Странно, но начиная с этой минуты - с этого дня - время как бы ускорило свой ход. События уплотнились неимоверно: как будто в один день втискивалась целая неделя. Я не преувеличиваю.
- Ты слышал вчера наш разговор? - начал Андрей Николаевич, входя. - Ведь так?
- Вы присядьте, - пригласил я, смутившись.
- Неважно. Ну, давай сядем. Значит, слышал? - Мы сели у стола, напротив друг друга.
- Слышал.
- И потому не пришел ночевать? Я хочу знать почему? Обиделся на меня, рассердился?
- Ну, что вы! За что?
- Ты как будто привязался ко мне, даже полюбил, как отца. А теперь что же, сразу разлюбил?
- Андрей Николаевич!
- Ты меня называл отцом…
- Но вы не отец. Знали это с самого начала. Вам просто стало меня жалко… Видно, я был действительно очень жалкий, уж так хотелось иметь отца! Сколько я могу пользоваться вашей добротой и… жалостью.
- Угу. Я примерно так и понял. Но дело - для меня - осложнилось тем, что я полюбил тебя, как сына. Понятно, как родного сына! Я очень страдаю из-за того, что ты ушел. Ты сказал Алеше, что вечером переедешь к нему. Прошу тебя, не делай этого, возвращайся ко мне, как к отцу. Все думают, что ты мой сын, пусть так и будет. А за то, что я не принял тебя тогда… четырехмесячного, прости. Это была моя ошибка. Самая большая ошибка в моей жизни. Неужели ты не сможешь простить? Андрей!..
- Андрей Николаевич, ни о каком прощении и речи не может быть. Никого на свете я не люблю больше, чем вас. Всю жизнь буду помнить, как вы меня приняли, как мы жили это время, до приезда мамы. Мой отец, настоящий, художник Никольский, но разве бы я мог его любить и уважать больше, чем вас. Если бы я только знал, что он мне родной…
- Тебе его жалко?
- Очень! Вы не представляете, как мне его жалко.
- Представь, Андрюша, мне тоже его жаль. Он был талантливый художник.
Мы помолчали, не сводя друг с друга взгляда.
- Так вернешься? - возвратился он снова к этому же.
- Андрей Николаевич, помните, у нас ведь было договорено, что вы женитесь на Христине, а я живу у Алеши. Простите, но что именно изменилось?
- В моей личной жизни все изменилось. Я собирался жениться на Христине… Теперь это невозможно.
- Из-за мамы? Вы опять вернулись друг к другу?
Болдырев тяжело вздохнул и опустил голову на руки. Несколько минут тишина стелилась в комнате, как тяжелый бесцветный туман. Затем он поднял голову и прямо глянул на меня.
- Я понял, что не люблю Христину. Люблю, как сестренку, очень уважаю… ну есть немного увлечения. Она стоит большего чувства, сынок. А я всю жизнь любил лишь одну женщину… Ксению, твою маму.
- Вы опять сходитесь?
- Нет, Андрюша, нет, Ксения сказала, что ее чувство перегорело… Слишком долго ждала меня, не надеясь, не веря. Она выходит замуж за…
- Кирилла?
- Ты знаешь?
- Он мне сказал. Мама прислала ему телеграмму, что согласна быть его женой.
- Ну вот, видишь. Мне она этого не говорила.
- Но она же вас любит! Что мама, с ума сошла? Уж эти женщины - все напутают, запутают. Возможно, она и увлеклась Кириллом, там, в Крыму, как вы Христиной. Но любит она всю жизнь только вас.
- Откуда ты знаешь, дружок?..
- Откуда!.. Я видел, с каким лицом собирала меня на Байкал - к вам! Все вечера, допоздна, таскала меня по Москве, вроде как я прощался со столицей, но водила-то меня лишь по тем местам, которые связаны в ее душе с вами. Понимаете или нет? И разве мы все (мои друзья и я) не видели, как вы смотрели друг на друга в тот вечер ее неожиданного приезда. Мама любит вас!
- Но выходит замуж за Дроздова. Я опять остаюсь один. Но теперь мне одиночество особенно в тягость, просто нестерпимо. Вот почему я зову тебя обратно ко мне. Разве мы плохо бы с тобой жили?
- Скажите… Мама должна теперь уйти от вас, раз я ушел, все же неловко вам в одной комнате, если вы не муж и жена?
Андрей Николаевич усмехнулся.
- Я тоже так думаю. Ксения говорит: какие глупости! Ей у меня удобнее, чем в гостинице. Кроме того, ей лучше всего работается вечером, она задает мне массу вопросов, как директору института, ну, и как бывшему геодезисту-топографу, исходившему этот край вдоль и поперек.
- Это верно, - подтвердил я. - Вечно мне не давала уснуть. Значит, мама еще не уходит от вас?
- Пока нет. Уйдет, когда зарегистрирует свой брак с Дроздовым.
- Когда будет свадьба?
- Не скоро. Боится, что счастье помешает ее работе над фильмом.
Я с удивлением уставился на него.
- Так о каком одиночестве вы говорите?
Я подошел и по-сыновьи обнял старшего Болдырева.
- Как только она уйдет, так я переберусь к вам. А до тех пор поживу у Алеши в пекарне.
- Ты сердишься на мать?
- Нет. Я люблю маму, она дала мне жизнь… Простите, но вы могли бы даже не узнать о существовании Никольского, а меня просто… могло не быть.
Я подумал немного, потом сказал:
- Но по-моему, ей пора устроить свою жизнь, раз и навсегда. И я не хочу ей больше мешать. Только знаете… Я не верю, что она выйдет замуж за Кирилла. Вот увидите.
Мы еще немного поговорили. Договорились, что он отвезет меня к Алеше. (А пока заперли квартиру Жени, полную цветов и свежести.) Потом мы все вместе вернулись домой.
Мамы дома не было, на столе лежала записка, что она с Таней уехала на алюминиевый завод, но к ужину будет. Просила узнать, где обретается Андрейка.
Я быстро собрал свои вещи, книги, и Андрей Николаевич отвез меня в пекарню. Дорогой я спросил:
- Я насчет Кирилла… Неужели ему все равно, что вы теперь останетесь вдвоем в квартире с его будущей женой?
- Думаю, что не все равно, но здесь вступают два обстоятельства: первое - его самоуверенность, второе - то, что он не желает оказывать давления на решение Ксении.
"Как и я тоже", - подумал я.
Христины не оказалось дома, и Андрей Николаевич, по-моему, был рад этому.
Он крепко расцеловал меня, пожал руку Алеше и уехал готовить ужин к возвращению мамы; Алеша всучил ему свежевыпеченный. хлеб.
Я быстро расставил книги на полках, засунул чемодан под кровать и огляделся, будто впервые. Уютная квадратная комната, стены выкрашены водоэмульсионной краской лимонного цвета (Алеша сам красил). На столе, покрытом зеленым картоном, лежали листы с формулами, - Алешины вычисления. Над его кроватью висел портрет Эйнштейна и пейзаж "Полдень на Байкале", который я написал по памяти и подарил ему, а в изголовье небольшая фотография - моя, в рамочке из оленьего рога. Моя стена была пока голой, я решил, что завтра что-нибудь подберу из картин Никольского, оставленных мне, - мама часть их привезла.
- Занятий по математике у вас сегодня нет, дома будешь? - спросил я Алешу.
- Сегодня дома. Я рад, что мы наконец вместе, Андрей. Я тоже был рад. Виталия не было дома, не знаю, где он шлялся. Из театра звонили и возмущались, что он опять опаздывает.
Пока Алеша с Мишей вынимали из печи булки, я поставил на плиту чайник и накрыл на стол.
Мы втроем поужинали чем было, выпили чаю с горячими булками, когда зазвонил телефон. Я взял трубку, но просили Алешу. Мне показалось, что это голос Кирилла. Так и оказалось. Он просил Алешу немедленно зайти к нему в институт и сказал, что для скорости выслал за ним машину.
- Сейчас буду готов, - ответил Алеша и добавил: - У нас вроде новоселья, Андрюша Болдырев переехал ко мне вместо Жени. Насовсем.
- А-а-а… Можете приехать оба. Он повесил трубку.
Легковая машина быстро домчала нас до института "Проблемы Севера". Нас встретила в вестибюле Христина и повела гулкими, опустевшими коридорами до кабинета Дроздова.
- Подожду вас, - сказала она, - вместе подъедем на машине.
Но Кирилл тоже пригласил ее в свой кабинет. Мы с Алешей сели рядом на мягких стульях, Христина в стороне на диване.
- Ну вот, я писал насчет тебя ректору Новосибирского университета, - посмотрел он на Алешу. - Написал академику Петрову. Мне не хотелось, чтоб у тебя пропал напрасно год. Написал про твои математические способности… Алеша покраснел.
- Да вы что, Кирилл Георгиевич, на смех?
- Я так думаю, - отчеканил Кирилл, - и это действительно так. Что они подумают, будет видно после собеседования с тобой. Да, эти твои оригинальные расчеты… я послал их как черновик твоей научной работы.
- Какой "научной" работы? - пришел в ужас Алеша. Кирилл расхохотался.
- На занятиях математического кружка, - он обращался к Христине, - под предлогом обычного задания я дал им - на выбор - несколько нерешенных задач нашего времени. Разумеется, никто не подступил к решению, кроме… Алексея Косолапова. На кафедре математики потребовали, чтоб Косолапое сам (непременно сам, без всяких соавторов) закончил эту работу.
- Это вы - на всякий случай - потребовали, - тихо заметила Христина.
- Сначала я, затем они. Это, брат, Новосибирск… В общем, сама знаешь, какие там люди. Короче говоря, билет на самолет тебе забронировали. Завтра вылетаешь в 6.30. Понятно? Соберись сегодня. В Новосибирске явишься к секретарю, она тебя устроит с гостиницей и прочим. Деньги у тебя есть? А то могу одолжить, сколько понадобится, отдашь через три года.
- Есть… Я как раз зарплату получил… - пробормотал Алеша.
- Сколько? Хватит ли? Ну, ладно. Будешь сдавать на математический факультет университета. Вот так-то, голубчик, поздравляю тебя.
Кирилл поднялся со своего кресла, обошел письменный стол и расцеловал вконец смущенного Алешу в обе щеки. Вне себя от радости, я обнял их обоих. Христина крепко пожала Алеше руку и пожелала ему удачи.
- Почему же ты его не поцелуешь? - с негодованием вскричал я. - Тогда и Христина поцеловала его: будто встретила на пристани брата.
- Я предупредил их, что математику ты знаешь в пределах первых двух курсов - ну, а остальные предметы сдашь за десятилетку… ты же готовился сдавать в вуз, когда Андрюшка потащил тебя на Байкал.
Так… Он мне даже не сказал! Только в этот вечер я узнал, что Алеша готовился к сдаче экзаменов в Московский педагогический институт на отделение дефектологии.
Он хотел преподавать во вспомогательной школе. Помочь ребятам, таким, с которыми он мог бы учиться вместе с Мишкой. Миша, без сомнения, много рассказывал ему о вспомогательной школе, где он учился несколько лет.
- Ведь при Новосибирском университете нет заочного? - сказал он.
- Чудак! Зачем тебе учиться на заочном, если тебя примут, в виде исключения, прямо на второй или даже на третий курс - собеседование покажет.
- Но я хочу в педагогический институт, на дефектологическое отделение. В Новосибирске даже нет совсем такого отделения. В Иркутске есть. Я узнавал.
Кирилл потер виски. Кажется, ему хотелось ругнуть Алешу покрепче.
- Разрешите мне сказать, - вмешался я, поворачиваясь к своему упрямому другу: - Алеша! Слушай меня внимательно. Недавно мы с тобой были на лекции Кирилла Георгиевича. Так? У тебя девяносто три процента нервных мозговых клеток (примерно тринадцать миллиардов!) находятся в резерве. Незаполненными. Это же надо подумать! Видимо, для далеких потомков, которые и жить-то будут на Венере. Почему бы часть этого резерва тебе не позаимствовать?
- Не понимаю, - улыбнулся Алеша, но он понял. Все поняли.
- Будешь ставить на себе опыт, как Дроздов Кирилл; закончишь сразу два факультета: математический и дефектологический. К первому влечет тебя душа, ко второму - чувство долга, а ты их совмести. Хорошо получится. А сейчас поблагодари Кирилла Георгиевича за его хлопоты, и пошли: надо собирать тебя в дорогу.
- Спасибо, Кирилл Георгиевич! - сказал Алеша. - Я вам буду век обязан…
- Может, два, если увеличат продолжительность человеческой жизни, - добавил я.
Мы простились, и тот же водитель (я его знал) подкинул нас к пекарне, где Миша уже ждал, чтоб идти домой.
Водитель захватил его с собой. Люди в Зурбагане отзывчивые.
Мы долго не могли уснуть, все говорили о будущем Алеши.
- Ты будешь доктором наук, потом академиком, - радовался я, - может, откроешь что-то совсем новое в науке, как Эйнштейн. Сначала в математике, затем в дефектологии. Вычислишь модель безукоризненно здорового гена, и никогда больше не будет умственно отсталых ребятишек. Никогда!
- Для этого надо, чтоб не было пьющих отцов и матерей. Если наш Виталий женится, думаешь, у него будет нормальный ребенок? Я и не знаю, как на него повлиять… Может, ты сумеешь?
- Я подумаю. Здоровые гены - это гены человека, который не пожелает пить водку, вообще никаких наркотиков не пожелает. Ты смоделируешь такие гены, а медики осуществят их практически на человеке. Ты получишь сначала Ленинскую премию, затем Нобелевскую. Весь мир тебя признает. А Христина тебя полюбит, вот увидишь, Алеша!
- За премии? - простодушно удивился Алеша. - С такой ряшкой не полюбит меня девушка, вроде Христины Даль. Согласись и ты.
- Нет, никогда не соглашусь. У тебя хорошее, типично русское лицо. Ты похож на Андрея Рублева…
- Ты же его не видел. Что мне с собой взять?
Мы еще долго разговаривали, выключив свет. Поскрипывал потолок: там ходила Христина.
Утром я проводил его на аэродром. Пожелал ни пуха ни пера. Обнялись. Видимость была хорошая, и я долго следил за самолетом, пока он не исчез в синеве, словно вдруг растаял. Изрядно продрог. Дома я с наслаждением выпил горячего кофе со свежими слойками, которые Нюра с Мишей напекли специально для меня (они меня полюбила за то, что я любил Алешу). Но я не успел даже согреться, как затрезвонил телефон, и Кирилл велел поспешить в институт: немедленно выезжаем в командировку. Машину поведу я.
Конечно же, я - другого шофера НИИ не давали. В Зурбагане они на вес золота, особенно зимой, когда навигация прекращается.
Я не успел уточнить, кто именно едет, на какой машине, как он уже повесил трубку.
Вот уж поистине человек неожиданных решений. Вчера и слова не было ни о какой командировке.
- Оденься потеплее, - посоветовал Миша.
Я так и сделал, потому что меня как-то знобило, и поступил правильно.
Мы выезжали втроем - Кирилл, Христина и я - на строительство туннеля… Далековато, тем более что я там еще ни разу не был. Туда можно попасть лишь по зимнику, а осенью нас подбрасывал туда вертолет.
Только мы снесли и уложили вещи и приборы в газик, как во двор въехала новая "потрясная", как выразился бы Виталий, "Татра", буквально только что с конвейера, мощная и элегантная одновременно.
В кузове было что-то громоздкое, тяжелое, аккуратно прикрытое брезентом и прихваченное веревками. "Татрой" правил сам Кузькин.
- С райкомом договорено, с директором тоже, едете на "Татре"… - затараторил он, выпрыгнув из кабины.
- Какая-то сверхновая хитрая машина для строителей туннеля, только что с испытании. Вот тебе, Болдырев, путевой лист. "Татра" уже заправлена. Запас бензина с собой имеется. В кузове.
- Я туда ни разу еще…
- Не заблудишься, парень. До мостоотряда доберешься по знакомой дороге. Так? Там переночуешь. А завтра, с рассветом, по зимнику. Сбиться там некуда. Один он пока, зимник-то. "Звездная трасса" зовут его наши романтики, те, что Сен-Мар Зурбаганом величают.
- Почему? - оживился я.
- Увидишь сам.
- К звездам близко, - отрывисто пояснила Христина и резко повернулась к Кузькину:
- А постарше и поопытнее у вас никого не было на "Татру"?
- Все водители на подхвате, Христина Петровна. А чем Болдырев плохой шофер? На "отлично" сдал экзамен. Чего вы парнишку позорите, доставит вас за милую душу. А что молод… Сибирь молодым покорять. А вы тоже боитесь, Кирилл Георгиевич?
- Хватит болтовни, мы теряем время, - сказал Кирилл спокойно.
- Вот и хорошо, - просиял Кузькин, - а ты, Андрюша, будь поосторожнее в горах-то. Усек?
- Усек.
- Ну, садитесь, кабина как раз на троих (до чего же все кстати!), и с богом, как говорится. Ни пуха ни пера.
- Спасибо.
- Эх, Андрюша, надо к черту послать! Во двор выскочила папина секретарша.
- Андрей, директор вызывает тебя, мама тебя хочет видеть. Я вопросительно взглянул на Кирилла.
- Иди, - сказал он, - естественно, что Ксения Филипповна хочет тебя видеть. Даю тебе десять минут. А мы зайдем погреемся.
Я неохотно пошел на второй этаж. Еще в коридоре услышал: они оба заливались смехом. Вошел без стука. Они так и покатывались от хохота по обе стороны письменного стола.
Мама поцеловала меня.
- Что же ты не позвонил даже? - попеняла она мне. - Ведь я беспокоилась о тебе, как, по-твоему?
Она выглядела замечательно, совсем не похоже, что беспокоилась.
- Если не секрет, над чем смеетесь? - поинтересовался я. Они переглянулись.
- Просто хорошее настроение, - объяснила мама. - Есть новости… Я возвращаюсь к мужу.
- Ты хочешь сказать, что муж возвращается к тебе. Ведь это он ушел от тебя, - поправил я маму.
- Зануда ты, Андрюшка!
- А как же твой жених?
- Какой жених?
- Кирилл.
- Он меня бросил.
- Когда он успел?
- Сегодня рано утром. Вызвал меня по телефону в сквер, что перед театром… ровно в шесть утра. Сказал, что просит прощения, но он женится только на сибирячке. Видимо, на Христине Даль. Она еще не знает. Просил не говорить: сам ей скажет. Подарил мне на прощание свою книжку, только вышедшую из печати. Издательство "Мир". Я там, конечно, ничего не пойму, слишком много формул. Но с портретом. И такая очаровательная надпись, на, прочти.
Мама сунула мне тоненькую, изящно оформленную книгу: "Время ускоряет ход". Фотография была удачной.
Внизу наискосок было написано всего две строки, без всякой подписи:
Не укоряю, что прошла,
Благодарю, что проходила.
- Надеюсь, что когда-нибудь я смогу понять, что написано в этой книжке, и тогда с интересом прочту ее. Желаю вам большого счастья. Рад, что вы снова вместе. Мечтал об этом с детства.
Я поехал.
- Ни пуха ни пера! - одновременно напутствовали меня супруги Болдыревы.
- К черту! - буркнул я, уходя.
Глава десятая
ЗВЕЗДНАЯ ТРАССА
Мы без приключений доехали до моста, только сильно замерзли, хотя кабина была утепленной, а на мне меховые унты, а под полушубком меховая куртка.
На Кирилле была его дубленка, норковая шапка. Христина в своей светлой шубке из искусственного меха и белой пушистой шапочке выглядела рядом с ним более чем скромно. От холода она укрылась пуховым платком. На ногах валенки. Но до чего же это была красивая пара. В поселке мостостроителей на них все восхищенно оглядывались.
Кирилл не откладывая в долгий ящик приступил к своей программе ухаживания. Вечером я улегся спать (нам с Кириллом отвели для ночлега кабинет начальника строительства. Он на диване, я на раскладушке), а они с Христиной ушли в клуб, где демонстрировался фильм Эльдара Рязанова. Я его видел, Христина тоже видела. Мы тогда втроем и ходили в кино, с Алешей.
Не помню, говорил ли об этом? У меня с детства такое свойство: я почему-то легко могу себя поставить на место другого человека со всеми его мыслями, ощущениями, переживаниями.