31
И вот они снова лежат на фанерном щите, Миша и Лева, под ними большими красными и синими буквами на белом фоне написано правило номер девять: МЫ, ПИОНЕРЫ-ТЕЛЬМАНОВЦЫ, СЛЕДИМ ЗА ЧИСТОТОЙ И ЗДОРОВЬЕМ НАШЕГО ТЕЛА, РЕГУЛЯРНО ЗАНИМАЕМСЯ СПОРТОМ И ЖИЗНЕРАДОСТНЫ. И еще один жаркий день начала лета, 25 мая, суббота, они лежат в этом раю, который нашли за городом, с соснами, пустынным песчаным пляжем, где никого нет, кроме восьми-десяти семей веселых безработных с их "Трабантами" и самодельными времянками-вагончиками на другом берегу озера, над которым уже танцуют первые стрекозы.
Миша рассказал Леве о своих беседах с обоими чиновниками. Лева выслушал его молча и сказал:
- Ну, о том, где тебе жить, ты не беспокойся! Жить ты можешь у нас на вилле.
- На вилле, где живут русские офицеры?
- Это хорошие ребята, они ничего не будут иметь против. До нас ведь тоже никому нет дела. Если кто-нибудь спросит, скажем, что ты садовник. Так что считай, что одной заботой у тебя стало меньше.
- Спасибо, - говорит Миша. - Спасибо, Лева!
- А когда я уеду домой, ты определенно сможешь там остаться, - продолжал Лева. - Это дело в шляпе. - Его голос становится глуше. - Но есть другое дело.
- Господи, - говорит Миша, слушая из крохотного радио звуки Второго Бранденбургского концерта Иоганна Себастьяна Баха, - что-то не в порядке со вкусовыми, Лева?
Человек надеется, пока он жив, и даже после берлинских ударов судьбы Миша, конечно, все еще надеется, что ему удастся в последний момент избавиться от крайней нужды при помощи выручки от презервативного предприятия, хотя несколько дней назад он даже слышать об этом не хотел.
- Ты угадал, - говорит Лева и грустно смеется. - Дерьмо это, да что там дерьмо, это еще мягко сказано! Чтобы что-нибудь так вылетало в трубу, такого еще свет не видел.
- Но как же это? - спрашивает Миша испуганно. Значит, и это предприятие лопнуло. Теперь забот надолго хватит. Во втором из шести Бранденбургских концертов Бах позаимствовал и сравнительно точно передал тип concerto grosso зрелого барокко, хотя в композиции первых частей (части не обозначены) можно обнаружить что-то, напоминающее сольный инструментальный концерт Вивальди… Миша может переключаться туда и обратно и даже мыслить параллельно!
- Началось все превосходно и первые дни шло замечательно, - говорит Лева. - Тогда еще Геттель и новый человек, которого я нанял вместо тебя, не замечали вообще ничего особенного, а заметили только немного погодя.
- Что же они заметили, Лева? - спрашивает Миша почти шепотом. Значит, дело серьезное, теперь его возьмут за горло, он это предчувствует. Внезапно его охватывает озноб, несмотря на яркое солнце и почти летнюю жару. - Что, трахаться стали меньше? - А в концертино для солирующих инструментов у Баха объединяются труба, блок-флейта, гобой и скрипка, они выступают соло, дуэтом, трио и в полном составе…
- Не то, - говорит Лева. - Люди трахаются как кролики, но все наше дело развалилось.
- Но как же, Лева, как?
- Я тебе расскажу, сначала твоя беда, теперь моя, одно за другим. Он прекрасен, этот Бах! Послушай: Геттель и этот новенький, его зовут Флах, заметили, что из вкусовых люди редко покупают шоколадные и апельсинные, земляничные, банановые, с киви, яблоками или персиками, а покупают… Ну-ка, угадай!
- Черт возьми, ну скажи же мне, откуда я могу знать?
- Ванильные, - говорит Лева мрачно.
- Но почему ванильные?
- Эти двое, - продолжает Лева, - установили, что презервативы с ванильным вкусом расходятся, как горячие пирожки, а остальные едва-едва или вовсе не покупаются. Само по себе это было бы не так уж страшно. Если они хотят только ванильные, пусть получат только ванильные, сказали мы себе, позвонили в Ганновер и попросили, чтобы нам поставили только с ванильным вкусом, и как можно быстрее, потому что до сих пор мы получили только две тысячи.
Тематические части, приобретающие за счет канонически-имитационного ведения солирующих инструментов ощутимый оттенок, - ах, черт с ним!
- И что? Что? - кричит Миша раздраженно, - не заставляй вытягивать из тебя каждое слово клещами, парень!
- Не ори на меня! - говорит Лева обиженно. - Я не виноват, что у гедеэровских женщин такие вкусы.
- Странно. Почему же гедеэровские женщины предпочитают ваниль?
- Предпочитают! - говорит Лева. - Они настаивают на этом. Они не покупают ничего другого. И мужчины тоже, потому что они покупают то, чего хотят женщины.
Ваша киска купила бы "Вискас", думает Миша. Ему это отвратительно, какие уж тут концентраты, когда речь идет о колбасе, он с трудом берет себя в руки и спрашивает:
- А эти, из Ганновера, что они сказали?
- Они сказали, что с ума сойти можно от таких идиотов, потому что если мы думаем, что мы единственные, кто хочет только ванильные, то ошибаемся, потому что днем и ночью у них звонит телефон, днем и ночью они в Ганновере слышат от своих оптовиков в пяти новых землях один-единственный вопль: ванильные!
- Да, это ужасно, - говорит Миша. - Ведь западным женщинам хочется не только ванильных или вообще только чего-то одного, или как?
- Да, в Ганновере сказали, что у западных женщин так никогда не было, иначе бы они уже тогда резко изменили выпуск своей продукции. Сейчас у них там настолько все перевернулось с ног на голову, что они говорят, - лучше было бы оставить эту идею воссоединения, потому что только сейчас обнаруживается, какие колоссальные различия существуют между Востоком и Западом.
- Я знаю множество людей, которые тоже считают, что в идее воссоединения ничего хорошего не было, - говорит Миша. - Некоторые говорили то же самое с самого начала. А политики из Бонна так на них набрасывались! На Гюнтера Грасса, например, или на бывшего главного редактора "Шпигеля" Эриха Беме. Грасс сказал, что если этому все-таки быть, то пусть это будет конфедерация, а тот, из "Шпигеля", написал, что он не хотел бы воссоединяться вообще. Надо было послушать обоих! Я считаю, что это была грубая ошибка, то, что тогда натворили, если только сейчас выясняется, что это за различия между Востоком и Западом и что восточные женщины помешаны на ванильных, а западные - нет. Не мудрено, что с восстановлением Востока ничего не клеится, потому что кто знает, какие там еще найдутся различия и в чем!
- Я не знаю, в чем еще, - говорит Лева, - я только знаю: в ванили. Это установленный факт, который нас разорит.
- Разо… о Господи Боже, как же так, Лева?
- В Ганновере говорят, что они работают сверхурочно, в ночную смену, но просто не успевают. И им очень жаль, но нам они могут поставить товар, самое раннее, через десять недель, да и тогда только небольшую партию.
- Но это же ужасно!
- Действительно ужасно, потому что ради скидки я оплатил поставку всех 20 тысяч штук, это стоило целого состояния, а теперь я вынужден был продать большую часть в убыток одному болгарину, который вообще не говорит своим покупателям, что у них есть вкус, и какой вкус. Он, конечно, взял у меня за меньшую цену, на пятую часть от того, что я заплатил.
- А Геттель и Флах?
- Они сбежали. На них нельзя обижаться, каждый прикидывает, с чем он останется. Сам посуди, десять недель простоя, этого я ни от кого не могу требовать, и маленькие партии, которые мы потом получим, это тоже мало чему поможет. Кончился презервативный бизнес, накрылся. Все. Я думал, что еще смогу порядком нагреть руки перед тем, как меня отправят домой в Димитровку, и привезу семье денег, им это так необходимо. Ан нет, только убытки, одни убытки. Извини, что я говорю о себе, у тебя положение еще хуже, особенно теперь, когда эти духовные особы вышвырнули тебя на улицу.
Миша садится, вглядывается в сверкающую гладь воды Зеленого озера и спрашивает угрюмо:
- Но почему, почему?
- Что почему?
- Почему восточные женщины хотят только ванильные презервативы? Это вопрос не дает мне покоя. Почему, Лева?
- Этот вопрос задают себе и в Ганновере, хотя лучше бы спросить у восточных женщин. Они заказали анализы лучшим химикам, для всех видов, чтобы посмотреть, нет ли в ванили какого-нибудь афро… афроди-афрода… черт возьми, помоги мне, Миша, ты же образованный, ты же знаешь, что я имею в виду!
- Афродизиакум, - говорит Миша, несчастный, но всесторонне образованный в результате многолетнего посещения превосходных публичных библиотек в бывшей ГДР. - Это слово происходит от имени греческой богини любви и красоты Афродиты, ее именем были названы вещества, повышающие половую активность.
- Спасибо, Миша. На тебя можно положиться. Ты да Ирина, вы все знаете. Значит, есть ли такая штука в ванили, вот что они пытались обнаружить, и до сих пор пытаются. Пока они ничего не нашли. Они настолько разочарованы, что некоторые из них предполагают - может быть, все дело в реальном социализме.
- Идиотизм.
- Тем не менее, сорок лет! Может быть, они предполагают, у восточных женщин развились другие гены, - продолжает Лева. - Все, что происходит в наше время, - это настоящее безумие. Конечно, полное безумие исследовать, мог ли возникнуть при реальном социализме ген, который делает человека похотливее, когда он сосет ваниль, но они исследуют, речь для них идет о процветании или разорении. Поэтому ты должен поехать поездом в Одерштадт, и как можно скорее.
- Одерштадт?
- Одерштадт. Ты съездишь туда и тут же вернешься обратно с нашим американским драндулетом.
- Как он туда попал?
- Там живет один человек, с которым я в прошлом сотрудничал, у него большой гараж, поэтому я послал к нему Геттеля и Флаха спросить, не сдаст ли он в аренду свой гараж в качестве базы для нашей торговли.
- И что?
- Человек сказал, что он согласен. Так вот, они оплатили аренду на три месяца вперед и взяли ключи, а человек поехал в Лейпциг - он там получил место по АВМ.
Миша знает - АВМ называются "Мероприятия по трудоустройству", это организация Федерального комитета по труду и безработице, она оказывает помощь, предоставляя рабочие места.
- Так вот, Геттель и Флах оставили американский драндулет в гараже в Одерштадте. У меня, кстати, под рукой есть один саксонец, который собирает "олдаймеры".
- Старые машины - "олдтаймеры".
- Я и говорю. Он собирает "олдаймеры" и совершенно помешан на старых "Шевроле", поэтому ты должен как можно скорее достать "Шевроле", чтобы подзаработать. Это на улице Томаса Мюнцера, я тебе скажу, где именно, и дам ключи от гаража и от машины. А ты пригонишь драндулет обратно, это рукой подать, но я, русский, не могу там показаться. Нам нужен "Шевроле", Миша, нам обоим нужны деньги!
- Ну конечно, Лева!
- Кроме того, доверенность на драндулет на твое имя, Миша.
- Ясно! - говорит Миша. - Я уже еду.
Полдень 25 мая 1991 года.
32
- Срань желтопузая!
- Черножопые, черножопые!
- Грязные румынские свиньи!
- Немытые рожи заграничные!
- Зиг хайль! Зиг хайль! Зиг хайль!
- Германия - немцам!
- Долой иностранцев! Долой иностранцев! Долой иностранцев!
Все это и многое другое, тому подобное, орут женщины с младенцами на руках, мужчины, молодые и пожилые, - добропорядочные немцы, жители Одерштадта. Какое шикарное развлечение для людей в Одерштадте перед приютом для просящих политического убежища в жилом комплексе IX на улице имени вождя крестьянства Томаса Мюнцера. В ночь с 29 на 30 мая светлокожие и темнокожие люди с нескрываемым ужасом на лицах выходят из домов. Это не только чернокожие и азиаты, среди них - румыны, турки, испанцы. Они тащат мешки, чемоданы и ящики, все, чем они владеют.
Шестнадцатилетняя девчонка в леггинсах и пуловере на три размера меньше нормального, со сверкающими глазами, кричит:
- Поделом свиньям! Они насиловали женщин!
- И убивали! - визжит ее подружка.
- И никогда не мылись! - кричит мужчина, не переносящий чужой грязи.
- Зиг хайль! Зиг хайль!
- Калашниковым их!
- Германия - немцам!
- Спалим этот сарай!
Вот худощавый юноша из далекого Ханоя, его зовут Там Ле Фан, ему 21 год, он волочет большой пластиковый мешок и к тому же ведет тяжело дышащего невысокого человека. Человек, метис по виду, сам идти не может, две ночи назад бритоголовые схватили его и еще нескольких мужчин из Мозамбика и Вьетнама и избили, в то время как жители Одерштадта, хохоча и аплодируя, смотрели на все это, и ни один полицейский не явился. Фан из Ханоя затащил этого человека в ЖК IX, наверное, вы узнали в нем Мишу Кафанке. Вот так он попал под горячую руку в Одерштадте, бывает же, чтобы так не везло людям.
- Вперед, вперед! - погоняют, смеясь, полицейские теперь его и Фана, и весь этот колышащийся караван бедствия. Они освободили узкий проход, по которому инородцы проходят из дома на улице Томаса Мюнцера к колонне автобусов, на которых их вывезут с глаз долой, потому что этой ночью с 29 на 30 мая здесь все должно быть расчищено. Утром Одерштадт должен быть свободен от евреев и иностранцев, этого потребовали неонацисты и бритоголовые, а бургомистр и федеральный министр внутренних дел приняли этот ультиматум, так как они, по их словам, "не могут больше гарантировать безопасность иностранцев". Поэтому иностранцы должны быть доставлены на секретный сборный пункт, - это "меры безопасности", говорит министр внутренних дел, а ни в коем случае, как утверждают некоторые, не "капитуляция правового государства перед неонацистами". В то время, как он говорит все это в микрофон журналиста, бесноватые парни орут: "Это не люди, а животные! Не оскорбляй животных! Смерть им! Смерть им!" И еще: "Когда избавимся от этих, следующими будут левые!" И еще: "И шлюхи, которые с ними трахались!"
- Это всего лишь слова, - извиняющимся тоном поясняет представитель министерства журналисту. - Необдуманные. Под влиянием аффекта.
И вот они движутся, эти животные, из жилого комплекса IX для беженцев на улице Томаса Мюнцера; перед жилыми комплексами для иностранцев на улице Альберта Швейцера на другом конце города в эту ночь происходит то же самое. Вьетнамцы и мозамбикцы забираются в автобусы под более чем небрежным присмотром полицейских, и там, так же, как и здесь, слышен рев толпы. На стене дома написано слово HASS с руническими буквами "SS".
Эта травля беззащитных людей - народный праздник, первый праздник такого рода, который в Одерштадте празднуют немцы с тех пор, как в середине XII века был основан этот старый город. На рисунках средневекового неизвестного художника в недавно вышедшей книге "Путешествие в прошлое" изображен уютный сельский архитектурный ансамбль, состоящий из множества крестьянских и нескольких господских домов с возвышающейся над ними церковью, окруженный холмами, пашнями, сосновыми и дубовыми рощами. Таким был Одерштадт столетия назад, таким он оставался вплоть до Второй мировой войны. В 1945 году он был объявлен нацистами крепостью, и город сильно пострадал от бомбежек. Одерштадт теперь - совсем молодой город. С середины 50-х годов число его жителей выросло с 7 до 70 тысяч человек. Впрочем, "выросло" - неточно сказано, потому что новый Одерштадт был спроектирован как город, состоящий из построенных по сборно-панельному методу спальных районов для 40 тысяч работников комбината по добыче и обогащению каменного и бурого угля. Строители социализма набросили на жителей Одерштадта бетонную сеть-ловушку. Система массовой застройки стала нормой, в каждом комплексе были "более 20 тысяч квартир и необходимые предприятия инфраструктуры", как с гордостью сообщалось в официальном издании "Энциклопедия городов и гербов Германской Демократической Республики": "в каждом ЖК есть столовая, школа, торговый центр". Вроде бы так, конечно, и было.
В таких городских районах еще во времена ГДР рост преступности и самоубийства стали обычными явлениями. Своей плотью и кровью жители расплачивались за кошмарное однообразие строительной планировки - и тогда же появились "работники по трудовым соглашениям" из дружественных "братских стран".
Это, конечно, оказалось для большинства немцев, и особенно бритоголовых, совершенно невыносимым. Уже с конца 1989 года на иностранцев время от времени совершались набеги, их избивали и убивали, иностранцами были заполнены больницы. В конце 1989 года "работники по трудовым соглашениям" и беженцы начали обращаться с призывами о помощи куда только можно, но никто не обращал на них внимания, даже федеральный министр внутренних дел и уполномоченные по делам иностранцев, хотя всем было известно, что творилось в Одерштадте и окрестностях и что день ото дня становилось все хуже.
В эту ночь, с 29 на 30 мая, наконец, Одерштадт был "очищен от иностранцев". Вот была потеха, то-то было весело, убийственно весело было и на улице Томаса Мюнцера, и на улице Альберта Швейцера. Из мегафонов раздаются угрозы, люди кричат, они толпятся не только на улице, но и в подворотнях, из освещенных окон выглядывают, облокотившись на подушки, женщины в нижнем белье, полуголые мужчины. Они смеются, хлопают в ладоши, они в восторге от того, что бритоголовые наконец-то сделали то, чего остальные с таким нетерпением ждали.
Некоторые политики, пальцем о палец не ударившие для того, чтобы предотвратить такие чудовищные последствия, позже будут говорить о том, что этот шабаш бритоголовых и неонацистов и их победа над правом и законом были "самым ужасным событием со времен "хрустальной ночи" в 1938 году", но другие скажут: "Социалисты всегда делают из мухи слона. Германия - страна, дружественная по отношению к иностранцам".
33
Когда Миша прибыл вечерним поездом 25 мая в Одерштадт, он увидел толпу бритоголовых, участвующих в этом шабаше, представленном всюду, насколько хватало глаз, униформами СА и СС, с галифе и сапогами. У них были велосипедные цепи, кастеты и ножи, они маршировали с пением и выкриками под нацистскими знаменами, старыми, настоящими, и новыми, изготовленными по образцам. Миша видел, как они избивали двух вьетнамцев, а законопослушные граждане отвечали на это смехом и аплодисментами. Ни одного полицейского не было.
К счастью для Миши, террор этой ночью начался в центре Одерштадта, перед Домом работников горнодобывающей промышленности и энергетики. Сперва бритоголовые и неонацисты разгоняли вьетнамцев, которые обычно торговали там контрабандными сигаретами. Желтопузые получили свое бейсбольными битами и ножками от столов. После того, как погромщики разделались с ними, они двинулись дальше, сопровождаемые радостью и ликованием многочисленных граждан, не встречая ни малейших препятствий со стороны полиции. Бесчинствующие молодчики двинулись по направлению к улице Альберта Швейцера, у большинства из них были камни и бутылки с горючей смесью, они были полны решимости взять жилой дом для иностранцев штурмом. Жители оборонялись в течение двух часов, - именно столько времени потребовалось полицейским для того, чтобы сюда добраться и предотвратить штурм дома в самый последний момент.
На следующий день бесчинства на улице Альберта Швейцера продолжались и перенеслись на улицу Томаса Мюнцера, к приюту для беженцев.
В это время Миша находился в гараже. Он пришел туда сразу по приезде в город; тогда на улице Томаса Мюнцера все еще было спокойно.