Незнакомец представился: художник Михаил Михайлович Протасов, москвич, но родом из Иркутской области. Регулярно ездит навещать мать и сестру-агронома, а также писать этюды. Сейчас работает над серией портретов: "Сибиряки конца двадцатого века".
- Молодой человек тоже художник? - любезно поинтересовался он мною, кивнув на мольберт.
Тоже, как вам это понравится! До чего славный!
- Я не художник, я курсант летного училища. Еду на занятия.
- А это? - снова кивнул он на этюдник и прочее.
- Это… просто я уже не могу не писать, вот и взял с собой. Виталий вертелся, будто сидел на раскаленной сковороде, и с ходу выпалил Протасову всю мою биографию, не зажмешь ведь ему рот.
Михаил Михайлович посмотрел на часы.
- Покажи, пожалуйста, свои работы, - обратился он ко мне.
- Да они не закончены…
- Ничего, покажи наброски.
Что поделаешь, откровенно говоря, мне было любопытно, что скажет этот столичный художник, специалист.
Особенно Протасова поразила картина "Байкал священный". Байкал с высоты… Помните, я стоял на краю высоченного обрыва и впервые понял, почему Байкал в народе называли священным. Как я был тогда душевно потрясен, и как мне потом отчаянно хотелось перенести на холст это пронзившее меня ощущение тайны и благоговения.
- Ну, парень… - сказал художник. - Да у тебя же талант божьей милостью, как говаривали в старину наши учителя. Думаю, нет, уверен, что твоя встреча с Байкалом была для тебя редкой удачей, которая может обернуться творческим счастьем. А теперь познакомимся вплотную… - Он назвал училище, в котором вел отделение живописи. И заявил, что он меня не отпустит, заберет в Москву, билеты возьмем на ночной рейс.
- Но меня приняли в летное… неловко.
- Я сам объясню им все и заберу твои документы.
И так как я еще мялся в нерешительности, Протасов спокойно и веско сказал:
- Искусство требует человека целиком. Ни с кем делить его не любит. И самый большой грех - зарыть свой талант в землю. Пошли, ребята, пора.
Так я не стал ни летчиком, ни космонавтом, потому что меня приняли на отделение живописи.
Мама ожидала от меня телеграмму из летной школы, вместо того получила из Москвы. Представляю, как она всплескивала руками и кричала: "Это, конечно, очень хорошо, что он будет художником, он же так талантлив, но… так молниеносно принимать решения?! Нет бы сесть, подумать, посоветоваться… Легкость в мыслях необыкновенная. Ну и жук!"
Виталий восстановился на третьем курсе.
Был я, конечно, у Марины, уже на Кутузовском проспекте: ее родители вернулись из дальнего плавания. Маринка готовится к поступлению в университет на биологический. Хочет стать генетиком.
Но у Маринки я был уже потом. Первым долгом я навестил жену своего покойного отца художника Никольского. Жил Никольский на набережной Мориса Тореза, на пятом этаже. Из окон было видно небо, Москву-реку, в которой отражались небо и Кремль - его каменные стены, древние храмы и темно-зеленые деревья.
Квартира была двухкомнатной: большую угловую комнату с балконом занимал когда-то Никольский. Все сохранилось, как при нем, - и это была мастерская.
- Он здесь и жил и работал? - удивился я.
- Дали ему мастерскую, одну на двоих, но напарник мешал ему работать: чересчур говорливый был… Выпьешь кофе?
- Спасибо. С удовольствием. - За кофе Мартина Яновна сказала, запинаясь:
- Тебе до сих пор не сообщили… Евгений Сергеевич ведь был… твоим отцом.
- Я знаю, теперь уже знаю. Жаль, что мне не сказали раньше. А я ведь поступил учиться в художественное… Отделение живописи. Он был бы доволен, мой отец.
- Да, он очень бы обрадовался. И я рада. Будет два художника, отец и сын, как два Рериха - Николай Рерих и Святослав Рерих. Если бы ты еще его фамилию взял… как псевдоним. Художники тоже иногда берут псевдонимы, как и артисты.
- Подумаю, - сказал я, чтобы не обидеть ее.
- Эти все картины твои, Андрюша, все этюды, и краски, и кисти. Все - твое. Я предлагала Ксении Филипповне, но она отказалась наотрез, квартиру, мол, захламлять…
- Теперь у мамы большая квартира. Я возьму все, что отец хотел мне оставить. А вы отберите все, что вам дорого.
Когда я собрался уходить, Мартина Яновна несмело произнесла:
- Ты будешь меня навещать иногда? Я совсем одна осталась. Я тебе много расскажу о твоем отце.
- Спасибо. Я буду к вам заходить.
Я шел домой по опустевшей Москве - было уже поздно, кончились последние, сеансы в кино - и думал о маме, об Андрее Николаевиче, Алеше, Христине, Тасе, Дроздове, Кузькине, моих приятелях-шоферах, с кем я работал целый год.
На первую же практику я поеду в Зурбаган. Протасов обещал мне это твердо. Он сказал: "Каждую практику будешь ездить на Байкал, ты с ним связан духовно".
А когда будут осваивать Марс (или Луну) - художники ведь тоже понадобятся. В двадцать первом веке без них никак не обойдутся!..
…Время летит, о как стремительно, словно космический корабль. Уже разменяли последнее десятилетие XX века…
Мы живем по-прежнему вдвоем с мамой. Мама уже давно закончила свой документальный фильм. Он выходит на экраны. А сейчас она рвется поставить художественный фильм на тему освоения Сибири.
Отец обещал, еще в позапрошлом году, что переедет в Москву вслед за мамой, но… Видимо, не в силах расстаться со своим НИИ "Проблемы Севера", уж очень интересные разворачиваются там работы.
А я заканчиваю институт… С отличием. Моя дипломная работа "Утро Зурбагана" вместе с двумя картинами (как ни странно, ведь я тогда еще не был художником, среди них моя первая картина "Байкал священный"). Практику я всегда проходил в Зурбагане.
В этот вечер Марина была у нас. Я угостил ее вкусными пончиками собственного изготовления (научился у Алеши).
Утром мы с Мариной отнесли заявление в загс и теперь с азартом строили планы на будущее.
Мама, красивая, элегантная, молодая, не без грусти смотрела на нас.
Все-таки я не пойму, где вы собираетесь работать? - спросила мама.
- Марина - в НИИ "Проблемы Севера", генетиком в отделе Христины Даль, а я хочу написать серию картин о Забайкалье.
- Но это не оплачивается, насколько мне известно. Конечно, мы всегда согласны тебе помочь материально, но при твоей гордыне…
- Понимаю, мама, тебя беспокоит мой денежный заработок. Конечно, над этой серией я могу работать и два, и три года. Ни на чьем иждивении я жить не собираюсь. Могу работать художником в театре, учителем рисования, дизайнером.
В тот вечер мы еще не знали, что ректорат института добьется мне заказа на серию картин о Байкале.
Марина с тревогой смотрела на меня, ей очень хотелось сказать: "Подумаешь, в случае чего проживем на мою зарплату", но она не посмела. С детства я привык читать ее мысли по глазам как по книге.
- Андрей, - спросила Марина, - а где та запись на кассете - "Позывные Зурбагана"? Я давно ее не слушала.
- Она в секретере. Вот.
- Поставь, пожалуйста.
Я поставил кассету, включил магнитофон и сел возле мамы. Марина стояла у магнитофона, хрупкая, тоненькая, с огромными синими, необычайно светлыми глазами, как у ее матери и дяди.
Вот она эта потрясающая мелодия… Одна музыкальная фраза и так много вместила в себя: щемящую грусть, ликование радости, торжественность и торжество. Воистину Байкал Священный.
Мы долго молчали.
- О чем ты думаешь? - тихо спросила Марина.
- О своем родном отце… Пора упаковывать картины, утром отравлять на выставку.
Я положил их на письменный стол, взял одну из них, это была "Река Ыйдыга". Подошла мама. Нагнулась и прочла подпись в углу картины: А. Болдырев-Никольский. Она пристально посмотрела на меня и перевела взгляд на другие картины.
- Так! - произнесла она гневно, - значит, ты теперь Никольский. Взял его фамилию.
- Отцу это было бы приятно, - смущенно ответил я. Мама задохнулась от негодования, но больше ничего не сказала.
Мы с Мариной быстро упаковали холсты и вышли на балкон. Было прохладно. Я сбегал за маминой шалью и укутал Марину. Мы стояли обнявшись и смотрели на спокойную Москву-реку. На черной глади отражались звезды, изредка плыли какие-то баржи, катера.
По набережной с шуршанием пробегали автомобили. Шум города доносился все тише, ночью Москва затихала. Как я люблю Москву, мой родной город, горячо и преданно.
Но отчего же позывные Зурбагана звучат для меня так громко, так призывно, не давая покоя моей душе.