Миша беспомощно улыбается. Он смотрит на своего друга и что-то бормочет. Снова щелкает радиоприемник. Он сразу же попадает на Немецкое радио, и там звучит чудесная музыка - "Молдова" Бедржиха Сметаны, которая нравится обоим. Миша много рассказывал Леве об этом Бедржихе Сметане и его тяжелой жизни. Жена и трое детей у него умерли, и почти всю жизнь ему приходилось с трудом перебиваться, зарабатывая фортепьянными уроками. Уже в пятьдесят лет он начал терять слух, но продолжал работать и создал еще много великолепной музыки. В шестьдесят он стал душевнобольным и 12 мая 1884 года умер в Пражской больнице для умалишенных. Но такая прекрасная музыка, как "Молдова", бессмертна.
- Сделай погромче, - говорит Лева, Миша усиливает звук, и из крошечного радио выплескивается неземная мелодия, музыка настолько прекрасная, что хочется расплакаться прямо тут, на Зеленом озере у города Ротбухена, и Миша думает: каким прекрасным был бы мир, если бы люди стали такими, как эта "Молдова"!
14
Такая дружба, как у Миши и Левы, очень редка, потому что она идеальна, а идеальна она потому, что каждого восхищает в другом то, чего нет в нем самом. Возьмем, к примеру, Мишу: всю свою жизнь он берется за любое дело с таким чувством, что если оно только может провалиться, то обязательно провалится. И, как правило, этим все и кончается, потому что Миша боязлив и малодушен, он всегда печален, и смущен, и слишком задумчив для того, чтобы действовать решительно. Это, конечно, заметно всем, с кем он имеет дело, и даже собаки, которые ведут себя смирно с другими людьми, бросаются на него с лаем и кусаются, потому что чувствуют, что он их боится. То, что он выглядит как их родственник, не внушает им никакого уважения. Напротив. Родственники, как правило, заранее настроены друг против друга. Миша - очень нерешительный человек. Он неплохо знает физику и математику, свою специальность, любит музыку и книги, читает как наркоман, но это не мешает ему оставаться очень неуверенным в себе человеком.
У Левы иначе. Он на год моложе (ему 28), лишь немного выше ростом, чем Миша, и хрупкого сложения, хотя он из сельской местности. Большинство русских здесь выглядят как худенькие подростки, и Миша часто думает: был ли и мой отец таким же маленьким и хрупким, как другие русские солдаты? Я же ничего об этом не знаю. Отца я никогда не видел, мать умерла во время моего рождения. Похож ли отец на еврея? А мать? У меня есть только несколько ее фотографий, а отца - ни одной, разве не досадно? Жив ли он еще, мой отец? Знает ли, что я существую? Был ли он с мамой, когда я родился? Столько вопросов и ни одного ответа, ни одного…
Леве мало что известно из физики, математики и литературы, любовь к музыке ему привил Миша. Краснощекий невежда, но сколько в нем здравого смысла! Сколько мужества! Сколько предприимчивости! Сколько жизнерадостности! Он всякий раз пытается развеселить Мишу, когда тот грустит, даже теперь, этим анекдотом про солдата, который не хотел стрелять в живых людей. Что касается шуток и прибауток, связанных с войной, то у него таких всегда много наготове. Так, однажды он рассказал Мише забавную историю, категорически утверждая, что это правда:
- Знаешь, что первого американского солдата, захватившего в плен немца во время Второй мировой войны, звали Майер? А пленного знаешь как звали? Тоже Майер. Понимаешь, о чем я?
И Лева никогда не трусит, - по крайней мере, если все-таки он чего-то боится, никому это не заметно, и собаки не отваживаются его облаять или тем более укусить; даже самые злющие, а самые злющие, - как известно, это совсем маленькие собачонки, которые без конца лают, на всех бросаются и готовы лопнуть от злости, - так даже они ложатся перед Левой на спину и позволяют щекотать им живот.
У Левы никогда не было трудностей с девушками. Какие там трудности! С ним девушки чувствуют себя как с Майклом Джексоном, только там это шоу, а у Левы все по-настоящему. Девушкам нравятся такие мужчины, веселые и обходительные.
Ничего подобного у Миши не получается. Когда он видит, как Лева в своей щегольской форме и фуражке, которая вообще-то слишком ему велика, прогуливается по улице и улыбается, показывая свои красивые зубы, собираясь подцепить девушку, Миша бывает бесконечно поражен, потому что большинство девушек сразу начинают улыбаться в ответ или вертеть задом и показывать грудь - просто фантастика! И все, за что Лева ни возьмется, все у него удается. У него всегда отличная закуска и выпивка - вот и сегодня он принес с собой целую корзину колбасы, хлеба, пива и американских армейских консервов. Если надо что-нибудь достать, то лучшего человека в Советской Армии не найти, хотя в ней много предприимчивых людей.
Есть такое слово Chuzpe, которое Леве незнакомо, а Мише известно очень хорошо. Что же такое Chuzpe? Один человек объяснял Мише это понятие так: "Chuzpe - это когда ты справляешь большую нужду на улице перед дверью дома, а потом звонишь в эту дверь и говоришь тому, кто вышел, что он должен принести тебе бумаги подтереться". Это доброжелательное определение. А недоброжелательное (но в такой же степени подходящее) определение, которое большинство людей дают этому слову, звучит так: "Chuzpe - это еврейские наглость и бесстыдство".
Не важно, как описать это качество, но у Левы Петракова, хотя он и не еврей, оно есть. И к тому же ему везет, хотя он совсем об этом не заботится. Если бы у Миши была хотя бы сотая доля этого везения! Лева же, наоборот, восхищается робким Мишей. Такая начитанность, такие знания и такая любовь к искусству! Как Миша внушил ему эту любовь - непонятно. Это тот самый редкий случай, когда встретились два человека, идеально дополняющие друг друга, и поэтому при любой возможности они оказываются вместе - летом здесь, на берегу Зеленого озера, зимой в бревенчатом доме времен пионерской организации Тельмана, где есть печь и достаточно дров.
На фасаде того дома три неизвестных восточных немца высказались по поводу воссоединения, намалевав белой краской лозунги на деревянной стене. Правда, у них, видимо, не было такой удобной вещи, как западные распылители краски. Наверху, под крышей, написано: МЫ - НАРОД! Немного ниже один из них заявил: Я - НАРОД! (С тем, кто это написал, Лева бы с большим удовольствием познакомился.) В самом низу, на уровне пояса, находится то, что намалевал третий: МЫ - НАЦИЯ ДУРАКОВ!
Все это Миша перевел Леве, и тот чуть не лопнул от смеха. А Мише, видите ли, надо сначала долго и серьезно обдумать написанное, прежде чем присоединиться к смеху Левы.
Конечно, Лева восхищается Мишей еще и из-за его замечательного изобретения, такого клозета, в котором благодаря химическим процессам в сложном устройстве с многочисленными трубами, кранами, фильтрами и смесителями любое выделение человеческого организма может быть превращено в высококачественное удобрение. Леву просто поразило, когда Миша, взяв с него торжественное обещание держать все в абсолютной тайне, открыл ему свое изобретение. И наоборот, у Левы есть то, что кажется Мише не менее прекрасным, чем Леве Мишин эко-клозет. У Левы дома, в России, есть семья. Отец, мать и, что самое замечательное, сестра. У Левы есть настоящая семья, и ему приходится снова и снова рассказывать о ней Мише, вот и теперь, этим теплым субботним днем, на приятно гладком дощатом лежаке, который украшает правило номер 9 из клятвы пионеров-тельмановцев.
Они лежат здесь, подставив животы солнцу, а Немецкое радио передает величественную музыкальную композицию "Так говорил Заратустра". Когда-то давно Миша объяснил Леве, что музыка не содержит в себе философии, однако Рихард Штраус - по его собственным словам - хотел отразить в своей музыке отношение человека к миру и природе и вместе с тем пути и заблуждения всякого творческого поиска новых ценностей. Миша переводит Леве названия отдельных отрывков: "О великом стремлении", "О радостях и страданиях", "Похоронная песня", "Песня-танец", "О науке"… Как же Леве не восхищаться Мишей!
Теперь Миша убавляет звук приемника и просит, как это он делает нередко:
- Расскажи, как у тебя дома, Лева!
Он лежит с закрытыми глазами и печальной улыбкой на своем лице бассета, а Лева рассказывает по меньшей мере в сотый раз о деревне, в которой он живет, и о своей семье…
- Деревня называется Димитровка, всего 50 километров от Москвы, там живет 500 человек. Раньше было больше, но многие уехали, а мы оттуда не уедем никогда, так говорит мой отец.
Мой отец, думает Миша, как это хорошо звучит!
Тихая, тихая музыка.
- Расскажи о вашем доме!
- Наш дом… Ну да, в Димитровке много красивых деревянных домов, крестьяне любят и украшают свои дома, но все говорят, что наш дом самый красивый. На окнах резные наличники с цветами, дом стоит немного в стороне от остальных, в большом саду, там тоже цветы и овощные грядки…
- И в этом доме ты появился на свет…
Третий отрывок называется "О великом стремлении".
- Да, Миша. Повитуха и мою сестру извлекла на свет, через восемь лет после меня…
- Твою сестру, - говорит Миша и улыбается, закрыв глаза. - Ирину.
"О великом стремлении". Как радостно и легко и в то же время необыкновенно грустно и скорбно у Миши на сердце, когда он думает об Ирине; у него есть ее фотография. Миша хорошо знает ее по фотографии и описаниям Левы, и теперь он бормочет:
- Ей двадцать лет, у нее волосы цвета спелой пшеницы, и они падают ей на плечи, когда она распускает узел на затылке. Она хрупкая и стройная, у нее голубые глаза, тонкие руки, длинные ноги и белая кожа.
- Не такая, как у меня, - говорит Лева, - вся в веснушках и красная, нет, у Ирины совершенно белая тонкая кожа, а голос у нее удивительно милый и нежный, он никогда не звучит сердито или гневно, никогда. А когда она поет, ее слушают и люди, и животные. Музыку она любит так же, как ты, и тоже очень много читает…
Стоп, вдруг соображает Миша, здесь не хватает чего-то очень важного!
- И она ничего не имеет против метисов! - восклицает он. - В этом она меня заверила, еще в самом первом своем письме, после того, как ты ей написал, что я метис.
- Да, я написал ей это, и еще то, что таких, как ты, здесь недолюбливают.
- И она мне ответила, что это большая подлость. У вас тоже много таких, кто терпеть не может метисов, а евреев и подавно. Ирина написала, что ни один человек не выбирает, кем ему родиться, - христианином, евреем или метисом, и за это его нельзя винить.
Лева смущенно кивает.
- А отрывок из Торы, - говорит Миша радостно. - Ирина написала, что один еврей в Москве прочитал ей отрывок, и это было так прекрасно, что она чуть не расплакалась. Послушай, Лева, какое красивое место: "Каждый человек - это целый мир. Кто убивает человека, тот разрушает целый мир. Но кто спасает человека, тот спасает целый мир…" Разве это не великолепно? "Каждый человек - это целый мир".
- Да, - говорит Лева. - Ирина и в политике разбирается; она считает, что коммунизм, такой, каким он задумывался, был просто великолепным. В нашей стране хотели осуществить прекрасную идею, воодушевлявшую многих, в том числе знаменитых и великих.
- Но уже в начале тридцатых годов, - бормочет Миша, - так она мне написала, - нет, раньше, когда начались массовые убийства и гонения, депортации и показательные процессы, об этом она много читала, - многие великие и известные люди во всем мире с ужасом отвернулись.
- Точно! Она писала, что мы не имеем права забывать ни о чудовищных преступлениях, ни о миллионах убитых. Потому что того, что у вас называется "покаянием", ничего этого на самом деле нет, это всего лишь трусливая болтовня, никто не хочет каяться, да и ни один человек не может "изжить" то, что уже случилось. Да, - говорит Лева, - она давно с нами об этом говорила, и мы часто боялись, что кто-нибудь услышит и донесет.
- А когда к власти пришел Горбачев, она была совершенно очарована этим человеком. Он-то, наконец, все сделает как надо, так она считала, после всей крови и слез, и осуществит давнюю мечту о справедливом социализме.
- Да, - говорит Лева. - С тех пор Ирина совершенно переменилась, но есть много людей, которые говорят, что Горбачев хорош только для писателей, людей искусства и журналистов, потому что они теперь могут говорить то, что думают. "Ну и что с того, - говорят многие, - у нас все только говорят и никто ничего не делает? Все же при Брежневе было лучше", - считают они.
Необычен этот разговор на Зеленом озере, нереальный и в то же время реалистичный…
- А недовольных все больше и больше, - говорит Миша. Он удручен и боится за Горбачева - как и Ирина. - Она тоже опасается, что ему навредят, и он не сможет продолжать перестройку и сохранить гласность, многие из высших партийных и военных чинов тоже против него… Хотя мы живем всего в 50 километрах от Москвы, это уже совершенно другой мир с иными проблемами и заботами. С начала перестройки дела в колхозе идут все хуже и хуже, и многие говорят, что всему виною перестройка и гласность. То не хватает бензина, то запчастей, то стройматериалов. Все, жалуются люди, идет псу под хвост…
"О радостях и страданиях" называется отрывок, звуки которого доносит крошечный радиоприемник.
- …а кто не работает в колхозе, - продолжает Лева, - у тех другое занятие: ожидание. Ждут, когда в единственный в деревне магазин что-нибудь привезут. Видишь ли, если, к примеру, привозят хлеб или колбасу, то в очереди надо стоять часами. Вино есть, но за одну бутылку нужно отдать половину пенсии. Ирина однажды слышала, когда стояла за колбасой, как одна женщина сказала: "Во всех бедах всегда виноваты те, кто наверху, и сейчас тоже. Мы же совсем не знаем, чем на самом деле занимаются Горбачев и вся верхушка! По радио и телевидению рассказывают только то, что им выгодно. Может быть, потом мы узнаем правду, - сказала она. - При Хрущеве все это тоже продолжалось несколько лет, а кончилось застоем".
- Боже мой! - говорит Миша.
- Подожди! На это Ирина сказала: "Послушайте! Хотя у нас нет лишнего куска хлеба, но зато нет и войны. Вы забыли, почему нет войны? Потому что Горбачев вел переговоры с американцами до тех пор, пока они не поняли, что холодная война, которая велась все эти годы, во мгновение ока может превратиться в горячую. Вы уже забыли об этом?" Так говорила Ирина.
- И что? - спрашивает Миша.
- И все согласились, - говорит Лева и рассеянно улыбается, думая о своей храброй младшей сестре. - Ирина близорука, без очков видит плохо и, снимая очки, говорит, что не хочет больше видеть этот уродливый мир, она видит мир другим. Таким, каким он должен быть, мир, в котором нет ненависти, а только любовь, потому что в любви единственная надежда людей, говорит Ирина, любовь - это источник жизни, и она хочет, чтобы все люди любили и были счастливы.
- Любили и были счастливы, - повторяет Миша. У него появляются слезы на глазах, он чувствует их за закрытыми веками. Он снова думает о том, о чем часто думает с тех пор, как узнал о существовании Ирины: если бы я только мог ее встретить! Если бы она смогла меня полюбить! Я бы наверняка ее полюбил, на всю жизнь. А раз она так близорука, то у меня были бы большие шансы ей понравиться…
В этот миг Мише снова является та же самая мысль, которая берет начало из одного очень древнего чувства, которому шесть тысяч лет. Теплым субботним днем на Зеленом озере, снова, будто легким ветром навеянное, приходит к нему осознание того, что скоро ему придется покинуть Германию, если он хочет остаться в живых, если он не хочет быть проклинаемым и преследуемым и, наконец, убитым. Теперь Миша верит, что именно так все и будет: самое большое его желание осуществится, он встретит Ирину, и эта любовь будет прекрасной, но ему из-за преследований придется уехать в другую страну, но и там он не останется. Нет, маленькому человеку с печальными глазами бассета и тихим нравом предстоит путешествие вокруг всего света… Всего этого Миша пока не знает, но ветер знает об этом, - ветер, который шесть тысячелетий веет через моря и континенты, вокруг всего света…
И вот двое друзей молчат, лежа на большом дощатом щите с правилом номер 9 из клятвы пионеров-тельмановцев и слушают музыку. Каждый погружен в свои воспоминания. Лева вспоминает прожитые годы в Димитровке, а Миша думает о том, что произошло после воссоединения Германии. Всего лишь одну минуту он вспоминает об этом, но можно вспомнить очень много за одну короткую минуту…
15
Полчаса тому назад пожилой господин из Брюсселя с восторгом купил у Миши полный комплект униформы Национальной Народной Армии - рубашку, куртку, сапоги, фуражку, в общем, все, - и к тому же пугач. Нисколько не стесняясь, он разделся, надел на себя униформу и нырнул в этот безумный карнавал, который шумит между зоопарком и Бранденбургскими воротами. Все смеются, кругом много покупателей со всего света, и торговцы, и шлюхи. Там, где теперь больше нет стены, осталось еще несколько заградительных решеток. Свежее от росы и еще не снабженное подписью и печатью - таково Единое Отечество в день первых свободных выборов в ГДР, теплым весенним днем 17 марта 1990 года.
Территорию бывшей запретной зоны позади решеток все еще патрулируют два офицера Национальной Народной Армии, но здесь, по другую сторону решетки, тоже видны офицеры ННА, и пожилой господин из Брюсселя спрашивает Мишу, как же узнают, какие из них настоящие, а какие ряженые в только что купленную форму, и только было Миша собрался ответить, как какой-то берлинский пенсионер сказал:
- Настоящие те, что бегут, как зайцы, если вы на них направите оружие. Попробуйте-ка пугнуть их вашим пугачом, господин!
Бельгиец так и делает и при этом рычит что-то, раздается выстрел. Офицеры по ту сторону тут же удирают из запретной зоны, и как они мчатся - это надо видеть! Господи, вот умора, можно лопнуть от смеха, господин из Брюсселя в восторге палит еще раз, а берлинский пенсионер кричит:
- Вот эти - настоящие, видите, эти - настоящие!
И он тоже громко гогочет, и все, кто нарядился в форму Народной Полиции или офицера ННА, купленную у Миши ли или у других многочисленных торговцев, точно так же начинают стрелять, и не только из пугачей. Здесь есть и настоящие пистолеты, есть все, что угодно. Кто еще не стрелял, кто хочет еще раз? Шлюхи визжат от удовольствия, мужчины восторженно ревут, а "настоящие" попрятались на всякий случай в помещении блок-поста…
Разве это было не безумие, думает Миша, греясь в лучах майского солнца на Зеленом озере, - и уж, конечно, это было изрядным свинством, в котором и я принимал участие, - но Лева сказал: кто сейчас не продает все, что можно продать в этой стране, тому уже ничем не помочь. Тогда…
Тогда, в январе 1990 года, оставшиеся четыре мастера заявили Мише, что они не хотят больше работать и Миша может владеть магазином, если он с ними рассчитается.
- Как? - спросил Миша, а мастера ответили:
- Это твое дело, мы отказываемся участвовать, никто теперь больше не купит того, что произведено на Востоке, все хотят только западное. Так что смотри, Миша, чтобы у тебя хватило денег рассчитаться с нами, а на магазин мы плевать хотели!
Тогда Миша был в отчаянии, потому что магазин, во всяком случае, он так думал, должен стать его будущим, здесь он добьется благополучия, но где взять деньги для мастеров?