Ну, в один прекрасный день - как раз они должны были куда-то поехать в коляске, две лошади, кучер их постоянный - и уже сели в коляску. Вдруг она говорит: "Ах, я забыла что-то…" Платочек там или еще какую-то мелочь… И побежала. И в это время случилось… Был убит и кучер, и лошади. Она только кусочки подбирала… И палец с обручальным кольцом нашла
Потом ходила к нему в тюрьму. Говорит: "Зачем вы это сделали? Убили человека.." А он ей ответил: "Это не мое дело. Это мне приказали". Она тогда написала Николаю, просила простить. А Государь ответил ей, что помилование никогда не дается убийцам, кто убил из дома Романовых, и он ничего не может сделать… Его повесили потом или там - не знаю. И тут уж она сразу решила, что нужно начать какое-то дело… Вот поехала она в Орел. А она была шеф Черниговского полка, который там стоял, в Орле. А Батюшка наш был военным священником этого полка… И он уже был священник знаменитый, он там особенно отличился. Родился-то он в Воронеже, в Воронежской губернии в семье сельского священника. Потом, кажется, на врача учился, а потом сразу повернул на священника. И вот он уже был в Орле, как-то во сне ему явился Святитель Митрофаний и ангел. Святитель говорит ему: "Стой и жди. Сейчас придет к тебе Божия Матерь". Он, конечно, на колени, и явилась ему Богородица и говорит: "Ты должен выстроить церковь во имя Покрова…" И все ему подробно объяснила, какое устройство должно быть, где какие иконы… И вот он сделал все, как ему Божия Матерь приказала. Денег-то у него не было, не хватало средств. Но он все сам-один собрал… И чудеса там тоже были. Там женщина в Орле жила, у которой кирпичный завод. И вот раз снится этой хозяйке сон, будто приходит к ней Прекрасная Женщина и говорит: "Как тебе не стыдно. Тут церковь строят, кирпича им не хватает… А ты каждый день два раза мимо ездить и не догадываешься дать кирпич… Не видишь, что у меня нет кирпича?" - "А кто вы?" - спрашивает. "А я, говорит, - Хозяйка этого Дома…" Наутро она скорей бежит к Батюшке: "Сколько вам надо кирпича? Берите!.. А я-то по два раза в день мимо ездила и не соображу, что кирпича у вас нет…" И вот построил он церковь и стал служит]), и столько всего у них было. И облачения неизвестно откуда взялись, шестьдесят облачений было. Я спрашиваю его: "Что вам, Батюшка, жертвовали?" - "Не знаю", - говорит. А при церкви он библиотеку устроил, школу. В этой школе законоучителем стал. Сейчас храм, говорят, давно сломан, а школа так и стоит… Он вот и в Орле уже такие дела делал, обительские… А потом Великая Княгиня попросила его устав написать. В каком виде это будет обитель. Он и написал ей. Она тогда говорит: "Вы должны там быть настоятелем". А он не хотел из Орла, из своего храма уезжать. Очень любили его в Орле. Почитали. Вот и сейчас сюда еще из Орла его дети духовные приезжают… И вот было. Только он отказался ехать в Москву, обитель строить, у него страшно рука распухла. Врачи говорят: "Это что-то очень серьезное". Чуть не отнимать руку. Он тогда думает: "Может, мне это наказание?.." И согласился. Сейчас же рука прошла. Он опять отказался, опять распухла… И так до трех раз. Тут уж ничего не поделаешь… И вот устроили они с Великой Матушкой обитель такую, в которой можно было бы делать все виды добра, милосердия. А особенно больным помогать… Мы ведь там не монахини были, сестры милосердия главным образом. В монастырях вся жизнь внутри сосредоточивается, а у нас было служение миру. Это уж потом монашество приняли. Фрося приняла монашество тайное - наше тайное считается - по благословению старца Алексия в девятьсот пятом году… Это - в рясофор. А меня тогда не постригли. И уж в сорок седьмом году, за год до своей смерти, выходит Батюшка отсюда из комнаты. Видно, молился. "Скорей, скорей, - говорит, - я должен вас постричь. Готовьтесь…" Один день меня в рясофор, а потом в мантию вместе с Фросей. Фросю-то Любовью еще старец нарек… "А тебя, - Батюшка спрашивает, - как назовем?" А Фросе преподобный Онуфрий сказал во сне: "Надежда". Так и стала я - монахиня Надежда… А после, когда уж постриг, я в форме монашеской сидела за этим вот столом, Батюшка и говорит: "Как это ты так говорила обеты? Их надо твердо говорить, а ты мямлила…" Вот за этим самым столом. Батюшка, бывало, как что поставит, так у него стоит годы - не меняется… И вот прислал он тогда после войны уже письмо. Не нам с Фросей, а своим родственникам, своей Матушки родственникам… У Матушки Батюшкиной случился паралич, а у него - жаба, и вот они вдвоем в этой избушке. Мы как узнали, Фрося загорячилась: "Бросай работу и сейчас же поезжай к Батюшке!" И сама отпросилась на день в школе. А мы у них только еще совсем недавно были - на имянины, двадцать пятое сентября. А туг пятое октября. Батюшка сидит на скамеечке около дома. Задыхается, бедненький, у него приступ жабы. И вдруг мы идем. "Что такое? Что это вы приехали? Что это значит?" - "А мы, - говорим, - прочли письмо". Фрося говорит: "Я к вам Зину определяю, пусть вам поможет". - "Что ты, Фросенька… Она сама больная, а мы такие тяжелые…" - "Ну, пока, Батюшка, позволите. Дверь вам буду открывать… (А к нему народ целый день - все идут и идут, а он все бежит, дверь открывает.) Матушке помогу, сготовлю… А обратно я не поеду, если не выгоните. А так прошу благословения мне тут пожить…" - "Но я так боюсь, ты ведь тоже больная… И Фрося там одна…" - "Нет, - говорю, - теперь вы у нас тут один, я должна вам тут послужить.." И вот Фрося уехала, а я осталась. Сначала ничего не знала, в деревне ведь никогда не жила. Как печки топить Батюшка говорит: "Ты и самовар поставить не сумеешь, в трубу воду нальешь…" И так осталась я тут. Прожила недели две и привыкла. Уборку произвела у них тут, это я любительница. И к Батюшкиной Матушке я уже привыкла. Она лежачая больная была. Надо ее умыть, посадить, приготовить ей еду, завтрак дать. Только чашечку кофею с молоком и кусочек хлеба маленький с маслом, яичко… И все Больше она целый день ничего не ест. А в постный день вообще есть не станет. Только, может, хлеба кусочек и чашку чаю без молока… И вот говорит Батюшка Матушке: "Олюшка, как хорошо нам с Зиной…" Вот так вот стояла его кушетка, а я на печке спала… И вот утром строго он мне так говорит: "Сестра Зинаида, пойдите сюда…" Я испугалась, сейчас гнать будет. А он мне говорит: "Здесь у нас маленькая Марфо-Мариинская обитель. Я - старый настоятель… Матушка моя больная монахиня. Можешь ты нам послужить?" А я: "Батюшка, как благословите. Если вы меня называете сестрой, я буду рада вам послужить. Я себя считаю недостойной…" - "Ну, тогда, - говорит, - ты здесь останешься до смерти. Только вот что я тебя с Фросей разлучил… Ну, ничего, и Фрося здесь будет…" Тут я и осталась. Бывало, Матушку вымою. А он сам моется. Посадит меня сюда к окну: "Ты сиди тут и смотри в окно, не поворачивайся. Нельзя…" А Матушка с постели: "Можно, можно! Скорей можно!.." Это чтоб он оделся скорее, не простудился. А потом чай ему приготовлю, воду уберу. И он у меня чай пьет после бани. И так это хорошо мы зажили, то есть мне особенно хорошо… Фрося приезжала к нам часто. Крупы всегда привезет, сахару и всего - от семеновских, да и так. А я себе на печке обклеила, иконы, устроила себе уголок… Батюшка заглянет: "Тут у тебя келья"… А потом еще наша сестра - Поля - к нам приехала. И стала она по хозяйству и в огороде, и с печкой, а я при Батюшке… И вот заболел он у нас. И Матушка его болеет, и сам заболел - простудился, крупозное воспаление легких. Уже не вставал. Раз мы с Полей молились преподобному Сергию, акафист читали. Батюшка очнулся: "Что это вы такое там делаете? Благоухание какое-то?" - "А это мы, Батюшка, акафист преподобному Сергию читаем". - "А-а. Я и гляжу: Старец стоит…" А другой раз плохо ему стало: "Зина, читай отходную…" Я читаю, боюсь, а он и говорит: "Вот святитель Митрофаний подходит, благословляет…" А потом уж совсем плохо: "Надо причаститься… Дай мне Святые Дары…" Они у него тут хранились… Потом попросил зеркальце. У нас тут зеркала не было, Батюшка говорил, что у монаха зеркала не должно быть… Взял зеркальце, поглядел и говорит: "Еще жизнь есть…" А последние минуты днем наступали. "Давайте, - говорю, - Батюшка, переоденемся…" Переодели мы его, сел он поперек кровати. А я посуду мыла чайную. А он так тяжело дышит и на меня смотрит… Глаза такие большие… И вдруг как откинулся об стенку головой и… готов. Я схватила свечку, скорей молиться… А Матушка из-за занавески: "Что там такое?" - "Ничего… С Батюшкой плохо…" Тут она встала и поглядела: "Что это? Все?.." Скорее узелок свой схватила и на кровать… А ей когда-то сказали, что она в один день с ним умрет. Было это двадцать третьего марта, на день Лидии. Народ к нему, конечно, шел. Платочки ему в гроб клали, полежат они там, и опять берут себе. Гроб такой громадный был, широкий… А так легко вынесли в эту дверь - все удивлялись. Погода была ужасная, дождь лил прямо на него. И Матушка тогда ехала, лошадь сзади шла. А его до кладбища на руках несли… Одна деревенская речь говорила: "Как нам не плакать? Кто это говорит, чтоб мы не плакали?.. Все мы к нему прибегали, всем он нам советовал…" И так громко кричала, на все кладбище… Пришли мы с похорон. Матушка легла, забылась… И вдруг как закричит: "Что? Два года? Два года!…" - и заплакала. Это ей еще, значит, два года смерти ждать… "Так долго, так долго…" И прожила она у нас еще два с лишним года. Мы-то думали, она скоро за ним пойдет. А на вторую годовщину опять узелок свой взяла, ждала смерти… Потом расплакалась: "Скоро ли?" Умерла в сентябре, в день своего Ангела. Ночью очень мучилась. Я Псалтырь ей читала… Глядит на стенку, а тут этот портрет Батюшки и висел, она и говорит: "Скоро?! Скоро?! Скоро?!…" И схоронили мы ее в Батюшкиной могиле, рядом гроб положили… И вот после ее смерти Фросе во сне является Батюшка. И как стукнет посохом: "Сейчас же бросай работу, езжай живи к Зине!" Она ему; "Батюшка, мне пенсию надо отработать". - "Никакая тебе не нужна пенсия. Езжай к Зине!.." И стали мы тут жить с Фросенькой. А потом и ее я схоронила. Она свою смерть предчувствовала.
Ко всем за десять даже километров прощаться ходила. Насчет похорон все распорядилась, как поминки, как что… Это она нашим деревенским, а мне не велела говорить, и сама ничего не говорила. Жалела меня… Сердцебиение у нее было ужасное, врачи удивлялись… А все что-то делала, не могла без дела… Что-то делала в огороде, упала - сотрясение мозга… Потом простудилась - воспаление легких. Я ей вот тут кровать поставила, она так и лежала. И все, все терпела. Это как наш Батюшка говорил; "Не просто терпение, а благодарное и радостное терпение…" Первого марта - Антонины праздник был - пришли к нам две имянинницы Антонина и Евдокия. Блинов принесли, рыбы жареной… Масленица была. Фрося моя так хорошо блинков поела… Ну, ушли гости. Она лежит. "А ты, говорит, - читай вечернюю молитву…" Я читаю, и все она что-нибудь видит, "Смотри, - говорит, - сколько ко мне гостей пришло… Марфа, Мария, преподобный Онуфрий, преподобный Сергий, Матушка Великая… Что это они тебя благословляют, а меня нет… Ах, вот и меня благословили… Батюшка, пришел Батюшка… А Зина как же?…" Тут она и заплакала. Это он, наверное, ей сказал, что я еще тут останусь… А на утро поднялась в шесть часов. Ходит по комнате, смотрит… Я ей: "Ну что ты встала?" Она - ни слова. Потом: "Зина, ты все хорошенько убери. Чтобы на комоде порядок был…" Подошла ко мне, к комоду, поглядела на меня и повалилась… Похоронили мы ее тоже с Батюшкой, гроб в гроб… Вот и осталась я тут одна… А Батюшка еще при жизни говорил: "Я после смерти вас не оставлю. Буду иметь дерзновение у Господа. Буду о всех о вас заботиться…" Это ему Матушка Великая всех поручила, когда ее арестовывали… В восемнадцатом году. Приехали они в обитель во Вторник на Пасху, в третий день. "Мы должны вас увезти". Тут сразу вся обитель узнала, все сбежались. Она попросилась у них помолиться. Разрешили. Пошла она в больничную церковь. Батюшка к ней пришел. Сестры окружили… "Ну, - эти говорят, - надо ехать". А сестры тут: "Не отдадим мать!" Схватили ее руками. А они говорят Батюшке: "Мы ведь посланные. Мы должны это сделать, чтобы хуже не было…" Посадили ее и сестру с ней, келейницу ее Варвару… Она говорит Батюшке: "Оставляю вам моих цыпляток…" Была она и мать, и друг, и настоятельница была мудрая. И молитвенница особенная. Стояла, как изваяние, не шелохнется. Сколько раз в церкви заплаканную ее видела… И повезли ее… И сестры бежали за ней, сколько могли… Кто прям падал по дороге… А я тут как раз пришла к обедне. Слышу, диакон читает ектенью и не может, плачет… И увезли ее в Екатеринбург, с каким-то провожатым и Варвара с ней. Не разлучилась… Потом письмо нам прислала, Батюшке и каждой сестре. Сто пять записочек было вложено и каждой по ее характеру. Из Евангелия, из Библии изречения, а кому от себя… Она всех сестер, всех своих детей знала… И потом еще посылка от нее пришла - булочки какие-то нам всем… Говорят, потом их всех в шахту бросили. А Варваре сказали: "Вас мы не хотим бросать. Вы к ихней фамилии не принадлежите". А она им: "Как с Матушкой поступаете, так и со мной…" Не разлучилась… А еще говорят, что в Святой Земле, в монастыре нашем, русском, есть гроба их серебряные - Матушки Великой и Варвары… Там она и легла, где хотела… А Батюшка еще Фросе во сне говорил: "Не тревожьтесь ни о чем. Все у вас будет в достатке". Я вот пенсию не получаю, хоть у меня стаж сорок лет… А живу - и никакой нужды… Дрова мне добрые люди бесплатно привозят… Огород копают, все сажают… За электричество с меня денег не бepут… Хлеба всегда принесут, молока… И деньги присылают… Мне тут один из города, из собеса, пришел воды напиться: "Что-то, говорит, - я вас не знаю. Вы пенсию получаете?" - "Нет", - говорю. "Как так?" - "А вот так…" - "Я вам могу выхлопотать". - "А мне, - говорю, она не нужна…" Так и живу тут, как Батюшка мне благословил, до смерти… А летом тут у меня народу много… Сестры бывают наши - Даша, Мария, Нина, Анна… Приезжают хоть на денек к Батюшке на могилку. Дети его духовные из Москвы, из Орла - каждый год… Да мало уж нас в живых сестер-то осталось, штук, наверное, двадцать… Батюшка нам так сказал: "Здесь у вас маленькая обитель. Всех, кто приходит к вам, принимайте…"
Господи, до смерти моей не дай мне забыть - курчавые облака, небо, распахнутое над лугами и дальним лесом, речушка Малица, толпа старых берез с тучей птиц над ними, грачиное "Р" над полуброшенной деревней, развалины церквушки, избушка Батюшки, его огород, где он копал картошку, его ель, которая так разрослась, его обительское кресло с потертой бархатной подушкой, кивот с безыскусными украшениями, лампадки, бумажные сытинские иконки, Святитель Митрофаний, Преподобный Онуфрий с бородою ниже колен, Преподобный Серафим согбенный и в такой же полумантии, как у Батюшки, и фотографии, фотографии - удивительное Батюшкино лицо, Великая Матушка с прямым носом и тонкими губами, Валентина Сергеевна, Батюшкина Матушка, Фросенька с цветами, и вечером тоненький голосок: "Се Жених грядет в полунощи…" и самоя Матушка Надежда, и как она провожала меня, как мы шли с ней через рожь, и как она потом стояла возле кладбища, где Батюшкина могилка, худая и прямая, со своим посохом, и как смотрела мне вслед, и как я, уже не различая черт ее лица, все еще чувствовал на себе ее взгляд несказанной доброты и кротости - все, что осталось в этом мире от Марфо-Мариинской обители милосердия.
июнь-июль 1971
Нет, нет, он не забыл, не забыл…
А я?..
А мне?…
А у меня?…
Да и откуда ей взяться, вере-то?
Елка на Рождество?
Куличи на Пасху?
Блины на масленицу?
В марте жаворонки?
И там где-то далеко-далеко моя няня - не Матрена - та, первая… И вынос Плащаницы… И слеза катится по рябой щеке…
Ах, зачем вы прогнали ее?..
Зачем не разбудили меня к Заутрене?..
Может быть, жизнь моя, вся моя жизнь пошла по-другому?..
Поздно теперь, поздно!
Чего и вспоминать…
А я. и вера-то Твоя, вера-то вся ваша - вое равно лазейка, все равно - сердобольная ямочка…
Нет!
Нет!
Не хочу!
Не хочу сердобольную ямочку!
Дави меня!
Дави!..
Слышишь?
Ты слышишь?!
Не хо-чу!…
А субботним утром, в канун Троицына Дня длится в церкви бесконечная вселенская панихида Ясные снопы свечей, разноцветные блики лампадок, женские вздохи, приглушенное всхлипывание, дребезжащее старушечье "по-ми-ии-луй", шелест записок с именами и монотонные голоса, изредка чуть возвышаемые на слове "новопреставленного".
И вот из этого полушепота, из этой полумглы вырвался, взмыл к самому куполу четкий голос иерея:
ЯКО ТЫ ЕСИ ВОСКРЕСЕНИЕ И ЖИВОТ И ПОКОЙ УСОПШИХ РАБ ТВОИХ:
ПРАВОСЛАВНЫХ СВЯТЕЙШИХ ПАТРИАРХОВ,
ПРЕОСВЯЩЕННЫХ МИТРОПОЛИТОВ,
АРХИЕПИСКОПОВ,
ЕПИСКОПОВ,
АРХИМАНДРИТОВ,
ПРОТОИЕРЕЕВ,
ИГУМЕНОВ,
ИЕРОМОНАХОВ,
ИЕРЕЕВ,
ДИАКОНОВ,
КЛИРИКОВ,
И ВСЕХ СВЯЩЕННИЧЕСКОГО,
МОНАШЕСКОГО
И КЛИРИЧЕСКОГО ЧИНА,
БЛАЖЕННЫХ СОЗДАТЕЛЕЯ СВЯТАГО ХРАМА СЕГО,
СЛУЖИВШИХ В НЕМ БРАТИИ НАШИХ,
И ВСЕХ РАБОВ ТВОИХ ПЛОДОНОСИВШИХ И ДОБРОДЕЯВШИХ
В СВЯТЕМ И ВСЕЧЕМ ХРАМЕ СЕМ,
И ВО ВСЕХ СВЯТЫХ ТВОИХ ХРАМАХ И ОБИТЕЛЕХ,
ВО ВСЯКОМ НАЧАЛЬСТЕ И ВЛАСТИ
И СЛУЖЕНИИ БЛАГА РАДИ ОБЩАГО ПОТРУДИВШИХСЯ,
МИЛОВАВШИХ НИЩИЯ,
ПОСЕЩАВШИХ БОЛЬНЫЯ,
ЗАСТУПАВШИХ НЕМОЩНЫЯ,
ПОДВИЗАВШИХСЯ ЗА ПРАВДУ,
СКОНЧАВШИХСЯ В ПЛЕНЕНИИ И ЗАКЛЮЧЕНИИ,
В ГОРЬКИХ РАБОТАХ, В РУДАХ,
В УЗАХ И ТЕМНИЦАХ,
ПОГИБШИХ ОТ МЕЖДУУСОБИЯ,
И ВСЕХ РАБОВ ТВОИХ ВНЕЗАПНОЮ
И НАСИЛЬСТВЕННОЮ СМЕРТИЮ СКОНЧАВШИХСЯ,
И ПРЕДСМЕРТНАГО ПОКАЯНИЯ
И ПРИЧАЩЕНИЯ СВЯТЫХ ТАЙН НЕ СПОДОБИВШИХСЯ,
ПРАВОСЛАВНЫХ ВОИНОВ НА ПОЛИ БРАНИ УБИЕННЫХ,
СКОНЧАВШИХСЯ ВНЕ УМА И ПАМЯТИ,
ОТ РАЗБОЙНИКОВ И НАВЕТЧИКОВ ЖИЗНИ ЛИШЕННЫХ,
УМЕРШИХ ОТ ОГНЯ, ГРОМА И МОЛНИИ, ОТ МРАКА,
ОТ ЯРОСТИ СКОТОВ И ЗВЕРЕЙ, ГАДОВ И ПТИЦ,
В МОРЕ, РЕКАХ, ЕЗЕРАХ И ИСТОЧНИКАХ УТОПШИХ,
И ИНЫМИ МНОГОРАЗЛИЧНЫМИ ВИДЫ НЕЧАЯННЫЕ СМЕРТИ СКОНЧАВШИХСЯ,
ПО БЕДСТВЕННОЙ СМЕРТИ ПОГРЕБЕНИЯ ЛИШЕННЫХ,
СИРОТЫ И НИШИЯ,
УБОГИЯ, СТРАННИКИ И МЛАДЕНЦЫ,
ПРАОТЕЦ, ОТЕЦ, БРАТИИ И СЕСТР НАШИХ, И ВСЕХ ЯЖЕ ОТ ВЕКА И ДО НЫНЕ ТВОИХ РАБОВ ОТ ЧЕТЫРЕХ КОНЕЦ ЗЕМЛИ В ПРАВОСЛАВНОЙ ВЕРЕ СКОНЧАВШИХСЯ,
И ИЖЕ МЫ НЕ ПОМЯНУХОМ НЕВЕДЕНИЕМ, ЗАБВЕНИЕМ ИЛИ МНОЖЕСТВОМ ИМЕН,
В СЕЙ САМЫЙ ЧАС,
ВОНЬ ЖЕ МОЛИМСЯ ТЕБЕ,
ОТ СЕГО ЗЕМНАГО ЖИТИЯ ОТХОДЯЩИХ,
ХРИСТЕ БОЖЕ НАШ,
И ТЕБЕ СЛАВУ ВОССЫЛАЕМ
СО БЕЗНАЧАЛЬНЫМ ТВОИМ ОТЦЕМ
И ПРЕСВЯТЫМ И БЛАГИМ И ЖИВОТВОРЯЩИМ ТВОИМ ДУХОМ
НЫНЕ И ПРИСНО И ВО ВЕКИ ВЕКОВ, АМИНЬ.
11 марта 1977
г. Москва