.
Натариу знал вкус парня, его предпочтения, его порывы. Он видел, как тот рос, и многому его научил. Он вытащил его из многих передряг, особенно в публичных домах и кабаре, и позволял себе бранить его, когда желторотый студент, папенькин сынок, переходил границу. Много раз ему приходилось сдерживать его: Вентуринья быстро пьянел и сразу терял голову. И, видя его дипломированным доктором правоведения, Натариу, так же как полковник, чувствовал гордость:
- В этих мутных сделках равного ему тут не будет.
- И тут уж полковник вовсю начнет командовать. Хорошо еще, что капитан именно ему служит, а я ваш кум.
Они опрокинули рюмки за возвращение доктора Андраде-младшего - так было написано в дипломе юридического факультета: "Бакалавр Боавентура да Кошта Андраде-джуниор". Наконец-то полковник Боавентура Андраде сможет претворить в жизнь свои амбициозные политические планы, связанные с тем, что в декабре прошлого года сын защитил диплом. Сейчас был конец мая, минуло шесть месяцев.
3
На торговой улице в Итабуне у дверей на лестнице в надстройке, которая являлась собственностью полковника, с декабря красовалась сверкающая табличка, на которой можно было прочесть "Доктор Боавентура да Кошта Андраде-сын, адвокат". "Андраде-сын" следовало из свидетельства о крещении, "джуниор" - это штучки гринго, а полковник иностранщину не терпел. Нижний этаж здания служил складом сухого какао, сюда погонщики с фазенды Аталайа привозили грузы. Это было бесконечное движение людей и животных. Полковник, несмотря на то что сам жил в Ильеусе, считал, что Вентуринье нужно открыть контору в Итабуне - новом и прогрессивном округе, где находились земельные угодья, которые однажды перейдут к нему, - и это не помешает ему иметь адвокатскую практику во всем регионе. В мае молодой адвокат, как казалось, наконец приступит к работе в конторе и к возложенным на него обязанностям - многочисленным и трудным.
Получение Вентуриньей ученой степени стало событием, воспетым в прозе и в стихах: прошло уже несколько месяцев, но воспоминания об этом потрясающем событии все еще были живы. Празднования, начавшись в столице, продолжились в Ильеусе и Итабуне и закончились на фазенде.
С утра в великий день получения степени архиепископ Баии, примас Бразилии, отслужил мессу в кафедральном соборе и в красноречивой проповеди провозгласил новоиспеченных бакалавров "непоколебимыми защитниками права и справедливости, выполняющими священную миссию уже самим тем фактом, что они выбрали славную адвокатскую карьеру". В тишине собора полковник, слушая речь его преподобия, процедил сквозь зубы: "Красиво, но вранье от слова до слова". Бакалавры были всего лишь наглыми мошенниками - полезными, конечно, незаменимыми именно для того, чтобы придавать пристойный вид нарушениям права и справедливости. И очень дорогими, помимо всего прочего. А сейчас у полковника появился один такой дома, в полном его распоряжении.
Торжественное вручение дипломов произошло вечером в большом зале факультета под председательством губернатора штата. Новоиспеченные бакалавры, закутанные в черные мантии, в докторских шапочках, дали присягу и получили из рук его превосходительства свитки с дипломами. Дона Эрнештина плакала не переставая, а полковник Боавентура Андраде, чье сердце и душа закалились в стольких передрягах, сопел, пряча слезы в рукав пиджака. На нем был новый костюм, темно-синий, из английского кашемира.