– А ты, дон Хуан, встречал кого-нибудь, кому это удалось?
– Нет. Они жили в давние времена, когда это знание очень ценили.
– А ты знаешь кого-нибудь, кто встречал таких людей?
– Нет, не знаю.
– А твой благодетель знал?
– Да.
– Почему же тогда он не добрался до тайн "трезвой головы"?
– Приручить "травку" и превратить ее в своего гуахо – невероятно трудная задача. Моим гуахо, например, она стать не захотела; вероятно, потому, что я ее невзлюбил.
– И все-таки ты можешь прибегнуть к ней?
– Могу, но предпочитаю этого не делать. Впрочем, у тебя все может быть по-иному.
– Почему ее называют "чертовой травкой"? Старик пожал плечами и некоторое время молчал.
Наконец сказал, что "чертова травка" – ее обиходное имя, что у нее есть и другие имена, но называть их нельзя. Истинное имя – дело очень серьезное, особенно когда приручаешь силы гуахо.
Я спросил, почему это так серьезно. Дон Хуан ответил, что к истинным именам прибегают лишь в минуту крайней необходимости, когда призывают "травку" на помощь, и заверил меня, что в жизни ищущего знание такая минута рано или поздно наступит.
3 сентября 1961 года, воскресенье
Сегодня после обеда дон Хуан принес с поля два растения дурмана. Неожиданно для меня он завел разговор о "чертовой травке", а потом предложил поискать ее возле холмов.
Мы доехали до ближайших холмов. Я достал из багажника лопату, и мы спустились в один из каньонов.
Некоторое время мы продирались сквозь кустарник, густо разросшийся на песчаной почве. Дон Хуан остановился возле невысокого растения с темно-зелеными листьями и крупными белыми цветами, похожими на колокольчики.
– Это он, – сказал дон Хуан и немедленно начал копать.
Я хотел помочь, но старик энергично замотал головой и продолжал окапывать растение со всех сторон, пока не образовалась яма, глубоко, уходящая в землю с внешнего края и горкой поднимающаяся к центру. Кончив рыть, дон Хуан опустился перед растением на колени и, разобрав пальцами землю вокруг него, открыл сантиметров десять крупного раздвоенного корня, по толщине заметно превосходящего стебель.
Дон Хуан посмотрел на меня и объяснил, что это растение – "мужчина", так как его корень раздваивается в месте соединения со стеблем. Он поднялся и пошел прочь, что-то разыскивая.
– Дон Хуан, что ты ищешь?
– Палку.
Я стал осматриваться по сторонам, но он остановил меня.
– Не ты! Сядь вон там. – Он указал на камни метрах в пяти от ямы. – Я сам найду.
Вскоре дон Хуан вернулся с длинной сухой веткой. Работая ею как копалкой, он осторожно расчистил землю вокруг двух отростков корня, обнажив его на глубину примерно в 60 сантиметров. Он стал рыть дальше, но земля была здесь такой твердой, что палке не поддавалась.
Дон Хуан прервал работу и сел передохнуть. Я подсел к нему. Долгое время мы молчали.
– Почему ты не копаешь лопатой? – спросил я.
– Лопатой можно повредить растение. Нужна палка, принадлежащая этому месту. Даже случайно зацепив корень, она не причинит ему такого вреда, как лопата или какой-нибудь посторонний предмет.
– Что это за палка?
– Сухая ветка паловерде. Если не найдешь сухой, можно срезать прямо с дерева.
– А другие деревья не годятся?
– Я же сказал – паловерде, и никакое другое!
– Почему?
– Потому что у "чертовой травки" очень мало друзей и паловерде – единственное дерево в наших местах, с которым она ладит. Единственное существо, которое ее поддерживает. Если при пересадке повредишь корень лопатой, он не примется на новом месте, а если заденешь веткой паловерде, растение и не почувствует.
– Что ты будешь делать с корнем?
– Выкопаю. Тебе придется сейчас уйти. Поищи пока другое растение и жди, когда я тебя позову.
– Ты не хочешь, чтобы я тебе помог?
– Когда мне понадобится твоя помощь, я скажу. Я отошел в сторону и занялся поисками дурмана.
Меня одолевало искушение незаметно подкрасться и подглядеть, что делает дон Хуан. Через некоторое время он подошел ко мне.
– Теперь поищем "женщину", – предложил он.
– Как ты их различаешь?
– Женское растение выше и похоже на маленькое деревце. Мужское – шире и у самой земли разрастается кустиком. Когда мы выкопаем "женщину", ты увидишь, что, прежде чем раздвоиться, ее корень уходит довольно глубоко в землю, а у "мужчины" он раздваивается у самого стебля.
Мы вместе осмотрели поле. Дон Хуан указал на одно растение:
– Это "женщина".
Выкапывал он его так же, как первое. Когда старик очистил корень, я увидел, что он соответствует его описанию. Мне снова пришлось отойти в сторону.
По возвращении домой дон Хуан развернул сверток, в котором лежали растения. Сперва взял более крупного "мужчину" и обмыл его в большом корыте. Очень осторожно очистил от земли корень, стебель и листья. После этой тщательной и кропотливой работы он достал короткий зазубренный нож и, сделав неглубокий надрез по окружности в месте соединения корня со стеблем, переломил его.
Листья, цветы и семенные коробочки дон Хуан разложил на отдельные кучки, отбросив все сухие и порченные гусеницами части. Двумя бечевками он связал оба отростка корня, сделал надрез в месте их соединения и сломал пополам: получились два корня одинаковой длины.
Потом расстелил кусок грубой холстины и положил на нее два связанных вместе корня, на них – аккуратную стопку листьев, затем – цветы, семена и стебель. Все это завернул и концы тряпки завязал узлом.
То же самое дон Хуан проделал со вторым растением, "женщиной", только на этот раз корень разрезать не стал, сохранив развилку целой, в виде перевернутой буквы "игрек". Все части второго растения он завернул в другую тряпку.
К тому времени, когда дон Хуан закончил свою работу, уже совсем стемнело.
6 сентября 1961 года, среда
Сегодня днем разговор зашел о "чертовой травке".
– Думаю, пора снова заняться "травкой", – неожиданно произнес дон Хуан.
Помолчав из вежливости, я спросил:
– Что ты собираешься делать с растениями?
– Те, что я выкопал, – мои, – объяснил дон Хуан. – Они все равно что я сам. С их помощью я буду учить тебя укрощать "травку".
– Каким образом?
– "Травку" делят на доли; каждая из них не похожа на другие, у каждой свое назначение.
Он растопырил пальцы на левой руке и отмерил на полу расстояние от кончика большого пальца до безымянного.
– Это моя доля. Свою – отмеришь собственной рукой. Укрощать "чертову травку" начинают с первой доли корня. Поскольку к "травке" привел тебя я, первую долю возьмем от моего растения. Я отмерил ее вместо тебя, на первый раз примешь мою долю.
Дон Хуан сходил в дом и вернулся с холщовым свертком. Присев, развязал его. Я увидел, что в свертке лежит мужское растение и что там остался всего один отросток корня. Дон Хуан поднес его к моему лицу.
– Это твоя первая доля, – объявил он. – Дарю ее тебе. Я отрезал ее за тебя, отмерил ее как свою собственную; теперь дарю тебе.
Я решил было, что корень надо грызть, как морковку, но дон Хуан тут же спрятал его в маленький хлопчатобумажный мешочек.
Он пошел на задний двор, сел, скрестив ноги, и принялся толочь лежавший в мешочке корень. Плоский камень служил ему ступкой, пестик тоже был каменный. Время от времени он обмывал оба камня, а воду сливал в неглубокую деревянную миску.
Работая, старик что-то очень тихо и монотонно напевал. Когда корень внутри мешочка превратился в мягкую кашицу, дон Хуан опустил мешочек в миску. Туда же положил ступку и пестик, налил воды и поставил миску в прямоугольное корыто.
Дон Хуан объяснил, что корень должен мокнуть всю ночь и оставаться вне дома, чтобы его продул ночной ветер.
– Если завтра будет солнечно и жарко, это добрая примета, – сказал он.
10 сентября 1961 года, воскресенье
Четверг 7 сентября выдался ясным и жарким. Дон Хуан остался доволен хорошим предзнаменованием и несколько раз повторил, что "чертовой травке" я, видно, понравился. Корень мок всю ночь; около десяти утра мы направились на задний двор.
Дон Хуан достал миску из корыта, поставил ее на землю, а сам сел рядом. Он взял мешочек, потер его о дно миски, приподнял и, выжав, бросил в воду. Так он проделал трижды. Потом положил мешочек в корыто, а миску выставил на солнцепек.
Часа через два мы туда вернулись. Дон Хуан принес средних размеров чайник, наполненный кипятком желтоватого цвета. Он осторожно наклонил миску и слил воду, оставив на дне густой отстой. Долил кипятку из чайника и опять поставил миску на солнце. Так он проделал трижды с интервалами около часа.
Напоследок дон Хуан слил большую часть воды, наклонил миску так, чтобы в нее падали лучи заходящего солнца, и в таком положении ее оставил.
Вернулись мы через несколько часов, когда совсем стемнело. На дне миски виднелся слой клейкой массы, напоминающей недоваренный крахмал серовато-белесого цвета. Отстоя было с чайную ложку. Дон Хуан отнес миску в дом. Пока он ставил на огонь чайник, я выбрал из отстоя несколько песчинок, занесенных ветром. Дон Хуан засмеялся:
– Они не помешают!
Когда вода закипела, он вылил ее в миску. Это была все та же желтоватая вода, которую он наливал раньше. Отстой растворился, окрасив воду в молочный цвет.
– Что это за вода, дон Хуан?
– Сок плодов и цветов из того самого каньона.
Старик вылил содержимое миски в глиняную чашку, похожую на цветочный горшок. Настой был очень горячий, и дон Хуан подул на него, чтобы остудить. Отпив немного, протянул кружку мне.
– Пей! – велел он.
Я машинально взял кружку и недолго думая опорожнил ее. Настой был чуть горьковат, с резким, бьющим в нос запахом тараканов.
В тот же миг меня прошиб пот. Мне стало жарко, кровь прилила к ушам. Перед глазами возникло красное пятно, мышцы живота свела болезненная судорога. Вскоре боль исчезла, мне стало зябко. Я буквально обливался холодным потом.
Дон Хуан спросил, не вижу ли я черноты или черных пятен. Я ответил, что вижу все в красном цвете.
Мои зубы отбивали дробь, меня захлестывали волны беспричинной тревоги, исходившие как бы из середины моей груди.
Дон Хуан спросил, не боюсь ли я. Его вопросы почему-то казались бессмысленными. Я ответил, что боюсь. Дон Хуан снова спросил, боюсь ли я "ее". Я не понял, о чем он говорит, но снова ответил утвердительно. Старик засмеялся и сказал, что на самом деле я вовсе не боюсь. Он спросил, вижу ли я по-прежнему красное. Кроме огромного багрового пятна перед собой, я ничего не видел.
Немного погодя мне стало лучше. Судороги постепенно прекратились, осталась приятная усталость и непреодолимое желание спать. Глаза мои слипались, хотя я по-прежнему слышал голос дона Хуана. Я заснул, но и во сне меня обволакивал багровый туман, и даже сны мои были красного цвета.
Проснулся я в субботу в три часа дня, проспав почти двое суток. Слегка ныла голова и болел живот, в остальном все было как обычно. Дон Хуан сидел перед домом и подремывал. Меня он встретил улыбкой.
– Позапрошлой ночью все прошло отлично, – сказал он. – Ты видел красное, а это самое главное.
– А если бы не увидел?
– Тогда увидел бы черное. Черное – плохой знак.. '
– Почему?
– Человек, который видит черное, не предназначен для "чертовой травки". Его будет рвать черным и зеленым, пока не вывернет наизнанку.
– Он умрет?
– Нет, но будет долго болеть.
– А те, кто видит красное?
– Их не рвет, они чувствуют себя хорошо, а это значит, что они сильны и агрессивны – как раз то, что нравится "травке". Она соблазняет их и в обмен за силу, которую дает, превращает в своих рабов. Но тут ничего не поделаешь. Человек живет для того, чтобы учиться; и если ему что-то довелось узнать, такова, значит, его судьба.
– Дон Хуан, что мне делать дальше?
– Посадить отросток, который я отрезал от корня" Половину доли ты принял позапрошлой ночью, а вторую половину надо посадить в землю. Когда "травка" вырастет и даст семена, попробуешь приручить ее.
– А как?
– "Чертову травку" приручают через корень. Шаг за шагом ты должен раскрывать тайны каждой доли корня. Принимая их, ты познаешь тайны корня и обретешь силу.
– Остальные доли готовятся как первая?
– Нет, каждая по-своему.
– Какое действие оказывают другие доли?
– Я уже говорил: каждая из них обучает определенной силе. Ту долю, которую ты принял позапрошлой ночью, может принять кто угодно. Но глубинные доли принимает только брухо. Пока я не скажу, как это делается, потому что не знаю еще, признает тебя "травка" или нет. Надо подождать.
– А когда скажешь?
– Когда твое растение вырастет и даст семена.
– Если первую долю может принимать кто угодно, зачем она вообще нужна?
– В разбавленном виде настой хорош для многого. Он помогает старикам, утратившим жизненную силу, юношам, ищущим приключений, и даже женщинам, которые жаждут страстной любви.
– Ты сказал, что корень дает силу, но, как я вижу, его применяют и для других целей.
Дон Хуан так долго и пристально смотрел на меня, что я смутился. По-видимому, мой вопрос его рассердил, хотя я и не понял почему.
– "Чертову травку" используют только для обретения силы, – произнес он наконец сухо и холодно.– Старику, чтобы вернуть бодрость, юноше, чтобы терпеть голод и усталость, мужчине, чтобы убить врага, женщине, чтобы вспыхнуть страстью, – всем им нужна сила, и "травка" дает ее! Она тебе нравится? – спросил он после паузы.
– Я чувствую подъем сил, – сказал я. Так оно и было. Еще при пробуждении что-то меня беспокоило. Мое тело двигалось и растягивалось с небывалой легкостью, в руках и ногах зудело, плечи, казалось, раздались вширь, хотелось потереться о дерево спиной и шеей. Казалось, я могу свалить стену одним пальцем.
Некоторое время мы молча сидели на веранде. Дон Хуан засыпал. Он несколько раз "клюнул носом", потом вытянул ноги, опустился на пол, подложил руки под голову и заснул.
Я поднялся и отправился на задний двор, где растратил избыток энергии на уборку мусора, который дон Хуан собирался давно убрать.
Позднее, когда он проснулся и пришел за дом, я уже слегка выдохся. Мы сели подкрепиться; за едой дон Хуан трижды осведомился о моем самочувствии. Такое случалось нечасто, и я спросил:
– Почему тебя так волнует мое самочувствие? Уж не боишься ли ты, что от твоего настоя я заболею?
Дон Хуан засмеялся. Он напоминал мальчишку-проказника, который подстроил каверзу и проверяет, удалась ли она. Продолжая смеяться, он сказал:
– На больного ты не похож. Ты даже нагрубил мне.
– Когда? – удивился я. – Когда это я тебе грубил?
Я действительно этого не помнил. Старик никогда еще не вызывал моего раздражения.
– Ты защищал ее, – сказал он.
– Кого?
– "Чертову травку". Твои слова были словами влюбленного.
Я хотел было энергично запротестовать, но сдержался.
– Совершенно не помню, когда я ее защищал!
– Еще бы! Ты, наверное, не помнишь и того, что говорил, а?
– Честное слово, не помню!
– Вот видишь, какая она! "Травка" подкрадывается к тебе, словно женщина, а ты и не замечаешь. Тебе бросается в глаза только твое прекрасное самочувствие и избыток сил: мышцы набухли, кулаки чешутся, ногам не терпится кого-нибудь пнуть. Познавшего "чертову травку" переполняют желания. Мой благодетель говорил, что "травка" удерживает при себе тех, кто жаждет силы, и избавляется от тех, кому с силой не совладать. Но в прежние времена силы было больше, и ее домогались ревностнее, чем сейчас. Мой благодетель был могущественным человеком, а его благодетель обладал еще большей силой. Впрочем, в те времена это имело смысл.
– А сейчас, думаешь, не имеет?
– Для тебя имеет. Ты молод. Ты не индеец. Возможно, у тебя с "травкой" все сладится. Тебе она как будто нравится: с ней ты чувствуешь себя сильным. Я и сам это испытал, и все же она мне не по душе.
– Но почему, дон Хуан?
– Мне не нравится ее сила – что от нее толку в наше время, если ее нельзя применить? В прежние времена, вроде тех, о которых рассказывал мой благодетель, искать силу был смысл. Люди совершали невероятные поступки, их мощью и знанием восхищались, их боялись и уважали. Мой благодетель рассказывал о поистине великих делах былых лет. А теперь индейцам сила не нужна. Они используют листья и цветы "чертовой травки" для натирания, еще для чего-то, лечат ими чирьи... Но им не нужна ее сила, которая действует подобно магниту и становится тем могущественнее и опаснее, чем глубже в землю уходит корень "травки". Если дойти до трехметровой глубины – а, говорят, некоторым это удавалось, – то обретешь источник нескончаемой, безмерной силы. Лишь немногие были способны на это в прошлом; сейчас таких людей вообще нет. Нам, индейцам, сила "чертовой травки" больше не нужна, мы утратили к ней интерес, теперь в ней нет смысла. Я сам не ищу ее, но когда-то, в твои годы, я тоже чувствовал, как сила "травки" бурлит во мне. Я чувствовал себя так же, как ты сегодня, только был во много раз сильнее. Однажды ударом кулака я убил человека. Я швырял огромные валуны, которые и двадцати мужчинам с места не сдвинуть. Я прыгал так высоко, что срывал листья с верхушек самых высоких деревьев. Но к чему все это? Я только пугал индейцев; а те, кто не знал, в чем дело, не верили ничему. Они видели или сумасшедшего индейца, или что-то, промелькнувшее у верхушки дерева.
Долгое время мы молчали.
– Все было по-другому, – продолжал он, – когда в мире жили люди, которые знали, что человек может превратиться в пуму или птицу, что он может летать... Но теперь я "травку" не использую. Зачем? Чтобы пугать индейцев?
Его печаль передалась мне, и я захотел его утешить, хотя бы самыми простыми словами.
– Дон Хуан, может быть, таков удел всех, кто ищет знания?
– Может быть, – негромко ответил он.
23 ноября 1961 года, четверг
Подъехав к дому, я не увидел дона Хуана на веранде. Это меня удивило. На мой громкий зов из дома вышла его сноха.
– Он в доме, – сообщила она.
Оказалось, что несколько недель тому назад дон Хуан вывихнул ногу. Он сам сделал себе "гипсовую повязку", для чего смочил полосы материи в кашице, изготовленной из кактуса и толченой кости, и туго обмотал ими щиколотку. Когда повязка высохла, она превратилась в гладкий панцирь, крепкий, как гипс, но не такой громоздкий.
– Как же это случилось? – спросил я. Сноха дона Хуана – молодая мексиканка из Юкатана – ответила:
– Несчастный случай. Он упал и едва не сломал ногу.
Дон Хуан засмеялся, но, прежде чем ответить, дождался, когда женщина выйдет.
– Несчастный случай, как бы не так! Здесь поблизости живет мой враг. Женщина по имени Каталина. Она воспользовалась минутой моей слабости, толкнула меня – и я упал.
– Зачем она это сделала?
– Хотела убить, вот зачем.
– Она была здесь, с тобой? -Да.
– А зачем ты ее впустил?
– Никто ее не впускал, она сама влетела.
– Извини, не понял.
– Каталина – черный дрозд. Она давно уже пытается покончить со мной. Сейчас это ей почти удалось – она застала меня врасплох.
– Дон Хуан, ты сказал, что Каталина – черный дрозд. Как это? Она что, птица?