25 июня, за пять дней до того, как Лева покинул Ротбухен и уехал со своей частью домой, республики Словения и Хорватия праздновали День независимости. На рассвете 27 июня танки югославской армии совершили на них нападение, что послужило началом ожесточенного военного конфликта в центре Европы. Миша днем и ночью слушал свое маленькое радио и знал, что танковые подразделения перекрыли все дороги через границу в Италию и Австрию и окружили плотным кольцом словенскую столицу Любляну. Когда в дело вступила военная авиация, началась уже настоящая война, которая стоила жизни многим людям, а политики всего мира пытались спрятать свою беспомощность, глупость и нерешительность за ширмой конференций и бесконечных заявлений с увещеваниями и угрозами. Оказалось, что ООН, Европейское Сообщество и НАТО не в состоянии индивидуальными или совместными усилиями положить конец войне, и это относится также к Америке и ее президенту Бушу, который защищает в Персидском заливе права человека, свободу и независимость Кувейта, но почему-то остается равнодушным к конфликту в Югославии. Вероятно, потому, что в Югославии нет нефти.
Каждый день приносит новые ужасные известия, в августе шли бои за город Осиек, московское радио сообщало об изуродованных трупах, доставленных в патологоанатомическое отделение городской больницы. На них были смердящие лохмотья от униформ Хорватской Национальной гвардии, а виновниками убийств были (как было сказано в программе новостей) сербские экстремисты, добровольцы, так называемые четники. Трупы несколько суток пролежали на солнцепеке, прежде чем их смогли подобрать. У многих было перерезано горло, отрублены конечности, вырваны глаза и языки.
Тогда-то всему миру впервые стали очевидны вопиющие ужасы этой новой войны, на которую политики всего мира взирали либо беспомощно, либо цинично. На улице, на виду у всех, человека могли четвертовать, голову замученного до смерти надеть на кол и выставить на всеобщее обозрение, девушек и женщин насиловали, а потом убивали самыми изощренными способами.
"Кто убивает человека, тот разрушает целый мир." Уже разрушены тысячи миров. Существует ли еще мир вообще?
Итак, утром 19 августа Миша включил свой маленький радиоприемник, чтобы послушать новости, и тут же оцепенел, потому что диктор говорил не о Югославии, а о другом: "…ТАСС сообщает, что в связи с болезнью Михаила Сергеевича Горбачева и его неспособностью исполнять свои обязанности, полномочия президента, согласно статье 127 пункту 7 Конституции Союза Советских Социалистических Республик, переходят к вице-президенту СССР Геннадию Ивановичу Янаеву. Постановление подписали Геннадий Янаев, Валентин Павлов и Олег Бакланов…"
11
Миша бежит в большую комнату и кричит:
- Ирина! Лева! Аркадий Николаевич! Мария Ивановна! Мне кажется, они свергли Горбачева!
Все сбежались, и Миша, сбиваясь и волнуясь, рассказывает, что он услышал по радио. Ирина волнуется больше всех, но ей приходит в голову включить телевизор. Некоторое время он нагревается, прежде чем на экране появляется диктор, который произносит до конца тот самый текст, который слышал Миша: "…полномочия президента переходят к вице-президенту СССР Геннадию Ивановичу Янаеву. Постановление подписали Геннадий Янаев, Валентин Павлов и Олег Бакланов. - Диктор безучастно смотрит в камеру. - Пожалуйста, не выключайте ваши телевизоры! Как только мы получим новую информацию, она будет передана в эфир!" В кадре появляется заставка московского телевидения, звучит классическая музыка из "Лебединого озера". Миша опять включает свой радиоприемник. И здесь слышна только классическая музыка. Он пытается поймать другие станции, но все, что он может найти, - это советские передачи, везде либо музыка, либо тишина.
- Это преступники! - кричит Ирина. - А если они его убили?
В этот момент слышен вой сирены.
Она сохранилась со времен Отечественной войны и находится в здании колхозной столовой. Сирена совсем примитивная, приводится в действие вручную. Когда-то она оповещала колхозников на полях о налете немецкой авиации, а после окончания войны ее вой стал означать, что все должны немедленно собраться в колхозной столовой, - есть важное сообщение. Эта сирена выла, например, всякий раз, когда предсельсовета собирался выступить с речью, вдохновляющей колхозников на более производительный труд во имя победы коммунизма. Колхозники слушали это, а потом продолжали работать как прежде, спустя рукава, на разбитых машинах и поломанных тракторах и комбайнах. Но сегодня сирена воет слишком рано, значит, у Котикова действительно есть что-то экстренное.
Петраковы и Миша идут к столовой, Мария Ивановна остается дома, у нее грипп. На улице хмурые люди почти не разговаривают друг с другом. После таких заявлений по радио и телевидению надо держать язык за зубами, это всем известно с давних пор. Поэтому Ирина не получает ответа, когда кричит:
- Вы слышали, что Горбачева сняли?
Возможно, не все слышали сообщение, но уже давно одни сказали другим, и все знают и помалкивают.
- Что с вами? Вы оглохли? - спрашивает Ирина. - Нет, вы не глухие, вы просто трусы! Всегда одно и то же: ничего не слышим, ничего не видим, ничего не знаем, ничего не скажем.
- Тише, Ирина! Действительно, мы не знаем, что произошло. Так что не шуми по крайней мере до тех пор, пока мы все не узнаем. - Это говорит Аркадий Николаевич Петраков, спокойный и рассудительный человек, которого однажды укусила гремучая змея, отчего и умерла.
- Значит, и ты боишься? - спрашивает Ирина растерянно. - Ты?
- Я не боюсь, - говорит он. - Но надо тебе заметить, что смелость доказывают не только криком и кулаками, нужно иметь и голову. Предчувствие подсказывает мне, что это начало очень нехороших событий, это не то, о чем надо поднимать крик. Ты что, до сих пор не знаешь людей, Ирина? Я долгое время считал, что мать слишком много времени проводит в церкви и за чтением Библии. Но потом как-то раз, когда я расшумелся так же, как и ты, она мне прочитала одно место, я этого никогда не забуду: "И Господь сказал в сердце своем: не буду больше проклинать Землю за человека, потому что помышления сердца человеческого - зло от юности его." Следует остерегаться людей, Ирина. Они - самое дурное, что создано природой, и многие могут причинить зло. У меня есть предчувствие, что мы скоро снова все это испытаем, и во всей великой России, и в нашей маленькой деревне. Так что, пожалуйста, потише!
Ирина любит и уважает отца, поэтому она молчит и молча идет вместе с другими молчащими по потрескавшейся от жары глинистой грунтовой дороге к столовой.
Да, думает Миша, так написано в Библии, и многое свидетельствует о том, что эти горькие слова Бога о помышлениях сердца человеческого - правда. Стоит только вспомнить, что происходило в Германии при Гитлере, в ГДР, в Советском Союзе - и теперь в Югославии. Многие люди совершают несправедливости, подлости и самые страшные преступления. Миша, серьезный и мрачный, шагает рядом с Ириной, его глаза бассета еще печальнее, чем обычно. Но, продолжает он думать, ведь Бог сотворил людей "по образу и подобию своему", как сказано. Если он сотворил их по своему образу и подобию, как они могут быть такими подонками, а их помышления - злонамеренными? И как Бог может после этого говорить, что не будет проклинать за них Землю?
Миша тяжело сопит. Иудеи, думает он, понимают это буквально. У них об этом сказано в религиозных законах и в Торе, вторая книга Моисея: "Не сотвори себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли." Иудеям запрещено изображать Бога на картине либо ваять из камня или из любого другого материала, запрещено даже произносить его имя, можно говорить только "Яхве" или "Иегова", ученые спорят о том, что это значит: то ли "Я есмь", то ли "Он есть", то ли еще, может быть, "Он дает быть", но ни в коем случае это не означает "Бог", как у христиан. Да правоверные евреи никогда не скажут и "Яхве", они говорят "Адонай". И разве не намного лучше придумано создателями иудейской религии, думает Миша, чтобы тот, кому молишься, не назывался Богом, и чтобы у него не было лица, и чтобы нельзя было даже представить себе какое-то лицо, потому что оно было бы человеческим. А когда думаешь, каковы люди и что они совершают, то любое, даже самое прекрасное изображение будет лживым…
Когда они входят в колхозную столовую, она уже битком набита. Тучный Котиков стоит на столе, позади него на стене висят портреты Маркса и Ленина, а также большой красный советский флаг. Его Котиков, должно быть, повесил специально для этого собрания. Еще вчера флага не было, а на стене висел портрет Горбачева. На председателе сельсовета парадный костюм и галстук, его глаза сверкают, руки он скрестил на груди, как это делали Наполеон и Гитлер, нет, Гитлер не так делал, он всегда держал руки пригоршней пониже живота…
- Ну, скоро вы? - гремит голос Котикова. - Поторопитесь! И закройте дверь!
Последние колхозники протискиваются в зал.
- Тихо! - кричит Котиков. Теперь действительно настал его день. - Товарищи, граждане! - Он покачивается на своих коротких ногах. - До сих пор я являлся для вас представителем Коммунистической Партии. Я получил по телефону распоряжение Центрального Комитета. С этой минуты я являюсь здесь представителем Государственного Комитета по Чрезвычайному Положению, который в связи с болезнью и недееспособностью Михаила Сергеевича Горбачева, - это Котиков читает по бумажке, продолжая раскачиваться, - согласно статье 127 пункту 7 Конституции СССР, взял на себя все полномочия президента…
Никто из присутствующих не издает ни звука. Аркадий Николаевич смотрит на Ирину, словно говоря: вот видишь! Между тем Котиков словно в бреду. Какое наслаждение, так высоко вознестись над всеми! Теперь никто пикнуть не посмеет, какое блаженство!
- Сейчас я оглашу первое постановление Государственного Комитета, - продолжает он и требует абсолютной тишины. - Всем органам власти и управления СССР, советских республик и местным органам - это значит, мне, местному органу…
- Дерьмо ты, - тихо говорит Лева.
- …местным органам поручается следить за тем, чтобы все постановления Государственного Комитета по Чрезвычайному Положению строго выполнялись. И я буду за этим следить! - Котиков некоторое время стоит неподвижно, озирая зал, затем снова начинает раскачиваться и продолжает читать: - Немедленно сдать все виды оружия - вы поняли, товарищи, граждане? У кого есть оружие, тот должен сдать его мне в сельсовет сразу же после собрания! Дальше: митинги, шествия, демонстрации, а также забастовки запрещаются - в Димитровке я этого не допущу ни в коем случае. В первую очередь, никаких забастовок! Мне известно, кто здесь замышляет что-то в этом роде, - фыркает он и при этом сверлит взглядом Ирину. - Они не посмеют! Я железной рукой…
Дверь столовой открывается, и входят три пожилых милиционера с автоматами. Двое из соседних деревень, в Димитровке есть только один.
- Наконец-то вы пришли! - кричит Котиков. - Большое спасибо! Мы позже поговорим об этом безобразии.
Все трое бормочут извинения, продираются сквозь толпу и встают в шеренгу перед столом Котикова.
- Вы видите, товарищи и граждане, что я полон решимости добиваться выполнения постановлений Государственного Комитета, в случае необходимости, силой оружия.
Безрадостное впечатление производят трое пожилых мужчин, держащихся за свои автоматы.
- Всякое неповиновение, - орет Котиков, - будет мною строжайше наказываться! Все средства массовой информации находятся под контролем Комитета! Радио и телевизор должны быть включенными! Здесь, в столовой, тоже установят телевизор. Все неясности или вопросы разрешаю я, поняли? - И он снова читает: - В течение семи дней должна быть произведена инвентаризация всех наличествующих продовольственных ре… ре… ресурсов и основных потребностей и представлена кабинету министров СССР… Цены заморозить… В связи с критическим состоянием уборки урожая и угрозой голода должна быть безотлагательно организована отправка рабочих и служащих, студентов и военных для помощи сельскому хозяйству…
- Много с нас получишь, - говорит Ирина, едва не потерявшая дар речи от гнева и страха за Горбачева.
- Что вы сказали, Ирина Аркадьевна? - кричит Котиков.
- Я…
- Ничего, товарищ Котиков, - говорит отец и сжимает ладонь Ирины в своей. - Моя дочь ничего не сказала, она чихнула.
- О, она чихнула! - Котиков раскачивается. - Будьте здоровы, гражданка, будьте здоровы! Может быть, вы заразились от вашей матери и предполагаете заболеть? Так вот, это абсолютно исключено, чтобы кто-то теперь был болен или работал не в полную силу. Именно так звучит приказ Государственного Комитета: работать как можно больше! И такой же приказ я издаю для нашего колхоза.
Легкий шум в зале.
- Или кто-нибудь не хочет работать? Кто-нибудь хочет бастовать?
Отец крепко держит Ирину за руку.
- Пожалуйста, тогда пусть он скажет об этом вслух, у нас свободная страна! Итак, если кто-то из вас здесь за забастовку, пусть поднимет руку и назовет свое имя!
В зале мертвая тишина, ни одна рука не поднимается.
- Никто, - говорит Котиков. - Попробуем наоборот? Кто хочет самоотверженно работать?
Все руки взлетают вверх. Руку Ирины поднимает отец.
- Сопротивление бессмысленно, - слышит Миша его шепот и думает: жалко людей! Они же подневольные! У большинства есть дети или родители, о которых нужно заботиться, у всех столько горя и страха…
- Еще вопросы? - Котиков снова раскачивается, теперь он подбоченился и похож на Муссолини.
Один человек кричит:
- У меня есть вопрос, товарищ Котиков!
- Пожалуйста, Александр Алексеевич.
- Где Горбачев?
- В Крыму. Болен. Поэтому его заменил Государственный Комитет. Но еще и по другой, намного более важной причине.
- А именно? - спрашивает другой.
- Потому что наше отечество находится в смертельной опасности. - Котиков снова читает по бумажке. - Это слова Янаева и других членов Комитета: потому что политика реформ, начатая Горбачевым, зашла в тупик. Сначала было много энтузиазма, но на его место пришли апатия, утрата доверия и отчаяние. Каждый может убедиться в том, что это правда, даже наша уважаемая Ирина Аркадьевна.
Ирина стискивает зубы. Отец прав, думает она, да, он прав.
- Вы ведь согласны, гражданка? Благодарю вас. Власть потеряла доверие народа во всех областях. Страна стала практически неуправляемой. Ха… - он снова затрудняется это выговорить - …ха …хаотическое, непродуманное соскальзывание в сторону рыночного хозяйства взорвало бомбу эгоизма… С учетом этого должны быть приняты незамедлительные меры в целях стабилизации! Мы стоим перед смертельной опасностью для страны. - Глаза Котикова начинают блуждать, руки все еще уперты в бока, он ждет одобрения.
Ну же, люди, скажите ему!
И он тотчас же получает его:
- Значит, путч!
- Да, путч! - подтверждает Котиков.
- Давно пора было! - кричит женщина. - Заждались! - кричит другая.
- Горбачева надо было гнать много лет назад, он разорил страну!
- Он должен предстать перед судом!
- Я вижу, все вы согласны с моим мнением и мнением Государственного Комитета, - успокаивается Котиков. - Через два часа начало рабочего дня. До этого все должны сдать оружие. Я вас предупреждаю - работникам милиции приказано обыскивать дома! Очень важно: все остаются в деревне! Никому не разрешается покидать Димитровку. Сейчас ваше место здесь! Впрочем, автобус все равно не пойдет, я распорядился, а на выездах на трассу стоят милиционеры. Приказ Комитета: каждый остается на своем месте. - Он облизывает губы. - И наконец: иностранец Михаил Олегович Кафанке, находящийся здесь по приглашению семьи Петраковых, из соображений безопасности будет взят мною под охрану!
- Нет! - кричит Ирина.
- Ну, тише же! - говорит Миша. - Я все время ждал этого.
- Это не направлено против вас, вас мы все знаем и уважаем, Михаил Олегович, вы понимаете?
- Конечно, я понимаю, товарищ Котиков. Это абсолютно необходимо, то, что вы сейчас меня арестуете, - я имею в виду, возьмете под охрану, - говорит Миша с ироническим поклоном. - Я как раз хотел попросить вас об этом. - Ирина хотела было что-то сказать. - Спокойно! - говорит он ей и снова обращается к Котикову: - Гражданка Ирина Аркадьевна тоже это понимает, товарищ Котиков. Здесь все это понимают, все согласны, именно так они и думают, и вы правы. Иностранец, да еще немец, во время кризиса подлежит аресту. Будьте любезны, товарищ Котиков, где я буду отбывать заключе… нахождение под охраной?
- В подвале сельсовета. Там есть три камеры. Вы можете выбрать себе любую.
- Очень любезно с вашей стороны, товарищ Котиков.
Нет, нет, Миша вовсе не сошел с ума. Миша получил в подарок от Аркадия Николаевича маленькие шахматы с магнитами в фигурках, и с тех пор он играет всегда, когда есть время, в основном сам с собой. С тех пор, как он стал подолгу размышлять о логике и закономерностях человеческого поведения, он развил в себе новое качество - способность охотно соглашаться со всеми и каждым. Конечно, это всего лишь видимое согласие, но действует оно совершенно безотказно, действует оно фантастически, особенно на таких, как Котиков.
- Семья Петраковых, - говорит он (видимое согласие уже действует), улыбаясь, - конечно, может посещать вас и приносить вам еду. И ваши шахматы, да, да, я знаю, вы страстный шахматист. Но только не ваш радиоприемник. Может быть, он как раз у вас при себе?
- Да, товарищ Котиков!
- Тогда вы можете сразу же его мне отдать. Здесь стоит мой мотоцикл. Мы вместе поедем в сельсовет.
- Я не могу принять от вас такое приглашение! У вас ведь столько дел!
- На это у меня времени хватит, Михаил Олегович!
- Ну, что же, - говорит Миша и улыбается, - тогда я вам очень благодарен!
Все молча смотрят на него с облегчением. Слава Богу, не мы здесь в роли козлов отпущения, думают они. Нет, не мы, а этот немец.
А Миша продолжает улыбаться Котикову. Он меня не спровоцирует, думает он и слышит, как отец Ирины шепчет ему:
- Браво, Миша! Это ты великолепно сделал! Теперь я знаю, как нам узнать правду о том, что происходит.
- Дайте мне знать об этом в тюрьме! - отвечает шепотом Миша и, когда Котиков подходит к нему, произносит громко: - Господин председатель сельсовета лично отвезет меня на своем мотоцикле. Можно ли ожидать большей любезности?
12
- Итак, - говорит Аркадий Николаевич Ирине и Леве по дороге домой, куда они идут, чтобы взять охотничье ружье и отнести Котикову, - прежде чем что-то предпринять, мы должны узнать, что творится в Москве и чего ожидать дальше.
- Но ведь не разрешено покидать деревню…
- Дай мне сказать, Лева! Я и сам знаю, что не разрешено. Но ты же каждое утро ездишь на станцию с молоком, со станции молоковоз отправляется в Москву, а вечером он возвращается пустой. У тебя есть друг, который сопровождает молоковоз туда и обратно, Григорий, правильно? Ну и о чем же ты будешь с ним говорить, когда он вечером вернется из Москвы?
Лева улыбается, а Ирина бросается отцу на шею.
- Что там в Москве только творится, - говорит вечером Леве экспедитор молоковоза Григорий Чебышев. - Военных машин столько, что не сосчитать. Повсюду танки. К мосту через Москва-реку проехать нельзя. Молоковоз ждал разгрузки пять часов. Я тем временем прошел в город - проходить можно. Ты ведь знаешь, где Белый дом?
- Ты имеешь в виду, где работает Ельцин?