По тому, как он вдруг испуганно съежился, я понял, что вошла Христина. Она была уже готова - в шубке и меховой шапочке. Я повернулся и посмотрел прямо в ее синие глаза: мне-то нечего было стыдиться… Так… Она опустила ресницы. То-то же, дорогая, не я перед тобой виноват, а ты передо мной. Я все еще продолжал на нее смотреть, когда она, неожиданно для самой себя, сказала:
- Ты не сердись на меня, Андрюша!..
- Я не сержусь. Но и вы должны понять… Мама просто вернулась к мужу.
- Просто вернулась. Действительно, прост о… А зачем она его бросила?
- Но ведь мама никогда его не бросала. Она была виновата перед ним… Могла бы легко скрыть свою вину… Она этого не сделала… И не солгала ему… Он не простил и ушел. Не она, а он… он… Разве так трудно понять? Вот… Мама всегда удивлялась, почему я на него так похож… когда он мне не отец…
- А теперь он простил ее?
- Он с е б е никак не может простить, Христина.
- Понятно… Потому что полюбил тебя, как родного сына. Вот где ирония судьбы. Надо же!..
Я нерешительно смотрел на нее. Христина поняла меня."
- Не беспокойся, я никому не расскажу, я скрытная, а это их дело. До свидания, Андрюша.
Христина быстро подошла и поцеловала меня в щеку. Вошедший Виталий от души удивился.
- А меня? - сказал он, улыбаясь.
- Когда бросишь выпивать. Послезавтра вернемся, - сказала мне Христина, - мы только до ближайшего поселка "Вагончики". Надо их взять на медицинский учет.
Виталий вышел, взглянув на меня. Кажется, он просил о помощи. Ладно.
- Слушай, Христина, - сказал я, меняя тему разговора. - Я насчет Виталия… Никакой он не алкоголик, он же может не пить. Он просто боится. Панически боится жизни, людей, самого себя, одиночества, боится призраков, которые ему могут привидеться. Когда в голове зашумит, а рядом веселая компания, ему становится не так страшно. Больше всего он боится Байкала, так жестоко расправившегося с его приятелями. Вбил себе в голову, что Байкал еще до него доберется. Бедный малый!
Его не от алкоголизма надо лечить, а от депрессии… Прости, что вмешиваюсь не в свое дело. Но я знаю Виталия больше,
чем ты…
Я думал, что Христина рассердится за мое вмешательство, но она сказала (так серьезно), что подумает над моими словами.
Они уехали, а я лег на кровать и дочитал новый фантастический роман Клифорда Саймака на английском языке, который мне привезла мама (боится, что я забуду английский).
Вечером на меня напала тоска, что со мной бывает крайне редко. Я еще ни разу не оставался в пекарне один… Нет, не то чтоб боялся - это чепуха на постном масле, дома в Москве я часто проводил вечера с книгами. Но как-то все складывалось… По приезде в Зурбаган у меня образовался свой круг близких друзей, и вот на них всех надвигалась беда - та или иная.
Какие-то наговоры на отца. Христине грозило одиночество: вряд ли она выйдет замуж без любви. Даже у Виталия было неблагополучно - он от нас скрывает, что его гнетет. Даже сильный, яркий, талантливый Кирилл, видимо, был одинок. Зачем мама давала ему ту телеграмму? Видно, забыла отца, а когда встретила - все началось снова.
А Женя заплакал, когда узнал о смерти первой жены, матери его ребенка.
Ну, а я… Я был чем-то недоволен в себе, какая-то неудовлетворенность меня грызла… Бросил спорт… Свое фигурное катание. Нет, я не раскаивался, что бросил: менять партнершу, да еще и тренера у меня бы не хватило силы духа. А с Чешковым я больше работать не мог. У меня хватит своей силы воли, и подавлять ее я никому не позволю.
Мучит меня другое: какая-то неосознанная тоска. Следовало бы махнуть куда-нибудь подальше на север, где действительно экстремальные условия, но в настоящее время я не мог: у дорогих мне людей были неприятности, а может, и беда. Я походил по комнате - поскрипывали доски - и вдруг решил сходить к Мише. Посмотреть, как он живет, познакомиться с этой тетей Фленой. Он давно меня приглашал к себе.
Я знал, где он живет, и, не задумываясь, отправился к нему. Бревенчатый дом тети Флены нашел без труда - над самым Байкалом. Отперла мне сама тетя Флена. Я сразу узнал ее по описанию Миши. Высокая, статная, лицо почти без морщин, с молодыми, ясными глазами. Ей было за семьдесят лет, но никто не звал ее бабушкой. Только и было в ней старого, что руки - изработанные, с припухшими суставами. На ней был синий сарафан в горошек и светлая кофточка. Белый накрахмаленный платочек прикрывал черные волосы.
Тетя Флена встретила меня как родного. Разохалась, что Миша с Нюрой ушли, "как на грех", в кино, заверила, что они скоро придут, и уговорила раздеться и подождать их.
- Как раз пельмени делаю, поешь. Проходи-ка в зало и там подожди.
Я пошел в "зало"… споткнулся и сел на первый попавшийся стул. На лежанке, накрытой украинским рядном, сидела молодая, сильно загорелая сероглазая женщина в брюках и тонком белом свитере, туго обтягивающем грудь. На шее ее висел кулон из зеленого уральского камня.
Она молчит, молчу и я. Смотрю на нее во все глаза, она тоже смотрит на меня. Поздоровался я, когда вошел, или сразу как бы обалдел, совершенно не помню. Молчание становится невыносимым, но все слова у меня выскочили из головы, словно я забыл русский язык. Никогда еще не чувствовал себя таким идиотом.
К довершению всего я почувствовал, что краснею, и решил идти на кухню помочь тете Флене лепить пельмени, но куда там, ноги у меня словно приросли, и я не мог шевельнуться. Отродясь со мною такого не было. К женщинам я довольно равнодушен, может, всегда был слишком занят - учеба, тренировки. Моей партнершей была Марина, еще ребенок. Ни одна из девчонок в школе мне не нравилась.
А теперь, увидев эту незнакомую женщину, я был, что называется, сражен наповал.
Что со мной случилось? Итак, я молча смотрел на нее. Она вовсе не была красавицей. Глубоко посаженные яркие серые глаза; свежие, как у детей, губы, пожалуй, толстоваты; ресницы у нее были длинные, темные - позавидовала бы любая артистка. Волосы каштановые, блестящие, подстриженные по последней моде. Удивительно хороши у нее были руки: узкие, с длинными пальцами, ногти блестящие, розовые, без малейших следов лака.
Не знаю, сколько бы мы с ней смотрели так друг на друга (я - пылко, она - спокойно), если бы вдруг кто-то, как сумасшедший, не затарабанил в дверь. Впрочем, ни она, ни я даже не шевельнулись.
Гость уже тарабанил в окно, потом стал орать во все горло:
- Таиска! Таиска!
"Таиска" только глаза на мгновение закрыла и сжала рот. Минуту спустя "гость" предстал на пороге собственной персоной.
Это был высокий, широкоплечий красавец, здоровый и горластый. Да, он был красив и самоуверен, но как-то сумрачен. Большие стального оттенка глаза смотрели властно и хмуро. Театральный режиссер сказал бы о нем: "прирожденный Петруччио".
Сначала он меня не заметил.
- Таиска, сейчас же марш домой! - скомандовал он.
- Нет, Вася, я совсем ушла от тебя, - мягко сказала она.
- Тася!
Тася вытянула затекшую ногу и стала ее массировать. Муж сел рядом с ней на лежанку, как был, в дубленке.
- Ты пойдешь домой или нет?
- Нет.
- Что ж мне - тащить тебя на руках?
- Это не поможет, Василий.
- А, черт, жарко!
Он разделся и бросил дубленку на стул.
- Слушай, Тася, - он взял обе ее руки в свои, - не ко времени ты это все затеяла. Завтра у нас гости: придут районное и областное начальство, кое-кто из московской комиссии (может, все), руководящий персонал леспромхоза… Как же без хозяйки?
- Устраивай мальчишник.
- Ерунда, большинство придет с женами. А у меня хозяйки дома нет?
- Попроси тетю Флену быть хозяйкой. Она тебя любит.
- Ну, не капризничай, прошу тебя. Подумай, в какое положение ты меня ставишь. Хорошо ты поступаешь?
- Думаю, что хорошо. Ты сам знаешь, что это не каприз, а принципиальность. Кстати, - я уже подала на развод.
- Тася! Завтра ты заберешь заявление обратно.
Он схватил ее за плечи, поставил на ноги. И только тогда он почувствовал присутствие чужого человека и с недоумением посмотрел на меня.
- Кто этот мальчик? - спросил он (нет, каков мерзавец: "мальчик"?!).
Мне очень захотелось выдать ему пару крепких слов, но я смолчал.
- Не вижу никакого мальчика, - сказала милая женщина и снова уселась с ногами на теплую лежанку. Он ошалело взглянул на меня, но не отступился.
- Кто вы? - спросил он строго.
- Андрей Болдырев. А вы случайно не Василий Георгиевич Чугунов?
- Это не имеет значения. Тася, быстро одевайся, и пошли домой.
Я вдруг обрел дар речи… Может, мне не хотелось отпускать ее с ним… Она же подала на развод.
- Зачем вы это сделали, товарищ Чугунов? Вас же теперь никто не будет уважать в Зурбагане.
Он скрипнул зубами и принес шубку жены.
- Одевайся, Тася.
Тася не шевельнулась, а я продолжал:
- Чтоб вызвать комиссию из Москвы для разбора персонального дела коммуниста, надо написать на него нечто чудовищное, а так как этот коммунист Болдырев Андрей Николаевич, отдавший и молодость и здоровье освоению Сибири, и его здесь каждый старожил, каждый первопроходец знает, то из этой вашей затеи, кроме позора для вас лично, ничего не выйдет. Вот и жена от вас уходит, потом уйдут друзья…
- А у него нет друзей! - звонко произнесла Тася, - у него есть нужные люди. Хочешь, Василий, я предскажу тебе дальнейшее? Разбор дела Болдырева превратится в разбор дела Василия Чугунова. Я тебе это обещаю. Мы еще не познакомились… Как я поняла, вы сын Андрея Николаевича. А я Таисия Константиновна Терехова. Главный лесничий опытного лесхоза. Мой бывший муж, директор леспромхоза… Но ведь таких людей близко к природе нельзя допускать. Лес они не любят, людей тоже, у них своя технология, как бы "кубиков" побольше дать, а там хоть трава не расти! Плевать им на то, чтоб сохранить подрост, семенные деревья, красивые урочища, древние кедровые рощи, не оголить берега рек. Взываешь к совести, справедливости, благородству, а в ответ слышишь: "Вы нам морали не читайте, с нас план спрашивают. Нам надо рубить, где поближе да получше, скорее и больше". Боролись, конечно, когда побеждали, когда терпели поражения. Был чудесный сосновый бор за Ыйдыгой… Теперь там осинник, кустарники. Оголили много земли вдоль БАМа. А ведь там всюду будут города. Уже открыты месторождения киновари, олова, свинца. Два-три поколения пройдет, пока вырастет такой сосновый бор. Сейчас замахиваются на кедровый бор!
- Правительственный заказ! - буркнул разозленный донельзя Чугунов.
- Какая чушь! Ищите в тайге. Бор не дадим, и не думайте. Не надейтесь. У Дроздова друзья - космонавты, сибиряки - обещали помочь. А таких людей, как ты, Василий, надо либо из Сибири гнать совсем, либо не допускать до руководящих должностей. И мы этого добьемся.
Чугунов вскочил с лежанки. Ноздри его бешено раздувались. С каким бы удовольствием он закатил своей молодой супруге оплеуху. Желание это было столь же явным, сколь и несбыточным.
Вошла тетя Флена с кипящим самоваром в руках и, ловко поставив его на поднос, стала накрывать на стол. Через минуту-другую пришли Миша с Нюрой, и мы все сели за стол. Кроме Чугунова. Как его ни уговаривала тетя Флена, он ушел. Тася ела без аппетита и молча. Все же это был ее муж, с которым она прожила два года. Такая не выйдет замуж без любви, и решиться на развод ей нелегко, значит, совсем перестала уважать…
Такая, как она… Разве я знаю ее? Могу знать, только увидев впервые в жизни? Но я был уверен, что знаю.
Миша и Нюра были очень довольны, что я их навестил. Когда я уходил, они решили меня немного проводить. Мы, все трое, оделись, а я все медлил. Уже смотрели они на меня с недоумением. Я вдруг решился и подошел к Тасе.
- Как вам позвонить, куда? - спросил я. - Можно ли приехать к вам в лес с кинооператором и режиссером? Вы знаете, я подумал, что они должны непременно познакомиться с вами и вашим опытным лесничеством.
Тася не стала ничего уточнять, ни расспрашивать, просто написала на листке из записной книжки телефон и протянула мне.
Я почти всю ночь не спал, думал, почему Тася Терехова произвела на меня такое сильное впечатление.
Алеша приехал раньше, чем я ожидал. Христина с Виталием были в отъезде (в "моем" зеленом фургончике), Миша и Нюра еще не пришли на работу, когда раздался звонок. Я в одной пижаме выскочил из-под теплого одеяла, отпер дверь и очутился в медвежьих объятиях Алеши.
- Приняли?! - вскричал я, только взглянув на его сияющее лицо.
- Приняли. На первый курс. Как раз отсев был. Обязали доедать за первое полугодие.
- Алешка! Дружище! - завопил я вне себя от радости за своего друга.
Уже за столом не-то лукаво, не то смущенно рассказал, мне о том, что получил консультацию насчет своей математической работы у самого академика С. и обещал закончить эту работу…
- С академиком… но каким образом? Как ты его нашел? Алеша укоризненно покачал головой.
- По-твоему, я бы стал отрывать его от работы, чтобы… мне консультацию? Он сам меня нашел!
- Ему написал Кирилл?
- Нет. Кирилл отослал мое пространное решение "задачи" в математический журнал, а главный редактор дал ознакомиться академику. Ну, он узнал, что я окончил ГПТУ, работаю пекарем, и пожелал увидеть меня, познакомиться.
- Где же вы встретились?
- У него дома. Пригласил меня на чашку чая.
- О чем же вы говорили?
- Его интересовало, каким образом я пришел именно к этому решению. Ну и еще… спорили.
- Черт побери! О чем?
- Он ужасно ругал моих учителей из школы, обозвал их…
- Идиотиками?
- Идиотами. А я заступился. Они ведь всю жизнь нам отдавали… свою любовь… А профессор говорит… что они… обязаны были видеть мою… - Алеша запнулся и покраснел.
- Что видеть?
- Неважно. Профессор большой ученый, человек эмоциональный… Потому преувеличивает.
- Понимаю. Учти, что я с ним согласен. Жаль, что мне надо от тебя уходить - соскучился…
- Вечером увидимся, поговорим.
В этот день я с бригадой Мосфильма должен был лететь вертолетом на медные рудники. Мы вернулись рано, так как хотя день и прибавился на час, но все еще рано темнело; пообедали с мамой в столовой, вместе с отцом, договорились насчет поездки в опытное лесничество и хотя усталые, но довольные вернулись домой, где меня ожидал Алеша.
Мы проговорили с ним за полночь. Ему было приятно, что мои случайные выступления в фигурном катании пользуются в районе таким успехом.
- Значит, коньки так и возишь с собой?
- Вожу. Не люблю отказывать, а просят везде, где есть свой каток. Христина говорит, что мои выступления повышают у них тонус, как Женины песни.
- В какой же ты институт поступил? - спросил вдруг я, спохватившись.
- В иркутский же, педагогический. Академик меня сам рекомендовал на математический после той работы. А у них как раз - отсев. В Новосибирске-то уговаривали меня остаться в их университете. А я отказался наотрез. Только в иркутский.
- Может, зря, Алеша?
- Не зря, Иркутск ближе. От тебя, от всех нас. И дефектологический факультет есть, не забывай. Я мечтаю помогать детям чувствовать себя полноценными людьми, обрести счастье.
Глава двенадцатая
ВРЕМЯ ВЗРЫВАЕТСЯ И ИСЧЕЗАЕТ
Поскольку дирижаблей ни грузовых, ни товарно-пассажирских еще не настроили, а прямой сухопутной дороги от Зурбагана до станции не было (летом часть пути в обход хребта, обрывающегося к Байкалу, совершали на баржах, на паромах), то грузы можно было перевозить только летом. Но ждать открытия навигации - значило потерять время, сорвать темпы работ, и строители создали свою трассу через… зимний Байкал.
Сначала по ледовой дороге проезжало за зиму десятка два или три грузовиков - уж очень тяжела и опасна эта дорога, - потом уже за несколько дней их проходило сотни - тяжело груженных машин.
Проектировщики такой вариант не предусматривали, но гигантские стройки - они роились вокруг Зурбагана - БАМ, порт, туннели, территориально-производственный комплекс, станции поселки, рудники и дороги, дороги, - они требовали зимника, по которому можно было везти нужные строительству грузы.
В этом году Байкал замерзал трудно и поздно - где-то в конце января. Зима была вьюжной, своевольной - жгучие морозы перемежались оттепелями. Весну синоптики предсказывали ("обещали") ранней, а строительство порта тормозилось из-за отсутствия необходимых материалов, то есть даже с открытием навигации Зурбаган не принял бы все суда.
Поэтому горком КПСС обратился ко всем, имеющим водительские права, принять участие в ледовых рейсах, а соседние области подбросили нам своих машин.
- Мобилизация водителей! - назвал это мероприятие Виталий.
Виталию дали почти новый МАЗ, я ехал с ним за мосфильмовской машиной. Алеша ехал с пожилым дяденькой. На станции Алешу ожидали иркутская машина и мука для пекарни.
Мама и Таня, конечно, не могли пропустить такие "кадры" - они ехали в головном вездеходе-тягаче с проводниками, отлично изучившими повадки зимнего Байкала. Эти проводники первыми ежедневно проходили ледяную трассу, ведя за собой колонну машин.
На берег Байкала мы вышли с рассветом. Шоферы еще раз на дорожку проверили тормоза и двигатели. Нашу машину проверил сам Кузькин. Он же зычно скомандовал: "По ма-ши-нам!" - и помахал нам рукой. Махал, пока головной вездеход не скрылся в облаке снежной пыли.
Мы с Виталием решили вести машину поочередно, первым вел Виталий. Я сидел рядом на упругом, мягком сиденье и смотрел на остекленевший, оледенелый Байкал (подо льдом стылая черная вода), светлеющие небеса - скоро взойдет солнце, - на голубые горы вдали. Наша колонна растянулась более чем на километр - строго соблюдалось расстояние между машинами.
Меня беспокоило, что Алеша выехал с температурой. Вечером было 38,2, а утром он наотрез отказался мерить, так как все равно решил ехать. Остаться неловко!.. А у него явный грипп: чихает, сморкается.
Я сказал об этом Виталию. Если нас с ним что и объединяло, так это наша общая привязанность к Алеше.
В этом рейсе мы с Виталием разговорились, и я решил его спросить начистоту.
Дело в том, что вчера за обедом Андрей Николаевич сказал, что ему звонил начальник районного отделения милиции Захарченко насчет Виталия. Они таки запросили о нем Москву: за что его выселили из столицы?
Каково было их удивление, когда из Москвы пришло сообщение, что Виталия Максимовича Сикорского, несудимого, никто из Москвы не выселял, он уехал по собственному желанию.
- Никакой он не тунеядец, - добавил Андрей Николаевич, - из университета его не исключали, окончил три курса, экзамены все сданы честь честью. Подал заявление, что просит его временно отчислить из университета для прохождения службы в армии. Но из армии его через три месяца комиссовали по болезни. Тогда он уехал в Сибирь. Причина отъезда неизвестна.
- Зачем ты на себя наговорил? - спросил я с недоумением.