– Что ты на неё накинулся, – вступилась и мачеха, тоже изрядно удивлённая. – По-моему, у тебя совершенно нет повода для беспокойства. Нормальный, адекватный мужик.
– Ага, – язвительно отозвался Громов, – только этот мужик, ко всему прочему, выглядит как герой Голливуда, и моя дочь смотрит на него, как кошка на сметану!
– Глупости! – возмутилась Вера, заливаясь краской. – Я нормально на него смотрю… Как и на всех остальных.
"Лучше бы ты обратил внимание, дорогой папочка, как смотрит на мистера Бэнкса твоя собственная жена", – сердито докончила она – разумеется, тоже только в мыслях.
– Ладно, – отец раздражённо махнул рукой, – проехали. Мне он просто не понравился, имею я право на личные симпатии и антипатии? Всё, не хочу больше о нём говорить.
Подарком мистера Бэнкса оказался коллекционный двойной компакт-диск – сборник под названием "Легенды мировой оперы". Среди исполнителей Вера с огромным волнением и удовольствием обнаружила имя своей бабушки – Rimma Gromova. На диске было целых три арии в её исполнении: "O Mio Babbino Caro" Пуччини, "Habanera" Бизе и "Una voce poco fa" Россини. Это значило, что учитель искал диск специально для неё; это не было бездумным подарком просто ради того, чтобы сделать приятное. Вера была так счастлива, что, имейся у неё домашний телефон мистера Бэнкса, она непременно позвонила бы ему и призналась в любви. На счастье, номера телефона она не знала. Но Рождество её всё равно было озарено романтическими мечтаниями и нежными влюблёнными грёзами…
С учителем она столкнулась уже в самом конце каникул – в мексиканском магазине.
Обычно по воскресеньям мачеха с кем-нибудь из девушек, Диной или Верой, ездила за покупками в один из местных супермаркетов. Они закупали куриные консервы, тунца в банках, лосось, мясо, замороженные гамбургеры и пиццы, овощи и фрукты, а также яйца, сыр, масло, йогурты, хлопья и молоко, ну и ещё что-нибудь по мелочи, на что падал глаз. Вера, обожавшая мороженое, в США страшно мучилась – местное и в подмётки не годилось русскому, будь оно хоть дешёвое, хоть дорогое. Поэтому она пристрастилась к другим десертам, которых не пробовала в России: пончикам, панкейкам, брауни и маффинам.
Иногда Громовы позволяли себе разнообразить меню и отоваривались в русских, китайских, мексиканских или индийских магазинах. В то воскресенье мачеха и Вера, посовещавшись, решили отправиться в мексиканский супермаркет.
Не успели они положить в свою тележку даже пары товаров, как их весело окликнули.
– Ох, какая встреча!
Это был мистер Бэнкс собственной персоной. Вера всполошилась, покраснела, смутилась, поправила причёску и обругала себя мысленно за то, что поехала в магазин ненакрашенной, одетой кое-как – чуть ли не в домашнюю пижаму. Зато мачеха, как всегда, была при полном параде: на каблуках, в изящном брючном костюме, с блестящими уложенными волосами и при лёгком натуральном макияже.
– Наши встречи участились в последнее время, не находите? – промурлыкала она.
– Но это же приятные встречи, – улыбнулся учитель и радостно помахал Вере: – Эй, как твои дела, звезда эстрады?
– Издеваетесь… – Вера смутилась ещё больше.
– С чего бы мне издеваться? Я был на новогоднем концерте в филармонии, видел твоё выступление… Ты была самой лучшей, это даже не обсуждается.
– Вы приезжали на концерт? – ахнула Вера. – А я и не знала… А почему вы ко мне не подошли?
– Я пытался, – серьёзно ответил он, – но меня чуть было не затоптала армия твоих безумных фанатов.
– Издеваетесь, – окончательно догадалась Вера, вспыхнув.
– Извини, я просто шучу. – Он примиряющим жестом прикоснулся к её руке. – На самом деле, мы там были вместе с Энн… Решили тебя не тревожить. Но она до сих пор находится под огромным впечатлением от твоего таланта. Просила передавать тебе большой привет!
– Спасибо, – буркнула Вера, не зная, радоваться или огорчаться комплименту от девушки любимого мужчины.
– Вы с мужем тоже были на концерте? – обратился мистер Бэнкс к мачехе, заметив, что та заскучала.
Ольга хмыкнула.
– Ну, что вы… Мой муж – страшно занятой человек. Даже то, что он сумел вырваться на рождественский спектакль в школу, – настоящее событие века.
В её словах явственно слышалась горечь. Вера попыталась это как-то смягчить.
– Папа много работает, – пояснила она. – У него ни минутки нет свободной.
– Ясно… – протянул мистер Бэнкс понимающе и деликатно замял тему. – Так что же, вы тоже любите мексиканскую кухню?
– Здесь можно купить то, что в обычных магазинах не продают, – пояснила мачеха. – К примеру, говяжий язык, куриные лапки, сердечки и желудки, свиные ножки, печень и прочую требуху… Избалованные американцы и за еду-то это не считают.
– Клевета! – шутливо запротестовал мистер Бэнкс. – Я хоть и "избалованный американец", но очень всё это люблю. У хороших хозяев ничего не пропадает! Мой техасский дедушка, кстати, обожал требуху и варил её самолично. Запах стоял такой, что невозможно было находиться в доме. Но зато уж уплетали затем всей семьёй… А бабушка пекла пироги с печёнкой. Пальчики оближешь!
– Наш человек, – засмеялась мачеха. – Вообще, в этих мексиканских магазинах возникает ощущение, что ты не в Штатах… Обратили внимание на то, что, кроме нас, "белых" покупателей не наблюдается?
– О, я здесь часто бываю, тут всегда так, – махнул рукой мистер Бэнкс. – Меня уже и все продавщицы-мексиканки знают. Я люблю поболтать с ними по-испански, я учил этот язык в школе… За это они всегда приберегают для меня в мясном отделе самые лакомые кусочки и вообще считают крайне милым!
– Вы и есть милый, – кокетливо отозвалась Ольга, и Вера захотела её немедленно убить. – Ну, раз вы такой большой специалист, может, посоветуете что-то особенное из местного ассортимента?
– Легко! Как насчёт вот этой вкуснятины? – Он подвёл их к одной из витрин. – Это чичаррон – зажаренные до хрустящего состояния куски сала с мясом…
– Ну… возможно, – неуверенно отозвалась мачеха, с некоторым испугом глядя на незнакомый продукт.
– А вот соусы – они называются сальсы…
– Это я знаю, – кивнула мачеха, – очень острые, что-то типа нашей аджики.
– Самый острый – вот этот, – он кивнул на одну из баночек, – так и называется – "сальса по-дьявольски"!
– А я давно хотела попробовать вот это. – Вера показала на длинные палочки из теста, обсыпанные сахаром и корицей.
– Это местные пончики – чурро, в переводе обозначает "сигара". Я бы сказал, ничего особенного. Сладенько, и всё…
В конце концов, учитель уговорил их на то, чтобы приобрести готовую зажаренную по-мексикански курицу со специальными соусами и лепёшками – тортиями, и, весело балагуря с продавщицами, выбил для Громовых немалую скидку.
– Вы просто незаменимы в походах по магазинам, – заявила довольная мачеха, когда мистер Бэнкс помог им докатить тележку до машины. – Скажете, а хинди вы, случайно, не знаете? Мы на следующей неделе собирались в индийский магазин…
– Чего нет – того нет. – Учитель виновато развёл руками.
– Он просто очарователен! – заявила мачеха, когда они с Верой ехали домой.
Падчерица промычала в ответ что-то маловразумительное.
– А кто такая эта Энн, о которой он упоминал? Жена?
– Подруга…
Услышав, что мистер Бэнкс холост, Ольга заметно воспрянула духом и размечталась:
– Может быть, как-нибудь пригласим его к нам на ужин?
– Ага, давай пригласим, – скептически откликнулась Вера. – Папа будет в восторге…
При упоминании о муже мачеха прикусила язык. Но всё же было видно, что учитель произвёл на неё неизгладимое впечатление. Впрочем, нашлась бы в мире хоть одна женщина, которая смогла бы перед ним устоять?..
Как-то в феврале, в самом начале школьного дня, Вере стало плохо. Собственно, она проснулась уже с лёгким недомоганием – першило в горле, глаза слезились от яркого света, побаливала голова. Однако, решив, что обойдётся, она выпила таблетку аспирина и всё-таки отправилась на занятия.
Во время первого же урока ей сделалось значительно хуже. Она словно начала проваливаться в бездонную чёрную яму. Боль в голове с каждой секундой усиливалась пульсирующими толчками. Вера вся горела, дрожа при этом в ознобе. Учительница заметила лихорадочный румянец и слегка неадекватный, расфокусированный взгляд своей ученицы и испуганно отправила Веру к школьной медсестре. Та, измерив девушке температуру, дала жаропонижающее и попросила кого-то из педагогов немедленно отвезти её домой.
– Как приедешь – сразу же ложись, – велела сестра и сунула Вере в руку листочек со списком лекарств. – И отправь родителей в аптеку, пусть они о тебе позаботятся. Ничего страшного, но несколько денёчков придётся побыть дома, набраться сил…
Вера слабо помнила, как её доставили до дома. Она в полубессознательном состоянии открыла дверь своим ключом и стала медленно подниматься по лестнице, как пьяная, боясь, что вот-вот упадёт. Ей хотелось только одного – добраться до постели, как рекомендовала ей медсестра, и провалиться в спасительное забытьё…
Мачеха была дома. Проходя мимо родительской спальни, Вера услышала из-за двери её сдавленный смех и голос – низкий, глубокий, воркующий. Она нежно разговаривала с кем-то по-английски…
По-английски! Вера дёрнулась, как от пощёчины, и застыла на месте. Кто ещё мог находиться в спальне вместе с Ольгой, кроме мужа? Никого. Но… с Александром мачеха никогда не разговаривала на английском языке. В их доме, в кругу своих, звучал только русский. Отец настаивал на этом – сердился, когда начинал слышать американизмы в речи дочерей или когда они машинально заменяли русское слово его англоязычным аналогом. "Мы не должны отрываться от своих корней! – горячился Громов-младший. – У нас великий язык, великая литература… Берегите свой русский, девочки! Я не хочу, чтобы мои будущие внуки были не в состоянии прочесть Толстого в оригинале!"
Вера стояла, бессмысленно глядя в одну точку и пытаясь сообразить, что, собственно говоря, происходит. А если… если у мачехи там сейчас – мистер Бэнкс?
Эта мысль так обожгла её, что она даже вздрогнула, словно от боли. "Не может быть, – сказала она себе. – Это невозможно. Мистер Бэнкс никогда бы…" Докончить свою фразу она так и не смогла. Мысли плавились, как воск, в висках стучало. Она уже ничего не соображала.
– Oh yes… – между тем жарко выдохнула Ольга из спальни. – Do it again…
Не отдавая себе отчёта в том, что она делает, Вера толкнула дверь спальни, и та распахнулась.
Над мачехой, лежащей на постели, склонился обнажённый мужчина.
Большой. Сильный.
Чёрный.
Уф-ф-ф! Это был не мистер Бэнкс. Какой-то незнакомый негр… Ах, простите, их же нельзя звать неграми, они на это обижаются, отметила Вера машинально. Глупо, но она испытала такое облегчение, что у неё даже подкосились колени.
Между тем оба застигнутых врасплох любовника вскочили с кровати. Мачеха лихорадочно прикрылась скомканной простынёй, а глаза её в ужасе округлились. Чернокожий же от неожиданности остался стоять в чём мать родила и тупо пялился на незваную гостью, соображая, откуда она взялась.
Перед глазами у Веры плясали цветные круги и звёзды. Она уплывала в бессознательный мутный дурман. Внимательно осмотрев голого мужчину с ног до головы, Вера выдавила из себя:
– Жеребец что надо…
И в ту же секунду упала в обморок.
Мачеха просидела у её постели два дня – до тех пор, пока болезнь не стала потихоньку отступать. Вера то и дело снова проваливалась в бессознательно-бредовое состояние. Лоб её взмок, волосы спутались и слиплись, голова металась по нагревшейся подушке.
Ольга меняла падчерице компрессы на лбу, давала тёплое питьё, обтирала её с ног до головы уксусом – старый русский способ сбить температуру – и заставляла глотать микстуру. Встревоженный отец то и дело заглядывал в комнату дочери, но та не узнавала его, и мачеха, пытаясь скрыть свой испуг, торопливо отсылала мужа к себе.
– Я справлюсь, Саша, – заверяла она. – Доктор сказал, что завтра к утру кризис определённо должен миновать. Это не опасно, не волнуйся… Девочка просто простудилась.
Когда Вера, наконец, пришла в себя, то первое, что она увидела перед собой, – глаза её мачехи.
Глаза были молящими, как у побитой бездомной собаки. И Вера тут же вспомнила всё, что предшествовало этому взгляду.
– Я… ничего папе не скажу, ты не переживай, – выговорила она хрипло, умирая от жалости к ним обоим – и к своему несчастному обманутому отцу, и к своей непутёвой одинокой мачехе.
Ольга закрыла лицо подрагивающими нервными руками и беззвучно заплакала.
1998 год
Подготовка к майскому выпускному балу (в Америке он назывался "пром" – сокращённо от "promenade") началась за несколько месяцев до события. Для старшеклассников это был едва ли не самый главный вечер в их жизни, и никто не собирался ударить в грязь лицом.
Не только девушки, но и юноши ломали голову над нарядом – таким, в котором они выглядели бы идеально. Выпускницы придирчиво выбирали себе вечерние платья, а парни – смокинги, или таксидо – так называли смокинг американцы.
В отличие от России, в Америке девяностых годов слишком откровенные туалеты на выпускном балу считались дурным тоном. Охотно оголяли свои прелести разве что раскованные афроамериканки, отличающиеся специфическим вкусом и формами, далёкими от модельных. Вера же обходила один магазин за другим, но никак не могла разыскать платье своей мечты. Почему-то выбор выпускных нарядов в Портленде был ограничен пышными разноцветными платьями в стразах и блёстках, при этом жутко дорогущими. Примерив одно такое и поглядевшись в зеркало, Вера нашла, что напоминает себе торт со взбитыми сливками, и это ей совершенно не понравилось. Она должна была пленить мистера Бэнкса во что бы то ни стало… Это был её последний шанс. После выпускного, наверное, они больше не увидятся – повода не будет, не надеяться же снова на случайные встречи в мексиканском супермаркете.
Вера и сама толком не знала, какие надежды возлагает на учителя. Даже если план сработает и ей удастся его очаровать… а потом-то что? Вера переедет в Нью-Йорк. Не думает же она, что мистер Бэнкс отправится за ней следом? Но всё равно она хотела любой ценой завладеть его сердцем… или хотя бы телом. Уж если ей и суждено когда-нибудь потерять свою дурацкую девственность, то пусть мистер Бэнкс станет её первым мужчиной.
По традиции, девушки должны были явиться на бал с персональными кавалерами. Все лихорадочно искали себе пару. Это мог быть как кто-то из соучеников, так и человек со стороны – многие Верины одноклассницы договаривались о выпускном со своим бойфрендом, другом или даже просто соседом. Явиться одной было немыслимо стыдно. Вера находила эту традицию совершенно идиотской, но всё-таки приняла приглашение старшеклассника Марка Галлахера, звезды школы, который давно неровно к ней дышал.
Марк – подающий большие надежды спортсмен – носил, не снимая, четыре кольца. State rings, назывались они здесь. Каждое из этих колец он получил после победы школьной команды в чемпионате штата Орегон по американскому футболу и баскетболу. Это было предметом его гордости, а также приманкой для девушек. Впрочем, в них недостатка и так не наблюдалось. Только Вера оставалась равнодушной к его наградам. Она всегда была мила с парнем и приветлива, но не более того. Как только он скрывался из виду, она моментально забывала о его существовании. Поэтому, когда он, сам не веря в успех, спросил Веру, не хочет ли она пойти с ним на выпускной бал и она ответила утвердительно, он чуть с ума не сошёл от счастья.
В конце концов, было найдено длинное платье в пол – именно то, о чём грезила Вера, отвергая многочисленные пышные и блестящие наряды. Стоило оно сумасшедших денег, но отец безропотно достал свою кредитную карточку, понимая, что школьный выпускной бывает раз в жизни, а его девочке хочется выглядеть самой красивой.
В день прома забот у Веры было невпроворот. С утра её ждали на маникюр, а после обеда в салоне красоты ей должны были сделать причёску. Потом Вера поехала домой, чтобы накраситься и переодеться в платье. Пока она делала макияж, стрелки часов незаметно подобрались к половине пятого – накануне они с Марком договорились, что он заедет за ней именно в это время, так что нужно было поторопиться. Не успела она об этом подумать, как мачеха громко окликнула её снизу по-русски:
– Вера, там за тобой кавалер приехал!
– Оленька, пожалуйста, займи его разговором! – взмолилась Вера тоже по-русски, чуть приоткрыв дверь своей комнаты. – Я скоро спущусь.
Ольгу не пришлось долго упрашивать. Она с удовольствием зачирикала с симпатичным юным американцем о том о сём, пригласила в гостиную, предложила выпить содовой или сока.
Отцу в этот день удалось пораньше вернуться с работы – он хотел самолично проводить свою дочь на выпускной и пожелать ей удачи. Он смотрел на красавчика Марка – высокого, стройного, загорелого, одетого в элегантный смокинг, с бутоньерками в руках (одну он должен был прикрепить к своему наряду, а другую – к Вериному) – и понимал со странной смесью гордости и отчаяния, что его дочь выросла. Девочка стала совсем-совсем взрослой.
Когда Вера со своими завитыми локонами, в роскошном вечернем платье бирюзового цвета и в туфельках на каблуках, появилась на лестнице и принялась спускаться, улыбаясь слегка смущённо, у всех троих, сидевших в гостиной, перехватило дыхание – так она была прекрасна.
– Верка… – выдохнул отец. – Какая ж ты у меня всё-таки красивая…
– Выглядишь на миллион, – подтвердила мачеха. – Ты абсолютно безупречна, дорогая.
Марк же стоял и улыбался, как дурак, глядя на Веру и не в силах осмыслить тот факт, что он на целый вечер заполучил себе эту красавицу. Разумеется, в воображении он уже тысячу раз рисовал себе куда более смелые картины – но наяву так робел перед Верой, что боялся прикоснуться к ней даже пальцем. Вера, заметив его смущение, засмеялась, взяла у него из рук бутоньерки и прикрепила одну ему в петлицу таксидо, а другую – себе на руку.
– Ребята, до чего ж вы хороши, просто загляденье! – Мачеха даже захлопала в ладоши. – Саша, быстро тащи фотоаппарат, надо заснять этих красавцев перед выходом!
Для того чтобы произвести впечатление на Веру, Марк одолжил на вечер роскошный автомобиль своего отца, знаменитого портлендского ресторатора.
Сам пром, собственно, представлял собой танцы и фуршет. Алкоголь на выпускных балах был строго-настрого запрещён; учителя и нередко даже сам директор лично следили за тем, чтобы кто-нибудь не пронёс спиртное контрабандой и вообще – явился на вечер трезвым.