- Я ничем не могу ей помочь… - Ворм поплелся назад к столу и наполнил бокал, пролив при этом коньяк. - Я не хочу иметь с этим ничего общего. Я всегда ей говорил, что для меня работа важнее всего! - Он воскликнул это со странной гордостью. - Я никогда не брал у нее денег! И ни одного подарка! Я почти на десять лет моложе ее! - Его голос сорвался. - Между нами была совершенно ясная договоренность… с того самого дня, когда она заговорила со мной.
- Она сама с вами заговорила?
- Конечно. В баре "Эден"… - Он провел рукой по губам. - Она такая приятная. Такая красивая. Она великолепна. Мы… изумительно провели с ней время, поверьте… - Он опять хлопнул по стопке нотной бумаги. - Но вот это! Уже готово две трети! Я ей никогда не устраивал сцен!
- Господин Ворм, я должен идти.
- Скажите ей, что я не могу. Пусть она мне больше не пишет. Она должна успокоиться. Тогда мы снова сможем встречаться. Позже. Я желаю ей всего наилучшего.
- Вы отказываетесь бронировать места на Париж?
- Да! И писать ей я тоже не буду. И звонить.
- О'кей, - сказал я. - Кончайте пьянствовать и попробуйте поспать.
- Я не могу спать… У вас не должно сложиться обо мне превратного мнения… вы мне понравились… даже очень… То, что она сделала, просто ужасно… Но чем я могу ей помочь, если она мне не говорит, зачем она все это сделала? Из-за чего-то ужасного! А что было таким ужасным?
- Этого я тоже не знаю, - сказал я, направляясь к двери.
Выйдя из темного подъезда на залитую солнцем улицу, я услышал приветливый голос:
- Добрый день, уважаемый.
- Добрый день.
- Бог жив, - сказала свидетельница Иеговы. Она все еще стояла на солнце, выполняя возложенную на нее миссию.
- Конечно, конечно, - сказал я, двигаясь к черному "Кадиллаку", - мы об этом уже говорили.
- Ах, извините меня, - девушка улыбнулась.
Эта улыбка мне еще вспомнится…
13
Построенное из стекла, бетона и стали, блестящее и прозрачное, высотой в девять этажей, офисное здание Бруммера было расположено в самом центре Дюссельдорфа. На крыше возвышались антенные мачты. Стеклянные двери на входе открывались автоматически, когда к ним кто-то приближался: срабатывали селеновые датчики. Над порталом были прикреплены две позолоченные буквы высотой в один метр каждая…
В огромном фойе работали кондиционеры. В фонтане журчала вода. В бассейне фонтана плавали маленькие рыбки. Лампочки освещали их то красным, то зеленым, то синим светом. Стены были приглушенного желтого и серого цвета. Взад и вперед сновали озабоченные люди, среди них я заметил много красивых девушек.
В фойе было три лифта. Перед ними стояли служащие в синей униформе. На обшлагах у всех были золотые буквы…
На широкой стене холла можно было рассмотреть пестрые мозаичные панно: крестьяне, работающие в поле, шахтеры, добывающие уголь, женщины, собирающие виноград, каменщики, возводящие стену, летчики, сидящие в кабинах самолетов, ученые, склонившиеся над своими фолиантами и ретортами; матросы, стоящие за штурвалами кораблей, пересекающих стилизованный океан. Над всем этим золотом светились слова:
МОЕ ПОЛЕ - ЭТО ВЕСЬ МИР
Под ними за стойкой из красного дерева сидели шестеро служащих, трое мужчин и три девушки. Все они были в синей униформе с золотыми буквами.
Когда я подошел поближе, мне улыбнулась рыжеволосая девушка.
- Я должен забрать господина Бруммера, я его водитель.
Рыжеволосая созвонилась с секретаршей и передала мене телефонную трубку. Я услышал голос Бруммера:
- Все в порядке, Хольден?
- Так точно. Слуга уже упаковал ваш чемодан. Рубашки, белье. Черный костюм.
- Хорошо.
- Собака уже в машине. Кухарка приготовила бутерброды.
- Через пять минут я буду внизу.
- Понял, господин Бруммер.
Я передал трубку рыжеволосой девушке, и она положила ее на аппарат. У нее было хорошее настроение. У всех людей в холле было хорошее настроение, потому что в помещении было прохладно. Я спросил:
- А что это, собственно, за контора?
Девушка взглянула на меня.
- Я новенький и вожу господина Бруммера сегодня первый день, - пояснил я, улыбнувшись.
- Экспорт, - сказала рыжеволосая и тоже улыбнулась в ответ.
- А что мы экспортируем?
- Многое. Древесину и сталь. Станки и синтетические материалы.
- А куда?
- По всему миру.
- Гм…
- Что вы сказали?
- Нет, ничего, - ответил я. - Разрешите мне еще раз позвонить. По личному делу.
- Телефон-автомат вон там.
Я направился к противоположной стене, где было установлено шесть телефонных будок. Над ними висело шестеро часов, показывавших время в Дюссельдорфе и в других странах мира. В Дюссельдорфе было без двух минут одиннадцать. В Москве - без двух минут час. В Нью-Йорке - без двух минут пять. В Рио-де-Жанейро - без двух минут семь. Я вошел в кабинку, раскрыл телефонную книгу и нашел нужный телефонный номер.
- Больница Святой Марии. Слушаю.
- Соедините меня с фрау Бруммер.
- К сожалению, я не имею на это права.
Я так и думал. Я думал, что могут сказать и "Доктор Шустер запретил, так как пациентка еще слишком слаба. Ей нельзя говорить".
Я сказал:
- Говорит Бруммер. Немедленно соедините меня с женой, или мне придется пожаловаться на вас!
- Прошу прощения, господин Бруммер. Я действую, как мне приказано. Я не могла предположить…
- Дайте мне жену, - сказал я, - пожалуйста!
Затем я услышал издалека голос Нины Бруммер:
- Да?..
- Говорит водитель…
- Я поняла… Ну что?
И почему я не сказал ей тогда всю правду? Зачем я обманул Нину Бруммер? Из сострадания? Или это уже была любовь? Это просто смешно. Этого не могло быть, так как этого не могло быть вообще. Нет. Это ведь была моя Маргит. Все та же Маргит, которую я любил. Я обнадеживающе лгал Нине Бруммер именно из-за Маргит.
- Господин Ворм сделает то, о чем вы просили. Он просил только немного подождать.
- Подождать?
- У него была полиция.
Голос в трубке замолчал.
- Ему удалось успокоить полицейских. Но в данный момент он ничего не может предпринять, чтобы не привлекать к себе внимание.
- Да… да… - Послышался удушливый кашель.
- Поэтому он вам не будет звонить.
Опять молчание в трубке.
Сквозь стеклянную дверцу кабинки я увидел Юлиуса Бруммера, выходящего из одного из трех лифтов. Он направился к стойке с секретарями. Рыжеволосая указала на меня. Я сказал в трубку:
- Еще я должен вам передать, что он вас любит. - Это была всего лишь сострадательная ложь, и ничего больше. Через два-три дня эта женщина уже поправится настолько, что я смогу ей все рассказать. Я продолжал врать: - Он все время думает о вас.
Бруммер направился к моей будке и помахал мне. Я кивнул.
- Вам надо потерпеть. Немного потерпеть.
- Спасибо, - проскрипел слабый голос.
- До свидания, - сказал я, повесил трубку и вышел из кабинки.
На Бруммере был уже летний бежевый костюм, желтые сандалии и открытая желтая рубашка.
- Вам пришлось быстро распрощаться со своей девушкой?
Я кивнул.
- Красивая брюнетка?
- Красивая блондинка, - ответил я.
Он захихикал.
А в Москве уже было четыре минуты второго. В Рио-де-Жанейро - четыре минуты восьмого.
В Дюссельдорфе было четыре минуты двенадцатого и стояла сильная жара.
14
В городе становилось все жарче.
Через Бонн и Кобленц мы доехали по автобану до Лимбурга, расположенного южнее. Здесь мы выехали на федеральное шоссе 49 и направились в сторону городов Гиссен и Лих, чтобы, минуя Франкфурт, сократить путь. На федеральном шоссе 49 шли ремонтные работы. Там было три заграждения и две пробки.
Бруммер наблюдал за мной:
- Вам доставляет удовольствие вести эту машину, верно?
- Так точно, господин Бруммер.
- Вы хорошо ведете. Если принять во внимание, что вы вообще не профессиональный водитель.
Я молчал, ибо уже знал, на что он намекает. Я открыл новую черту его характера: оказывается, это доставляло ему удовольствие.
- Вы давно не сидели за рулем, ведь так?
- Не очень, господин Бруммер.
- А как долго, Хольден?
Я решил доставить ему удовольствие:
- С того момента, как попал за решетку, господин Бруммер.
Он хрюкнул. Я нажал на газ. Он уже говорил мне, что любит быструю езду.
Как только мы въехали в лес, стало прохладней. Здесь мы сделали остановку. Старая собака, лежавшая между нами, выскочила из салона и побежала в траву.
Я достал из багажника корзинку с бутербродами и большую сумку-холодильник, в которой лежали четыре очень холодные бутылки пива. На воздухе их зеленое стекло тотчас же покрылось изморозью, а пиво было настолько холодным, что от него заломило зубы.
Мы сидели на берегу какого-то ручейка, протекавшего рядом с шоссе. Я видел гальку на дне и несколько мелких рыбешек, и мне вспомнились рыбки в бассейне с подсветкой в Дюссельдорфе. Рыбки в ручье производили впечатление более довольных жизнью.
В лесу было очень тихо, лишь где-то вдали лесники валили дерево - стук их топоров глухо доносился до нас. Бутерброды, приготовленные Милой, были с тремя сортами колбасы, сыром, редиской, свежим красным перцем и помидорами. Над ручьем кружились стрекозы. Старая собака положила морду на колени Бруммеру.
- Опять жрать хочет эта Пуппеле. - Бруммер протянул собаке бутерброд, и она тотчас же выхватила его из руки. - Нашей женушке уже гораздо лучше. - Он посмотрел на меня. - К собаке привязываешься как к человеку. Она даже спит в моей кровати. - "А где же тогда спит фрау Бруммер?" - подумал я. - Да, моя старушка, ты лучше всех, даже несмотря на то, что тебе в свое время не подрезали уши… - В его голосе слышалось явное негодование. - Понимаете, Хольден, есть такие люди, которые подрезают боксерам уши. И только потому, что это считается шиком. Просто свинство какое-то. Если бы меня спросили, я предложил бы их всех засадить в тюрьму. - Он угрожающе засмеялся. - Я прав? Вам что-то не нравится, Хольден?
Я подумал, что надо как-то отреагировать на это. Я взял бутерброд с сыром и спросил:
- Господин Бруммер, а что вы предпримите против газеты "Тагесшпигель"?
- А с какой стати вы вспомнили "Тагесшпигель"?
- "Тагесшпигель" пишет, что у вас какие-то неприятности в бизнесе и что именно поэтому ваша жена пыталась покончить с собой.
Его лицо омрачилось.
- Они просто свиньи, - сказал он. - Да, у меня есть определенные трудности, и это огорчало ее, очень огорчало. - Его глаза превратились в щелочки, и он почти неслышно прошептал: - Но я буду защищаться… Давайте вернемся в Дюссельдорф! Эти свиньи хотят расправиться со мной… Вот вернемся из советской зоны, тогда посмотрим, Хольден! Вот тогда я рассчитаюсь со всеми! - Он бросил остаток хлеба в ручей. - Моя бедная женушка! Она все так близко принимает к сердцу, потому что любит меня. Во всем мире есть только три человека, которые меня любят, Хольден, - он подтянул штаны и направился к машине, - это моя жена, старая Мила и моя Пуппеле. Соберите бумагу и бутылки.
- Слушаюсь, господин Бруммер, - сказал я и подумал, что Юлиус Бруммер причисляет к трем любящим его людям и старую собаку. Я подумал также и о молодом господине Ворме с шелковистыми ресницами.
Стрекозы исполняли свой танец на поверхности воды, сквозь листву старых деревьев косо падали солнечные лучи. Я получил удовольствие оттого, что перекусил на берегу этого ручейка. Бутерброды оказались очень вкусными, а пиво - с горчинкой. Настоящее "Пльзеньское", разлитое на пивоваренном заводе.
15
Автобан, казалось, плавился от жары.
Миновав Альсфельд, я ехал со средней скоростью в сто тридцать километров. За окном свистел ветер. Старый пес спал между нами. Бруммер курил толстую сигару. Сначала мы ехали в гору, делая многочисленные повороты между Нидерроссой и Кирххаймом, потом, в районе городка Бад Херсфельд, опять спустились на равнину. Маленькие белые облака на горизонте устремлялись ввысь. Местность просматривалась очень далеко. Мы увидели зеленые поля и между ними поля темно-коричневого цвета. Здесь было множество деревень. Бросались в глаза белые стены и красные черепичные крыши домов, а также множество кирх. Кирх здесь было действительно очень много.
После Бад Херсфельда мы съехали с автобана в сторону Фульды. Здесь опять начался подъем. Шоссе протянулось по лесистой местности, и деревья вплотную обступили его. Деревья были темно-коричневые, иногда даже черные. Мы вдыхали прекрасный лесной воздух. Здесь опять стало прохладнее. Мы обогнали длинную колонну американских военных машин: открытые двухтонные грузовики и тяжелые танки, джипы и бронетранспортеры. В грузовиках сидели солдаты в касках и в пятнистой форме. Из танковых люков торчали головы танкистов в кожаных шлемах с наушниками. В джипах было много офицеров. За рулем, как правило, сидели негры.
На всех съездах с автобана я видел пестрые флажки и одиноких солдат с автоматами. Я насчитал семьдесят танков и более ста грузовиков. А джипы я вообще не считал, их было слишком много.
- Учения, - Бруммер стряхнул пепел с сигары. - Американцы проводят крупные учения. - Он опустил окно и выставил из него свою маленькую розовую ручку. Несколько солдат помахали ему в ответ. - Если бы я был хорошенькой девушкой, они бы мне все помахали, - сказал он.
Мы обгоняли грузовики и танки. Танки были выкрашены в камуфляж, в зеленый и коричневый цвет. На башнях, к которым были прикреплены каски и накидки, высились длинные антенны. Танки, джипы, а также многочисленные грузовики двигались на восток.
- Вы служили, Хольден?
- Так точно, господин Бруммер.
- В каких частях?
- В танковых.
- А что вы скажете об этих штучках? Впечатляет, а?
- Впечатляет.
- Хотя все это выглядит несколько смешно, если подумать о том, что есть водородные бомбы.
- Да, это довольно смешно.
- Сигару хотите?
- Нет, спасибо, господин Бруммер.
Справа от автобана стали появляться щиты с надписями на английском и немецком языках: "Внимание! До границы зоны осталось 150 метров!".
Автобан опять потянулся по равнине. На восток все очень хорошо просматривалось. Мы опять увидели деревни и дома с белыми стенами и красными крышами, зеленые и золотисто-желтые поля и пашни между ними. Потом я увидел небольшой городок с огромным количеством дымящих труб.
- Это Айзенах, - сказал Бруммер, - это уже у них, в зоне.
- Точно, - ответил я.
Собственно говоря, ландшафт и тут и там был один и тот же. Там все было очень похоже на наше. Только по краям автобана теперь стали появляться деревянные вышки, и, кроме того, мы увидели несколько дотов. На лугах, мимо которых мы проезжали, попадались мужчины в зеленой форме. Они были вооружены винтовками. Одни катили рядом с собой велосипеды, другие были с собаками, а некоторые стояли, поднеся к глазам бинокли, и смотрели в сторону города с большим количество труб, который назывался Айзенах и был расположен уже "там".
Неожиданно автобан оборвался перед взорванным мостом. Здесь были щиты на трех языках, из надписей следовало, что до таможенного пункта Херлесгаузен-Варта осталось 25 километров и что отсюда надо ехать по второстепенной дороге.
Преодолевая ухабы, наш "Кадиллак" выехал на шоссе, на равнину, где мы увидели стадо коров. За последние полчаса стало заметно тише. Нам встретилось всего несколько машин. На некоторых уже были белые номера советской зоны. Шоссе оказалось очень узкое и очень пыльное, и нам пришлось закрыть все окна в машине. Местность выглядела все беднее и беднее. Выражение лиц работавших на полях людей было мрачным и серьезным.
- Вот мы и попали в задницу земли, - сказал Бруммер.
Вокруг стоял лес с искривленными деревьями. Мы проехали грязную деревушку, бензоколонку, магазинчик, детишек, ковыряющих в носу. Песок и пыль. Дома из сырого кирпича.
- Здесь никто ни во что не вкладывает деньги. Дороги отвратительные. Все уже тратится на новую войну.
- Так точно, господин Бруммер.
- Ха-ха! Как хорошо, что на этот раз виноваты будут другие, а не мы!
- Так точно, господин Бруммер, - ответил я.
Это была действительно ужасная дорога, с многочисленными поворотами и ухабами.
16
Деревни становились все меньше. В одном населенном пункте, который назывался Эшведе, Бруммер попросил меня остановиться у маленького магазинчика.
- Купите конфет и несколько плиток шоколада. - Он протянул мне деньги. - Купите самых дешевых, чтобы получилось побольше. В зоне всегда по краям автобана стоят дети. Разве они виноваты во всем этом?
Я зашел в маленький, тесный магазинчик и купил шоколадок и конфет на тридцать марок. Получился довольно увесистый пакет.
Проезжая мимо кирхи этого городка, мы услышали звон колоколов. Было уже 15 часов. На площади рядом с кирхой стоял катафалк. Я увидел нескольких крестьян с женами. Все они были в черном и, стоя на красном песке, наблюдали, как четверо пожарных подняли с катафалка гроб и понесли его в кирху. Пожарные вспотели от жары. На них были черные штаны и черные сапоги, красные кители с золотыми галунами и серебристые каски. Колокола перестали звонить. На площади воцарилась тишина, и мы, проезжая мимо, слышали, как молятся женщины.
- Когда тебя встречают похоронами, это к счастью, - сказал Бруммер и дотронулся до пуговицы на своем пиджаке. Красная пыль прочно осела на машине, я чувствовал в горле ее привкус и ощущал между пальцами на баранке. Старый пес все спал, тяжело дыша в такую жару, а шоколадки для детей зоны стали мягкими.
Последний населенный пункт перед границей назывался Херлесгаузен. За ним, нависая над шоссе, протянулся мощный виадук. Это был мост через автобан. После него шоссе кончилось. Мы поехали по проселочной дороге в сторону западногерманской таможни. Здесь стояли несколько грузовиков и пара легковушек. Мы увидели маленькую забегаловку с музыкальным автоматом, за стеклом витрины сразу бросились в глаза куски торта ядовитого пестрого цвета. Здесь была и заправочная станция, выкрашенная в красный и желтый цвета. Из забегаловки, окруженной тучей мух, доносилась музыка. Фрэнк Синатра напевал "Неу, jealous lover…".
Пограничники оказались очень приветливыми. Они были в темно-зеленых брюках и зеленых рубашках и тоже потные от такой жары. Мы предъявили свои паспорта. Пограничники отдали нам честь и пожелали доброго пути. Шлагбаум под черно-красно-золотым флагом поднялся, и мы поехали по плохой дороге из одной Германии в другую.