После обеда, когда мы, забрав на блюдечках полурастаявшее мороженое, перешли в мамину комнату, она спросила:
- Алексей, почему ты вдруг решил ехать в Сибирь? У тебя московская прописка, комната, работа, которую ты сам избрал!
Алеша, естественно, удивился более чем искренне:
- Я… в Сибирь?
- Он еще не знает, что мы едем в Сибирь, - заорал я, - и все тебе надо, мама! Я с Алешей еще не говорил об этом.
- Разве мы с тобой едем в Сибирь? - спокойно переспросил Алеша-.
- Потом я тебе объясню все, - недовольно сказал я, - просто не успел тебе сказать.
Мама пожала плечами и рассмеялась.
- Ну и жук ты, Андрюшка! - Алеше она сказала: - Зачем ты позволяешь верховодить собой моему оболтусу?
- Андрей не оболтус. Он очень умный, - уверенно возразил Алеша. - И он меня любит. Он мне самый родной. Странно… Я почему-то предполагал… Насчет Сибири-то. Надеялся, что Андрюша позовет меня с собой.
- Так ты поедешь со мной?! - воскликнул я в полном восторге.
- Как же иначе. Конечно!
- У тебя совсем нет теперь родных, ни одного человека? - с невольным сочувствием спросила мама.
- Никого у него нет, кроме меня, - сказал я. Алеша чуть покраснел и, поколебавшись, сказал:
- Родители у меня умерли. У меня есть… друг Андрей. Резко зазвенел телефон. Мама взяла трубку, вдруг заметно побледнела.
- Что-нибудь случилось? - забеспокоился я, когда она медленно опустила трубку.
- Художник Никольский умер. Жена сообщила уже из дому. Похороны завтра. Крематорий. Ты… пойдешь?
- Нет! Что ты! Я боюсь крематория.
- Это называется: отдать последний долг.
- Не могу. Ни за что! Он же не мой был друг, а твой, ты и иди. Мама только вздохнула. Не настаивала. Скоро она переоделась и ушла. Вернулась поздно.
Мы с Алешей весь вечер проговорили о Байкале, даже читали о нем вслух какого-то знатока Байкала Гусева. А вообще, у мамы на стеллажах было много книг о Байкале.
Дни до нашего отъезда пролетели как-то очень уж быстро; они уносились в невозвратимое со стремительностью космических кораблей.
Последний вечер Алеша провел у знакомого инспектора милиции, а мы с мамой бродили по Москве. Мама показывала мне свои любимые места. Почти все они были связаны с Андреем Болдыревым-старшим. Возле памятника Маяковскому они познакомились. Когда-то на площади Маяковского стоял театр "Современник", достать билеты в него было почти невозможно, а у мамы имелось два билета (подруга достала, а пойти не могла).
Еще в метро у нее стали спрашивать: нет ли билетика? Но мама, тогда еще не мама, а молоденькая девушка, студентка ВГИКа, выбирала кого-нибудь посимпатичнее - сидеть-то рядом, - поэтому всем отказывала. И тут она увидела Андрея Болдырева. Ей сразу захотелось отдать билет именно ему. И хотя он не спрашивал насчет "билетика", мама сама ему предложила. Он безразлично глянул и… чуть не отказался (тогда меня не было бы на свете - ах, ах, какой ужас!), но он глянул еще раз, не на билет, а на маму, смекнул, что сидеть рядом, и поспешно взял билет. Так они познакомились на радость мне, на горе себе. Я, конечно, не знал тогда, будет ли моя жизнь радостью, но, что бы со мной ни произошло, жизнь сама по себе есть - радость.
Мама возила меня в ботанический сад, где они поняли, что любят друг друга, на Мосфильмовскую улицу, где они впервые поссорились, на Красную площадь, где они любили гулять зимой, и еще куда-то - у меня голова пошла кругом. В общем, мама, предаваясь воспоминаниям о счастье, таскала меня по всей Москве, пока я не спросил напрямик: "Почему, черт побери, вы развелись, если так любили друг друга?"
У мамы сразу испортилось настроение, и, буркнув, что я еще слишком юн, чтобы это понять (вот когда мне будет лет тридцать…), она предложила отправиться к Ефремовым.
Было начало первого ночи, но ведь это мама, она может приехать к людям и под утро и заявить на пороге, что умирает с голоду.
У Ефремовых не спали. Мама, входя в переднюю, сообщила, что "умирает с голоду". Жена писателя Ефремова Марфа Евгеньевна, директор института океанологии, повела маму на кухню готовить ужин (и секретничать), а я прошел к Маринке.
Марина уже поправилась. Как всегда, очень обрадовалась мне, но тяжело переживала мой отъезд. Она была убеждена, что я оставляю фигурное катание из-за того, что тренер отстранил ее, как "бесперспективную", а отец просто предлог, ведь я никогда его даже не видел. Может, это и было так, но на Байкал я отправлялся именно потому, что там жил отец.
Марина рассказала, что скоро возвращается из "дальних странствий" ее мама - океанолог - и они с братом будут жить дома на Кутузовском проспекте.
Моя мама что-то рассказывала смешное Маринкиным дяде и тете: из кухни слышались взрывы смеха, а я рассматривал Марину. Славная девушка. Любил я ее, как родную.
- Что ты собираешься делать по окончании десятилетки? - спросил я. - Думала уже об этом?
Марина решительно кивнула головой:
- Ага. Думала. Буду сдавать в университет.
- На какой же факультет?
- Биологический. По специальности генетика. Я почему-то удивился.
- И давно ты так решила?
- Давно. В позапрошлом году. Прочла книгу академика Дубинина "Вечное движение" и с тех пор читаю по генетике все, что достану. И что пойму, конечно. Хочешь, дам почитать?
- Сейчас уже некогда, собираюсь к отъезду. Если не жалко, дай что-нибудь с собой.
- Хорошо, я тебе подберу. Андрей! А как же у тебя будет с учебой?
- Я все равно еще не выбрал. Хочу сначала мир посмотреть, людей узнать.
- Но ты думал о будущем?
- Еще бы! Пока я знаю одно. Кем бы я ни стал, буду всегда жить ярко. Не в моем характере мириться с задворками, хотя бы и с московскими. Прозябать я не желаю. Сейчас идет освоение Севера - поеду на Север. Будут осваивать Марс - отправлюсь на Марс.
- На Марс… Кем?
- Там будет видно. Времени еще хватит выбрать. Я еще сам пока не знаю, что нужнее всего.
- Какая профессия самая нужная?
- Да. Без которой не обойтись при любом освоении, будь то Сибирь, Антарктида, Луна или Марс. Может, понадобится сразу несколько профессий.
Несколько минут мы в молчании разглядывали друг друга. Внезапно я понял, что мне надо сделать, чтоб потом не каяться. Просто гениальная мне пришла в голову мысль… Затем я медленно сказал:
- Марина, я тебя люблю. Я потом женюсь на тебе… если ты пожелаешь, конечно.
Марина густо покраснела. Попыталась обратить это в шутку.
- Когда потом?
Шутка не получилась, слишком серьезно спросила.
- Через десять лет.
- Через две пятилетки… - Раскрасневшееся личико отразило явное разочарование.
- Ну, может, через восемь. Когда ты станешь генетиком. И я стану кем-нибудь…
- Ты за это время полюбишь другую, - тихо заметила Марина.
- И ты ведь можешь полюбить другого. Тогда всю жизнь будем с тобой жалеть, что не дождались друг друга. Можно еще раньше пожениться: через пять с половиной лет.
- Почему… с половиной?
- Если меньше, я не уложусь. Средневековые подмастерья путешествовали ровно семь лет.
- Мы же не средневековые.
- Тем более. Не хочу мешать тебе учиться. Значит, ты согласна?
- …Андрей!
Я быстро наклонился и поцеловал ее в горячую щеку, затем в губы.
- Марина! Ты моя на всю жизнь, - проговорил я пылко.
- Андрей, ты правда?.. Я снова стал ее целовать.
За этим нас и застал дядя Яша. Он даже присвистнул от изумления.
- Можно ему сказать? - шепнула Марина.
- Скажи.
Марина, вся пунцовая, взяла дядю за руку.
- Дядечка Яша, Андрей сделал мне предложение. Он хотел жениться на мне через десять лет. Потом сбавил до восьми. А теперь остановился на пяти с половиной. Придется ждать.
- Вы это серьезно? - спросил нас дядя Яша и почесал затылок.
- Конечно, мы же, ясное дело, любим друг друга! - ответил я за обоих.
- Да, пожалуй. Я думаю, что теперь самое время распить бутылку пепси-колы. У меня припрятана на всякий случай. Придется сказать тете Марфеньке.
Яков Ефремов лихо подмигнул нам и отправился на кухню, откуда послышались изумленные восклицания женщин.
Надо отдать справедливость старшему поколению ("предкам", как сказали бы наши ребята из школы, но я не терплю этого выражения, оно мне кажется глупым), они и глазом не моргнули по поводу сногсшибательного известия. Как ни в чем не бывало они втроем накрыли на стол в самой большой комнате, кабинете Марфы Евгеньевны, вытащили банку кетовой икры из посылки и пригласили помолвленных.
Кажется, они ничего не имели против нашей свадьбы через две пятилетки…
Дядя Яша даже провозгласил "горько", на что обе женщины воскликнули: "Ну, это уж чересчур". Мы с Маринкой поцеловались. Мама смотрела на меня с таким выражением, будто хотела сказать: "Ну и жук". Она иногда обзывает меня жуком.
Мы еще сидели за столом, налегая на кетовую икру, когда пришел Маринкин старший брат. Он очень похож на своего дядю, такой же светлоглазый, загорелый, худощавый, в джинсах, которые можно ставить на пол, и они не упадут, и рубашке, на которой напечатана целая газета на русском и английском языках. Яша учился в техникуме циркового искусства где-то на Пятой улице Ямского поля. Он мечтал стать клоуном и мимом. Попав на помолвку пятнадцатилетней сестренки, он не выказал своего удивления. Домой мы вернулись на такси, так как метро было давно закрыто и ночные троллейбусы уже не ходили.
Выбором невесты мама была довольна. Но когда я уже лежал в постели, примащиваясь сладко уснуть, мама в халатике присела у меня в ногах.
- Ну и жук ты, Андрейка! - начала она. - Скажи честно, когда мы входили к Ефремовым, у тебя и на уме не было этого дикого сватанья? Только не ври.
- Ну, не было.
- Боюсь, что у тебя "легкость в мыслях необыкновенная".
- При чем здесь Хлестаков? Просто, глядя на Маринку, я вдруг понял, что мы нашли друг друга. Одни находят друг друга слишком поздно, другие в самый раз, иные бедняги никогда, а мы с ней встретились слишком рано, только и всего. Когда-нибудь мне придется жениться, так лучшей жены мне не найти. Понимаешь?
- Маринку я люблю, как родную дочь. Я не против самого выбора. Но… ты же не влюблен в нее как мужчина?
Мужчина, черт побери! Я хотел приосаниться, но попробуйте принять важный вид, лежа под одеялом.
- Я еще мальчишка, мама. А когда придет время любить, я полюблю только Марину.
- Разве это от нас зависит, сын?
- Я хорошо ее знаю, уважаю (она ведь личность!), люблю, как родную. Разве этого мало? - Я даже сел и спустил ноги.
- Мало, Андрюша, - серьезно возразила мама.
- А влюбленность долго держится?
- Не очень долго. Но любовь, если она настоящая, может длиться всю жизнь. И никуда от нее не уйти.
Мама подавила вздох. И, видно испугавшись, как бы я не начал задавать вопросы, перевела разговор опять на меня.
- Поразительно, как я тебя мало знаю, - с досадой произнесла она.
- Я сам-то себя не знаю. Никто не делает мне столько сюрпризов, как я сам.
- Я вот чего боюсь, - сказала мама, - может, ты славный малый, но эгоист?
- Почему же эгоист? - обиделся я.
- Почему?.. Ну, что ты так легко оставляешь меня и едешь на край света искать человека, который знать тебя не хочет… про это не будем говорить. Сейчас многие молодые едут на северные стройки. Ладно. Но что ты так легко срываешь с места Алешу, который не может тебе ни в чем отказать… Не перебивай. То, что ты нарушил покой Маринки - ребенка еще… Не будь сегодняшнего представления…
- Мама!
- …Она бы вспоминала тебя как товарища, как друга, а ведь теперь она будет думать о тебе как о будущем муже… И действительно, еще влюбится в тебя. Неужели ты этого не понимаешь?
- Но ведь и я отныне буду думать о ней как о будущей жене и тоже могу влюбиться, и это будет замечательно!.. Сейчас ей всего пятнадцать лет, но когда будет двадцать один - двадцать три года, мы можем пожениться. Что тут плохого?
- Алеша?
- Алеше только полезно попутешествовать. Кругозор будет шире.
- Спокойной ночи. Ты фантазер и выдумщик! Насчет эгоизма давай оба подумаем и разберемся. Ладно?
- Ладно, мама. Спи. Подожди. Поцелуй меня. Мама поцеловала меня. Я прижался щекой к ее руке.
- Я люблю тебя больше всех на свете! Слышишь? И ни на какого отца не променяю. Запомни это, мама. Просто мне интересно встретить человека, которого ты до сих пор любишь. Не спорь. Покойной ночи.
Мама еще раз поцеловала меня и ушла к себе. Но долго мы ворочались в своих кроватях. Я уснул около шести утра. Может, зря я это все затеял… начиная с поездки на Байкал. Да еще Алешу с собой тащу. У него-то всякого лиха было с избытком… Зачем ему еще? Может, и вправду я эгоист?
Глава третья
ПУТЕШЕСТВИЕ НАЧИНАЕТСЯ
Билеты куплены (Аэрофлот, "Москва - Иркутск", 76 руб.),
дороговато, по-моему. Лететь семь часов. Вещи собраны.
Алеша хотел идти в горком и просить направление на БАМ, но мама отсоветовала. Она хочет, чтоб мы не были связаны никакими обязательствами (по-моему, она просто не верит, что я выдержу ожидающие нас трудности), и посему дала нам семьсот рублей, которые отложила себе на путевку за границу. Так что мы независимы и можем выбирать. Все-таки моя мама - славный парень!
Накануне отъезда нас посетил гость. Сам Геннадий Чешков. Он пришел днем и смутился, увидев маму, - надеялся, что она на работе.
Сдержанно поздоровавшись, он сразу обратился ко мне:
- Хватит дурить, Андрей! Никуда я тебя не пущу. Ты комсомолец и не имеешь права так беззастенчиво подвести тренера.
- Садитесь! - пригласила его мама.
Чешков сел, неприязненно оглядев стул, словно это была скамья, на которую сажают штрафников. Я сказал, стоя в дверях:
- Уже снялся с комсомольского учета. Билеты куплены.
- Дай твой билет, я сам сдам его в кассу.
Он, как всегда, был категоричен и властен. Холодные серые глаза смотрели непреклонно и жестко. Мне стало смешно, не признавал я более его власти. Он к этому не привык еще.
- Что, собственно, происходит? Почему ты оставляешь фигурное катание? - потребовал он разъяснения.
Я с интересом разглядывал человека, который столько лет руководил мною. Красивый мужчина! Девчонки от него просто с ума сходили. Но людей он не любит. Себя любит и еще спорт. Спорт - его призвание.
Но сам он, как фигурист, с самого начала не подавал надежд. Все бы ничего, но подвела артистичность, вернее, полное отсутствие артистичности.
Ну, Геннадию-то я не собирался рассказывать про свои мечты. Тем более об отце.
- Что происходит? "Ко мне мой верный друг не ходит…" Простите. Я же выступал в парном катании… Марину вы отстранили.
- Так и думал! - насмешливо бросил он. - Марина твоя бесперспективная. Понятно? Тебя я готовил для международных выступлений. У тебя же большое будущее в спорте. Марина не потянет. Партнершу, кстати, я тебе уже подыскал.
- Перспективная?
- Да.
- И кто же?
- Таня Нефедова. Из вашей школы. Ты ее должен знать.
- Я и знаю. Для советского спорта она, кстати, не подходит. Замарала честь смолоду.
- Что за чушь! Изумительная девушка. Способная, волевая, Эта всего добьется, чего захочет.
- Да уж. История с кулоном вам известна, Геннадий Викторович?
- Какая там еще история. Она из обеспеченной семьи. Дочь директора крупнейшего универмага в Москве. История… надо же! Просто каприз.
- С какой точки зрения взглянуть. По-моему, в спорт таких нельзя пускать.
- Что она сделала? - поинтересовалась мама.
- Одной девочке подарили оригинальный кулон. Из Индонезии дядя привез. Таня сразу позавидовала, ей страстно захотелось иметь этот кулон. И когда его обладательница наотрез отказалась его продать, Таня кулон преспокойно украла. Это было в прошлом году. Хотели исключить из школы, но отец сам ее наказал. На этом историю замяли.
- Какая гадость! Фу! - фыркнула мама. Чешков как-то даже дернулся.
- Детская шалость. Ей даже в голову не пришло, что это воровство. Кулон этот вернули, разве не так?
- Мать вернула. Танечке не захотелось с ним расстаться. Пришлось отцу отнимать. Так что спасибо за такую партнершу. И вообще, я завтра уезжаю.
Чешков еще долго убеждал и даже угрожал… Уходя, он сказал маме:
- Чувствую ваше влияние. Странная вы женщина. Неужели вам не жаль сына? Отправляете его куда? К черту на рога… Зачем столько лет тренировок - кошке под хвост? Неужели вы не понимаете, какое будущее его ожидало? Он бы стал золотым призером. Столько времени пропало у него попусту…
- Почему же попусту? - возразила спокойно мама. - Думаю, что Андрей каждой зимой будет возвращаться к фигурному катанию. А рекорды… Зачем ему рекорды… Блеснуть падающей звездой на небе, подумаешь - счастье! Одних, с непревзойденной-то артистичностью, чуть ли не вынуждают уйти, другие в разгар славы сами уходят, не в силах взглянуть в лицо тому, кто первый жестоко намекнет: "Пора уходить…" Да почему пора, если именно они столько радости доставляют людям. Объявить пятнадцатилетней способнейшей фигуристке, что она бесперспективна… Это… это жестокость!
Конечно, маму уже занесло. Но жестокости она не прощает. Чешков ушел надутый, не простившись.
- Какой неприятный человек! И как ты его терпел столько лет? - сказала мама, пожимая плечами.
А вечером пришел Алеша с хозяйственной сумкой, застегнутой на молнию. Сумку он оставил в передней. Я пошел на кухню и включил электрический самовар, которым мы пользуемся в особо торжественных случаях, а то просто ставим на плиту чайник с водой.
- Собрался? - спросила мама Алешу. Он смущенно кивнул.
- Собрался, Ксения Филипповна, да вот… - он запнулся.
- Какая-то "закавыка"?
- Кота некуда деть. Не везти же его в Забайкалье?
Меня поразило это "Забайкалье". Я обычно говорил: "на Байкал", но с чего я взял, что отец живет на самом берегу Байкала? Может, где-то в горах, в тайге? Еще придется его поискать… И с мамой нельзя посоветоваться… Придется запросить о нем в Иркутске. Наверняка о нем знают либо в редакции газеты, либо в горкоме КПСС, отец же член партии.
Мама скорчила комическую рожицу.
- Что же делать? Я могла бы его взять, но мне ехать на съемки. Куда я его дену? Как звать твоего кота?
- Кузнечик.
- Мама, а если Денису Федоровичу оставить?
- Так он же наш оператор, вместе едем.
- А у него мать. Она тебе не откажет.
- Разве что… Ну, давай твоего Кузнечика. Он в сумке, что ли?
В жизни не видел такого "страхиладика". "Кот" был чуть побольше мыши, белый, с рыжими подпалинами, длиннющим голым хвостом, раздутым брюшком, какой-то голенастый, а глаза явно следовало промыть борной. Алеша поставил его осторожно на пол и отошел. Кузнечик быстро пошел за ним, ноги его то разъезжались, то подгибались. Мордочкой походил он на летучую мышь.
- Страшненький какой! - не выдержал я.
А мама молча развела борную кислоту и протянула Алеше стакан вместе с ваткой.
- Промой ему глаза, они гноятся.