– Завтра с утра пойдем сначала ко мне на работу – я отпрошусь, а потом к тебе в университет документы подавать, – решила за обедом Александра. – Отсюда до Моховой рукой подать.
– У вас все такое вкусное! – глядя в глаза Анне Карповне, сказала Ксения. – Я бы тоже хотела научиться так готовить.
– Я тебя научу, деточка, – опять же, к удивлению Александры, по-русски отвечала гостье Анна Карповна. – В готовке, как и во всем, главное – желание. Без души и борща не сваришь.
– И моя бабушка точь-в-точь так говорит! – засмеялась Ксения, голосок у нее был звонкий, чистый.
– Чтобы подать документы, нужны твое заявление, автобиография, аттестат зрелости – и все! – продолжила разговор о деле Александра. – Паспорт при тебе?
– Конечно.
– Покажи. Посмотрим, что можно с ним сделать.
Ксения протянула Александре свой паспорт.
– Господи, да у тебя и делать ничего не нужно! У тебя ведь даже нет отметки ни о замужестве, ни о детях. Почему?
– Когда нас регистрировали, у меня еще паспорта не было. А потом, даже не помню почему, не поставили штамп. А, вспомнила: у Алексея не было паспорта, верней, был, но порченый, он под ливень попал, промок насквозь. И нам тогда в милиции сказали: когда будут у обоих нормальные паспорта, тогда и сделаем все отметки. Сначала мы забыли про эти штампики, ну а потом все по-другому вышло…
– А анкеты? – подала голос Анна Карповна.
– А что анкеты? – вопросом на вопрос отвечала Александра: – "Состоите в браке, не состоите в браке – нужное подчеркнуть". Вот и подчеркнет нужное нам, когда до анкеты дело дойдет. Но еще поступить надо.
– Я поступлю, – тихо, но очень уверенно проговорила Ксения.
– Помнишь, тогда в поселке я тебе сказала: "Мы не должны ни перед кем исповедоваться. Чтобы выжить, мы не должны предавать, но схитрить обязаны". Помнишь? – спросила Александра.
– Помню, – чуть слышно отвечала Ксения. – Я согласна.
В тот же день в "дворницкой" Ксения написала заявление о поступлении в университет и "правильную" для своих неполных восемнадцати лет автобиографию…
Ксения поступила на первый курс биофака МГУ и сейчас на картошке, где-то в Московской или Калужской области, а может быть, уже вернулась, учится и ни сном ни духом не знает ничего об Адаме и Александре.
Упорная девочка эта Ксения! И умная, и красивая, и мать двоих детей, и к тому же на целых десять лет моложе ее, Александры. И маме она понравилась. Анна Карповна даже предложила Ксении не селиться в общежитии, в комнате на шестнадцать коек, а оставаться у них в "дворницкой", но та отказалась.
– Крепкий орешек, – сказала про нее Анна Карповна. – Я верю, что она выходила Адама. И глаза у нее чистые. И к тебе, Саша, она относится как к старшей сестре.
– Как к старшей жене, – съязвила тогда Александра.
– Ну это Господь рассудит, – после длительной паузы с улыбкой умиротворения на губах произнесла Анна Карповна. – Во всяком случае, она тебя не предаст…
В зыбкой полутьме летящего в ночи дальнего бомбардировщика Ту-4, способного одним ударом смести с лица земли большой город, например Хиросиму, которую уже уничтожил три года тому назад точно такой же самолет В-29, у изголовья своего законного чужого мужа, не ведающая, что ее ждет впереди, Александра нечаянно уснула…
…На белом тротуаре сидит нищий, закутанный в черный плащ с капюшоном. Все его тело закрыто так плотно, что наружу торчит только кисть руки – с тыльной стороны ладони сухая, темная, как кусок старого дерева, и чуть розоватая, похожая на морскую раковину – изнутри. Нищий безмолвен и недвижим – это страшновато. Попробуй, не подай такому! И она, Александра, торопливо кладет в его ладонь какую-то неизвестную ей монету.
– Was kostet das?
– Was kostet das? – слышится за ее спиной.
– Бабушка, посмотри – это православная церковь! – восторженно говорит ей по-русски какая-то молодая женщина, и в ту же секунду раздается слабый колокольный звон и потоки света устремляются с небес, и она видит впереди маленькую белую церковь с голубым куполом и православным крестом над ним.
– Бабушка, сегодня Прощеное воскресенье, – слышится все тот же молодой голос. – Пошли в церковь просить у людей прощения. Бабушка, прости меня!
– Господь простит, Аня, и я прощаю. Прости и ты меня, грешную, – отвечает ей Александра Александровна, и, взявшись за руки, они идут через улицу, вдоль которой стоят высокие пальмы с чешуйчатыми стволами и длинными листьями, словно вырезанными из жести и как бы подхваченными в пучок у самой верхушки…
Адам пошевелился во сне, и Александра тут же возвратилась из своего краткого забытья. Она поправила одеяла на всех раненых и вернулась к изголовью Адама. Красная лампочка над пилотским отсеком горела ярко и как-то очень тревожно. Вспоминая свой мимолетный и странный сон, Александра с удовольствием подумала, что если ей суждено стать бабушкой и если у нее появится внучка, то назовут ее, конечно же, Аней – иначе и быть не может…
В монотонном гуле моторов тяжелого бомбардировщика, в выморочном красноватом свете лампочки над пилотским отсеком, между землей и небом Александра физически чувствовала, как все запуталось в ее жизни. Тогда, в самолете, ей казалось, что обострить ситуацию еще сильнее просто невозможно, но она обострилась.
XXVII
В Москве было 9 часов 30 минут, а в Париже 7 часов 30 минут того же 20 октября 1948 года. В Москве моросил нудный обложной дождик, а в Париже светило солнце и день налаживался ясный и теплый. Когда Ту-4 с Александрой и Адамом на борту коснулся бетонной полосы секретного подмосковного аэродрома, в парижском особняке близ моста Александра III через Сену Мария и Павел вошли на кухню, чтобы выпить кофе перед дальней дорогой.
– Нюся, а ты сварила отличный кофе, – похвалила подававшую им на стол компаньонку Мария.
– Радыя стараця, – добродушно улыбнулась тетя Нюся, – а че ево варить, той кофий, – и дурак сварить.
– Не скажи, – оспорила ее Мария, – тут надо чувствовать это самое чуть-чуть, без которого не бывает ничего стоящего.
Обозначая свое присутствие, Фунтик радостно завилял хвостом с белой кисточкой.
– Уезжаем мы, Фуня, – сказала псу Мария.
Фунтик посмотрел на нее внимательно, печально, пошел в дальний угол кухни на подстилку и лег на нее, отвернувшись ото всех, уткнув морду в лапы.
Они попили кофе, поднялись и пошли к баулам, которые были приготовлены в коридоре.
– Не обижайся, Фуня, я скоро вернусь, – сказала на прощание Мария, – слушайся Нюсю.
Фунтик даже не повернул головы.
– Ой, туточки вже письму тебе принесли, – сказала в коридоре тетя Нюся, прошла в прихожую и принесла письмо в длинном узком конверте.
– Из Канады, почти из твоей Америки, – взяв в руки конверт, сказала Мария. – В пути прочту. – И она сунула письмо в сумочку.
– От кавалера? – нарочито ревниво спросил Павел.
– От студента. От Толика Макитры, был у нас такой в Тунизии. Правда, сейчас он на французский лад Анатоль Макитра́.
Мария поцеловалась с Нюсей, и они вышли с вещами на черную лестницу, – тут до автомобиля было гораздо ближе, чем от парадного подъезда.
Заехали в отель "Ритц" за чемоданом Павла и за расчетом.
Пока Павел был в отеле, Мария, не торопясь, прочла письмо от своего подопечного.
Письмо от Анатоля Макитра было довольно короткое. Он писал, что то, что он окончил в Москве фельдшерскую школу, а потом работал у Альберта Швейцера, очень помогло ему. "У нас в СССР, оказывается, была очень хорошая учеба, здесь другой уровень, да и опыт Габона мне пригодился, и слава, что я ученик самого Швейцера, поэтому я закончил курс на год раньше. Пока хочу быть терапевтом, а там видно будет. Пишу Вам и потому, что давно не писал, и потому, что прошу Вашего разрешения переехать мне из Канады в США. Монреаль – город хороший, но дело в том, что в США много наших русинов и они зовут меня врачевать по нашим православным монастырям и приходам. В Джорданвилле есть знаменитая в Америке Свято-Троицкая обитель, и там послушником мой земляк из Подкарпатья Вася Шкурла. Он на семь лет моложе меня, но я его знаю смальства. И отца его знаю, и мать знал. А мама у него давно умерла, и отец еще в детстве Васи согласился отдать его в нашу Почаевскую Лавру в Ладомире, у отца осталось на руках еще трое детей. Сейчас Василий – послушник в монастырской типографии, но, в общем, это долгая история. Короче, они меня зовут, и я прошу Вашего разрешения…" Марию порадовали слог письма и грамотность Анатолия, видно, он много сил посвятил самообразованию. Скоро служащий отеля вынес большой желтовато-коричневый чемодан Павла. Следом показался сам Павел.
– Какая странная фамилия – Шкурла, – ни с того ни с сего вдруг сказала Мария, отъезжая от отеля.
– Наверное, словак, – сказал Павел, – а там – кто его знает.
– Русин.
– А-а, есть такой народ. Очень чистоплотные и благочестивые люди. У меня на фабрике работают четыре семьи. Они тянутся к русским и вообще считают себя русскими.
На этом их разговор и закончился. Разве могла предположить тогда Мария, какую фантастическую роль предстоит сыграть в ее жизни человеку, носившему в миру фамилию Шкурла?
– Слушай, а давай купим тебе в дорогу мягкие ботинки. Я знаю хороший итальянский магазин, по пути.
– А чем плохи мои?
– Очень яркие. Очень американские.
– А чем плохи американские? Мы ведь освободители?
– Как тебе сказать! – Мария замялась. – Освободители-то вы освободители, но эйфория прошла. Французы – очень независимая нация, а вы, американцы, на каждом шагу тычете им в нос своими благодеяниями. К тому же у вас слишком много денег. Завалили страну своими зелеными бумажками, своими фильмами, своей жвачкой. Французы же считают, что освободили себя сами.
– Это как?
– А так, что мудрый де Голль уговорил в свое время англо-американские войска приостановить наступление на Париж. И они шесть часов стояли в боевых порядках и ждали, пока отряды французского Сопротивления первыми войдут в Париж. Поэтому французы и считают, что они освободили себя сами.
– Хитрый ход, – усмехнулся Павел. – Ну и где сейчас этот де Голль?
– К сожалению, в отставке, но я думаю, он еще вернется к власти. А мы с тобой сейчас поедем по провинциям, где Франция маршала Петена и в войну оставалась формально независимой от Германии.
– Странно, – сказал Павел, – я об этом не думал. Наверное, ты права… Ладно, поехали, купим черные ботинки.
– Из мягкой кожи. С мягкими задниками. У итальянцев прекрасная обувь.
– Обязательно с мягкими задниками! – засмеялся Павел и поцеловал Марию в висок.
– Тогда с Богом! – Мария переключила скорость, и они поехали чуть быстрее, рассчитывая, что через неделю неспешного путешествия прибудут в Марсель, а там она посадит его на океанский лайнер, помашет платочком на дорогу, и поплывет он по волнам, по морям в далекую Америку к своим внукам и стиральным машинам.
В итальянском обувном магазине терпко пахло хорошо выделанной кожей, Марию радовал этот запах. Ботинки очень понравились Павлу.
– Надел – и сразу как дома! – сказал он с удивлением. – И задники мягкие. Спасибо.
Он хотел расплатиться, но Мария первой сунула продавцу деньги, а повернувшись к Павлу, сказала по-русски:
– Разреши, это будет мой подарок. Носи на здоровье!
Запаковывая в коробку американские ботинки Павла, пожилой продавец торжественно поднял над головой указательный палец и с акцентом произнес по-французски:
– У вашей жены прекрасный вкус. Эти ботинки сшил сам сеньор Франческо! – Кто такой Франческо, продавец не пояснил, видимо, с его точки зрения, любой в подлунном мире должен был знать сапожника Франческо.
При слове "жена" сердце Марии предательски дрогнуло. "Твоими бы устами да мед пить!" – с благодарностью подумала она о худеньком, седеньком итальянце с блестящими черными глазами.
Через Итальянские ворота (Ported’Italie) они выехали из Парижа. Дорога была хорошо знакома Марии еще с тех незапамятных времен, когда она гоняла в отстойники Марселя автомобили завода "Рено". Конечно, пирамидальные тополя слева по ходу машины сильно вытянулись, а в остальном дорога мало чем изменилась. Асфальтовое покрытие пестрило мелкими трещинками, но ни ям, ни выбоин на трассе не встречалось, и это позволяло гнать с ветерком.
– Ты любишь скорость? – спросил Павел.
– Обожаю!
Некоторое время ехали молча.
– А у меня скоро правнуки будут. Одной внучке семнадцать, другой восемнадцать, обе успели замуж выскочить и вот-вот родят. А то бы я мог задержаться.
– Ты что, дедуля! – принужденно улыбнулась Мария. – Зачем тебе задерживаться? До парохода еще целая неделя. Доедем в срок, не сомневайся.
– В тебе я не сомневаюсь. Я сомневаюсь в себе.
– Это еще почему? – заметно прибавляя скорость, лукаво спросила Мария.
– Тебе, Маруся, сказать честно?
– По мере возможности.
– Тогда не скажу, сама догадайся.
– Имеешь в виду, что я тебе надоела?
– Не то слово. Осточертела хуже горькой редьки. Поэтому смотрю на дорогу и думаю: хорошо бы мне ехать с тобою вечно.
– Это признание в любви?
– Может быть. Не помню, как это делается.
– Я напомню. – Мария плавно сбросила скорость, приостановила машину, и они стали целоваться, как юные.
Часа через два вдали показался какой-то городок.
– Город Труа, провинция Шампань, – сказала Мария, знавшая эту дорогу, как свои пять пальцев. – Здесь отлично готовят ягненка на вертеле.
– Неужели мы способны его съесть, Маруся?
– Запросто! – отвечала Мария. – Я голодная – жуть!
– Ну что ж, я поддержу тебя, – улыбнулся Павел. – Разврат должен быть полноценным! Кстати, этот Труа не тот ли самый Труа, где разбили Аттилу?
– Тот. Здесь каждая собака об этом знает. Где-то поблизости в Каталаунских полях гунны потерпели первое поражение в Европе. Остановиться?
Павел утвердительно кивнул.
Они вышли из машины присмотреться к полям, на которых забуксовал Аттила. Поля были как поля, ничего примечательного, пожухшие поля первоначальной осени, теряющиеся из виду за легкой дымкой у горизонта.
– И ты можешь вообразить, что вот здесь десятки тысяч людей, обезумевших от страха, ненависти и боли, убивали друг друга в рукопашной? – спросил Павел.
– Честно? Не могу, – отвечала Мария. – В беспамятстве жизни наше счастье.
– А ты у меня мыслитель! – благожелательно усмехнулся Павел. – Увы, все так. – Он привлек Марию к себе, и они замерли в объятьях среди Каталаунских полей в виду старинного городка Труа, что в ста шестидесяти километрах к югу от Парижа по дороге в Марсель.
Примечания
1
– Жарко сегодня!
– Знатный будет урожай, если пожелает Аллах.
– Да пребудет с нами Аллах! (тунисский диалект арабского).
2
Крестьяне.
3
Всего лишь разница временных поясов, а не "прихоть русских" определила то, почему в Европе, а за ней и во всем остальном мире победу над Германией празднуют 8-го, а в России 9 мая. Разнообразные пассажи о русской прихоти и по сей день мелькают в трудах западных военных историков, мелькают с единственной целью – по возможности принизить роль СССР в победе над Германией. Например, в "Энциклопедии войн XX века" современный английский историк Чарльз Мессенджер пишет, что на самом деле капитуляция Германии состоялась 7 мая во французском городе Реймсе и подписали акт американский генерал Смит и немецкий генерал Йодль "в присутствии русских и французских офицеров как свидетелей".
А дальше тот же историк пишет: "Западные союзники хотели официально объявить об окончании войны в Европе, однако русские настояли на проведении еще одной церемонии капитуляции, которая состоялась в Берлине 8 мая". Обратите внимание – "еще одной", то есть дублирующей предыдущую, подлинную…
Акт о безоговорочной капитуляции Германии в Карлхорсте подписали: со стороны СССР – маршал Жуков, со стороны Германии – фельдмаршал Кейтель, со стороны Великобритании – главный маршал авиации Теддер, со стороны США – командующий стратегическими воздушными силами генерал Спаатс, со стороны Франции – главнокомандующий французской армией генерал де Латтр де Тассиньи. Кстати сказать, увидев на подписании последнего, изумленный Вильгельм Кейтель воскликнул: "Так что, мы и французам проиграли эту войну?!"
4
С 1943 года немцы удерживали Петена в замке Зигмарингем. Он содержался под стражей, но с почестями, наподобие Наполеона на острове Святой Елены.
В заточении у своих сограждан на острове Ие прошли последние годы жизни Анри Филиппа Петена. Он содержался не только без почестей, но и без снисхождения к возрасту и былым заслугам. Один раз в сутки маршалу полагалась получасовая прогулка по тюремному двору, и, когда он попросил, чтобы его прогуливали в той части двора, откуда виден краешек моря, ему было отказано даже в этой малости.
Любопытно, что Петена приговорили к смертной казни за измену родине в июле 1945 года, в августе де Голль заменил казнь пожизненным заключением, а уже в январе 1946 года он сам потерял власть, чтобы вернуться к ней лишь в 1958 году.
Маршал Петен умер в возрасте 95 лет, так и не увидев моря, катящего волны к берегам его любимой Франции, так и не поняв, за что его покарали столь жестоко.
5
Институт путей сообщения.
6
Прикаспийский северо-запад современной Туркмении считается родиной ангорских коз, отличающихся необыкновенно длинным (до 16 см), мягким и прочным ворсом. В XIII веке часть населения этих земель перебралась в Турцию, в область Ангора (Анкара), оттуда и пошли ангорские козы по всему миру.
7
Если вынести за скобки горячий романтический порыв, овладевший значительной частью населения нашей страны на первых порах перестройки, то с сегодняшней точки зрения это время (1987–1991) тотального разрушения Союза Советских Социалистических Республик как мировой многонациональной державы, время утверждения западных стандартов жизни как единственно правильных и возможных для нашего будущего, время пренебрежения нормами морали, нормами литературного русского языка, возведения во главу угла власти денег как главного мерила добра и зла в обществе, лишенном идеологии, то есть системы духовных ценностей, приоритетов и перспектив.
8
По разноречивым данным современных историков, в 1947 году в СССР умерло от голода более миллиона человек – цифры колеблются от 800000 до 1700000.
9
Указ от 24 декабря 1947 года: