"НОРА"
Солнце уже опустилось за горы, когда мы поспешили обратно в порт. На пирсе возле нашего "Турбидита" возвышались холмы тюков и горные кряжи коробок. Вокруг суетились люди – коммерсанты таскали груз по трапу или прямо через борт забрасывали на палубу. Я не мог представить, чтобы весь этот Эверест товаров поместился в наш скромный по размерам теплоход.
– Это еще малая часть. Все дни по стольку же будут привозить, если не больше, – заверил меня Олег.
Электромеханик Гена (тот, что прятал доллары), в одной майке, так что торчали его могучие бицепсы, тоже швырял на судно мешки, на которых было выведено "Олег" с вывернутой буквой "г". Это были костюмы из "Катюши". Мы тотчас присоединились к нему и втроем поволокли мешки внутрь теплохода. Гена отпер одну из длинного ряда дверей.
– Сейчас увидишь мою норку, – хмыкнул Олег. – Еще ни одна таможня ее не обнаружила.
За дверью открылась крохотная комнатенка размером меньше туалета. Олег с Геной, встав на четвереньки, поколдовали и вдруг подняли железный лист пола. Под ним открылся ход с лестницей вниз, а там, внизу, куда я обалдело заглянул, тоже опустившись на четвереньки, – помещение кубов на сорок (по словам Олега).
Олег сбрасывал мешки вниз, а мы с Геной плотно, под самый потолок укладывали их, так чтобы не оставалось бесполезного пространства. Здесь чертовски воняло краской, воздух был застоявшийся, и с нас ручьями тек пот. Но я не обращал на это внимания, увлеченный работой, вдохновленный тем, что у нас такое классное помещение.
– Как же таможня про этот тайник не догадывается? – спросил я, когда мы с Геной вылезли наверх, чтобы отдышаться. – У них же должен быть план судна.
– Да, но на плане этого помещения нет, – ответил Олег. – Это мужики сами во время ремонта переоборудовали: переваривали танк и какую-то его часть прирезали к кладовке.
(Танком моряки называют огромную емкость с запасом воды.)
– И ты это полностью загружаешь?
– Еще и не помещается обычно. Еще электромастерская. А если и туда не войдет – на палубу, под чипсы. Здесь тоже, когда до верха набьем, закроем люк, а сверху привалим коробками с чипсами и лапшой. Дескать, здесь двадцать коробок, и все.
– Как-то чиф меня чуть не заложил, – подключился к разговору электромеханик ("чифом" на судне именуют старпома). – Тут у нас, говорит, внизу яма. Я думаю: все, крышка! Но таможенник отвлекся, что ли, или не понял и пропустил мимо ушей. А я тем временем втолковываю: тут у нас "зип" – маленькая каморка, мы обычно в ней лампочки храним.
"А все-таки когда-нибудь могут и обнаружить", – подумалось мне.
КОКТЕЙЛЬ ДЛЯ МАДАМ
Закончив погрузку, мы с Олегом приняли душ, переоделись и, свеженькие, вышли к трапу. На берегу, на нашем и других судах, скопившихся в бухте, горели огни, играющие змейками на темной глянцевой воде. Впереди разноцветной россыпью мерцал уходящий к черному небу город. От его сияния освещалась даже вершина горы. С моря тянуло приятной прохладой.
– В "Голливуд"? – игриво подмигнул нам Гена.
Город преобразился. Теперь казалось, что первые этажи занимают уже не магазины, а ресторанчики, кафе, бары, порой такие миниатюрные, что в них едва помещались один-два столика.
В такую тесную закусочную зашли и мы с Олегом. Молодая кореянка что-то здесь же разделывала за прилавком, что-то жарилось, чадя, на плите. Остро пахло какими-то кореньями, приправами.
– Биер, – обратился Олег к хозяйке.
После напряженного дня, физической работы было необычайно приятно и легко сидеть вот так в уютной комнатенке возле хлопочущей хозяйки, пить холодное, пощипывающее язык пиво и глядеть на освещенную улицу.
После пива мы вдруг почувствовали, что не ели целый день, и заказали большую порцию жареных щупальцев осьминога, залитых темно-коричневым соусом. Олег по-деловому извлек из бумажной упаковки две деревянные палочки, зажал их в пальцах и принялся есть, орудуя ими не хуже, чем ложкой. Я же продолжал бездействовать.
– Ты что? – удивился приятель.
– А хлеб?
– Какой хлеб? А, хлеб! Хлеб они не едят. Нету. Привыкай без хлеба.
Щупальца поскрипывали на зубах, приправа обжигала рот, женщина улыбалась, видя, как вываливаются из моих непослушных палочек кусочки. Но оттого ли, что все это было необычно: и еда, и обстановка, оттого ли, что мы с утра не ели, блюдо казалось необыкновенно вкусным.
Рассчитываясь, Олег достал из кармана доллары.
– Долларз – о'кэй? – спросил он у хозяйки.
Сдачу мы получили вонами – корейскими деньгами, которые шли по курсу: восемьсот вон за доллар. Русские, точно сговорившись, называли их "вонями".
Потом мы бродили по щелевидным улочкам, подымающимся в гору или круто сбегающим вниз. В тесноте двигались люди, ползли автомобили. Гуляющие расступались и смыкались снова – и машина скользила, словно по свободному пространству. Из отворенных дверей кафе доносился шум, гомон голосов.
– Шура Безбережный утверждает, – засмеялся вдруг Олег, – что поскольку я по гороскопу Крыса, то Пусан как раз по мне. Мол, крысы любят тесноту, норки, щели… А он Дракон, ему простор для полета нужен! – И Олег, раскинув руки и замедленно колыхая ими, словно могучими крыльями дракона, поплыл вдоль улицы. И пестрая толпа расступалась перед ним, как перед автомобилем, провожая улыбками и поощрительными восклицаниями.
В конце концов мы очутились в "Голливуде", стриптиз-баре, пользующемся популярностью у русских моряков и коммерсантов.
В большом полутемном зале лилась монотонная национальная музыка, вдали, на сцене, на фоне бегущей воды, освещенной меняющимися цветными огнями, танцевала полуобнаженная кореянка. Она почти не сходила с места, и танец состоял в змеевидных движениях тела. Может, потому, что я настроился на все необычное, танец этот показался мне вершиной изящества.
Не успели мы подсесть к одному из столов, как от группы девушек, медленно прохаживающихся по залу, отделились две и подошли к нам. Одна прилегла к плечам Олега (он сидел с краю), другая с многообещающей улыбкой заглянула ему в лицо.
– Мадам? – пропела она.
– Нет, мадам не надо, – грубовато отмахнулся мой приятель.
Одна из них все же уселась за наш столик.
– Ладно, пусть сидит, – Олег через официанта заказал два пива. – Сейчас будет просить коктейль для мадам. Но у меня она фиг получит.
– Коктейль мадам! – тотчас же отозвалась красотка, показывая весь ряд зубов.
– Обойдешься. Пива хочешь? – Пей! "Коктейль для мадам" стоит десять долларов, – пояснил он мне. – Я уже знаю, что это за коктейль. Простая вода со льдом! Пять долларов идет в пользу заведения, пять – ей. После трех коктейлей можно и в кабинет. Не знаю, как ты, но меня, честно говоря, не тянет. Фигурки у них ничего, но мордочки корявенькие.
Мы оба рассмеялись.
– Почему "ха-ха"?! – сердито воскликнула "мадам", еще сильнее нас развеселив.
За соседним столиком подгулявшие русские парни уже сидели в обнимку с "мадамами", а несколько пьяных русских девиц, из тех, что Олег именует "конями", энергично вытанцовывали перед сценой.
"А ведь они тоже, небось, весь день бегали по магазинам, таскали мешки, – подумал я, – и ничего, пляшут…"
– Если останется время, – сказал Олег, – съездим в пусанские бани. Я сам там еще не был. Говорят, бассейны с настоями трав, и кореянка голая мылит тебя своим телом.
РЫБНЫЙ РЫНОК
На другой день мы снова носились по Техасу, рядились с хозяевами магазинчиков, отсчитывали доллары. Вернее, последнее проделывал мой друг, я же усиленно вживался во всю эту игру.
Позднее, уже в Питере, рассматривая сделанные нами слайды, я удивлялся напряженному выражению своего лица, как будто сведенного судорогой. Даже на шуточных снимках, где я, например, обнимаюсь с большущей толстой игрушечной обезьяной, глаза у меня такие, словно я выступаю на научной конференции. Очевидно, я постоянно думал об одном и том же: справлюсь ли я, – и постоянно находился в состоянии студента накануне экзамена.
Но вечером удалось отвлечься. Олег повел меня на рыбный базар.
– Да-а-а… О-бал-де-е-ть! – тянул я пораженно, проходя между бескрайними рядами разложенной и развешенной рыбы – свежей, вяленой, соленой; горок и холмиков разнообразных ракушек, каких-то червяков и слизняков.
–Трепанги, мидии… Это гребешки, это устрицы, кукумарии, – комментировал Олег. – Актинии, – указал он на красные шары, какие я принял было за овощи.
В тазах копошились крабы, двигая над водой клешнями, на дне чанов и ванн сидели, притаясь, темные осьминоги, носилась по кругу, расплескивая воду, живая рыба, змеились в аквариумах угри, шевелили створками рапаны. Все это блестело в вечерних лучах солнца (вспомнилась картина Бейерена из Эрмитажа "Рыбы на берегу моря"), распространяло сырой йодистый дух, все было мокрым, включая прилавки, асфальт под ногами, резиновые передники на продавцах. Прямо здесь же на столах продавцы разделывали распластанных кальмаров, чистили рыбьи тушки. Стук ножей сливался с гомоном рынка. Струилась вода, пахло требухой и кровью.
Весь этот ряд тянулся вдоль края моря, которое тихо плескалось за уступом набережной и, казалось, тоже пахло рыбой, йодом и требухой. Широкие, громоздкие рыболовецкие суда, плотно сгрудившиеся у берега, создавали достойный фон колоритной картине рынка.
Я с удивлением заметил, что между торговым рядом и кромкой набережной стоят столики, отделенные друг от друга циновками, а от моря – невысокой металлической сеткой. За ними по двое, трое и целыми семьями, с детьми, сидели прилично одетые люди и что-то ели среди струящейся воды и плещущейся рыбы. На столах стояли бутылочки соджу (корейской двадцатипятиградусной водки) и тарелочки с уже вылущенными из раковин моллюсками.
Мы тоже протиснулись между рыбьих хвостов и тазов (из одного, громко щелкнув, выскочила на мокрый асфальт креветка) за такой столик. Олег, сдержанно улыбающийся, как гостеприимный хозяин, которому удалось удивить, да что там – ошеломить гостя, то есть меня, указал толстой кореянке в испачканном рыбьей кровью клеенчатом фартуке плавающую в тазу рыбину. Знаками, загибая пальцы, он пытался выяснить цену. Женщина с минуту соображала, затем закивала, вытащила из-под фартука и потрясла в воздухе сперва десять, потом пять – пятнадцать тысяч вон. Я тотчас разделил в уме на восемьсот, получилось что-то около двадцати долларов.
– Дорого, – нахмурился я.
Олег подтолкнул меня к столику:
– Сейчас, когда на каждой сделке мы теряем или выигрываем сотни долларов, понятия "дорого", "дешево" расплываются. Садимся. Соджу! – распорядился он. – Так. И колу.
– А! Кола! – закивала толстуха, извлекая из холодильника бутылочки.
– Кимчи, – со знанием дела продолжал приятель.
У нас на глазах хозяйка выловила сачком избранную нами рыбу (это был пиленгас) и принялась разделывать, так что мелькал нож и ее оранжевые резиновые перчатки. Через три минуты перед нами лежала наша рыбина в виде тоненьких бледно-розовых ломтиков. Сырых!
– Сашими называется, – Олег палочками положил ломтик на лист салата, завернул, обмакнул в розетку с соусом, каковых на столе было несколько видов, и стал жевать, закатывая от удовольствия глаза.
Я сделал так же и, сглатывая слюну, предвкушая невиданное наслаждение, сунул этот сверточек в рот. После нескольких движений челюстями я остановился и вопросительно посмотрел на друга. Во рту у меня находилось на вкус нечто травянистое, несоленое и жгучее.
– Хлеба не дадут? – спросил я без всякой надежды. – А соли?
Проглотив первый кусок и посидев с минуту, я робко предложил:
– Может, попросим поджарить?
Олегу явно нравилось блюдо в его первозданном виде, но, видимо, хотелось, чтобы у меня сложилось благоприятное впечатление о Корее, и он принялся знаками втолковывать хозяйке, чего мы желаем. Та очень долго не понимала, хотя ей уже прямо тыкали пальцами на куски рыбы и на маленькую газовую плитку. Когда же до нее дошло, она дико посмотрела на нас – так, как если бы мы попросили ее бросить нам в блюдо пригоршню песка. Сердито, как мне показалось, она забрала рыбу, швырнула ее на лист фольги и сунула в пламя. "Первый раз вижу таких дураков", – говорил весь ее облик.
Позднее я распробовал и оцепил сырую рыбу, и сырые, едва ли не шевелящиеся во рту щупальца кальмаров, и чуть примаринованные нежные гребешки… Но в тот вечер, если честно, я с радостью променял бы эти экзотические дорогостоящие лакомства на тарелку отварной картошки. А впрочем, именно эти специфические, остро пахнущие кушанья как нельзя лучше подходили ко всей окружающей обстановке – гулу рынка, плеску и запаху моря, виду разделываемой живности и неказистых рыбацких судов.
Допив соджу и расплатившись, мы отправились дальше по набережной. Уже смеркалось. Подгоняемые естественной надобностью, мы нашли проход в металлической ограде и спустились по осклизлым сбитым ступеням к темной колышущейся воде. В подножии бетонного уступа набережной по обросшим тиной, словно мокрыми черными волосами, камням сновали какие-то тени. Крысы! Один из зверьков бежал по толстому, дугой провисшему канату, тянущемуся от берега к рыболовецкому судну. Я нашарил ногой осколок бетона и швырнул в крысу-канатоходца. Камень пролетел мимо, а крыса, балансируя хвостом, проследовала дальше и скрылась в отверстии борта.
Почему-то вид этих животных напомнил мне о предстоящих испытаниях – о таможне, о бандитах, которые, по словам Олега, встречают каждое судно.
ёМ ЁН СОН
В последний перед отходом день шла погрузка в основном продуктов. Работали лебедки. "Турбидит" обрастал штабелями картонных ящиков.
Мы с Олегом загружали последнюю партию товара. Я как раз нес на плечах мешок, когда к судну в сопровождении двух пожилых корейцев подошла изящная миниатюрная девушка-кореянка в белоснежной блузке, с редкостно милым смуглым личиком.
– Извините, вы сейчас уходите? – обратилась она ко мне по-русски, мягко выговаривая слова.
– Да, – кивнул я, сожалея, что я в таком жутком виде, в грязной, мокрой от пота одежде, и что мы сейчас уходим. – Вы русский бизнесмен?
Я бросил мешок на землю.
– Какой товар вы везете в Россия?
– Одежду, обувь, – отвечал я, и мне уже казалось, что и в самом деле это везу я, а не Олег. – На шестьдесят тысяч долларов! – прибавил я с гордостью, как когда-то, хвастаясь перед Катей своими золотоносными зонами и их потенциальными запасами ("Многие сотни тонн!").
– О-о-о! – воскликнула корейская девушка. – Я работаю переводчицей, – объяснила она. – Фирма "Росинбнте". Я хочу с вами – договор. Одежда, обувь, соки… Выгодно, понимаете?
Я энергично закивал.
– Снова Пусан? – спросила она. – Вы! Число!
Я назвал примерное число следующего рейса.
– Звоните. Пожалуйста, – и она протянула визитку.
"Ём Ён Сон", – прочел я ее имя.
– Можно звать Инна, – улыбнулась она.
Я тронул чумазой рукой ее белое плечико:
– Ты красивая девушка.
– Спасибо.
– Вадим, ты почему не грузишь?! – послышался окрик Олега.
Ближе к вечеру пошел дождь, а погрузка судна продолжалась. Мокрые коробки часто разваливались. Высыпавшиеся из них пачки чипсов, коробочки лапши наваливали на лист брезента и подымали на борт. Трюмы и лаборатории на теплоходе давно были забиты, на палубах высились целые сооружения, укрытые полиэтиленом, брезентом и обвязанные шнуром. Все свободные уголки, часть кают-компании – все было заставлено коробками.
Мы с Олегом отдыхали, попивая пиво, на лежаках в судовой сауне. Я думал о Ём Ён Сон, вспоминая ее смуглое, словно матовое, лицо. Надо будет обязательно разыскать ее в следующий приезд. Возможно, через нее я найду и новый источник дешевых товаров. Да и вообще…
Между тем нас стало покачивать. Захлюпала вода в сливном отверстии душа.
– Отвалили! – вздохнул Олег. – Гуд бай, Пусан.
ТОЛИНЫ ЧИПСЫ
Я выглянул наружу. Пусан едва проглядывал и таял на глазах, будто смываемый дождем. Взорвавшаяся под бортом волна осыпала меня больно ударившими, словно камешки, крупными холодными брызгами. Судно раскачивалось все сильнее. По коридорам невозможно стало пройти, так как рухнули и забили проход сложенные вдоль стенок ряды картонных коробок.
Сквозь мутный иллюминатор я видел вырастающие и рушащиеся горы воды. Вскидываясь, они взрывались на вершинах белым взрывом, который тотчас сметался ветром. Темно-серые, они моментами просвечивали вдруг на самом острие гребня зеленым изумрудом. "Турбидит" сотрясался от гулких ударов, скрипя и дрожа всем корпусом. Мне казалось, я физически чувствую, как ему тяжело. В каюте время от времени наступал короткий зеленовато-серый сумрак. Это волна накрывала иллюминатор (ночью в этой черной кипящей воде яркими огоньками кружились по стеклу морские организмы). Все чаще вместе с потоками воды, скатывающейся с палубы, скользили по иллюминатору клочья раскисшего картона, мелькали в волнах цветные полиэтиленовые пачки.
– Не повезло Толику, – сокрушенно покачивал головой наш сосед Рашид, крепкий, борцовского сложения мужчина лет сорока со скуластым, точно вырубленным из какого-то крепкого материала лицом. – Так у него весь груз смоет, пока дойдем.
Штабеля коробок на баке, подмываемые волной, проседали, обвязка ослабевала, и под раздуваемый ветром брезент врывался дождь. Товар пропадал. Сотни пачек чипсов уносились за борт. И хотя груз был не наш, мне трудно было с этим примириться.
– Надо же как-то спасать. Помочь как-то… – высказался я.
– Во-первых, бесполезно, – возразил Олег. – На таком ветру при качке ничего не сделаешь, скорее сам улетишь за борт. А во-вторых, это не принято – помогать. Тут каждый сам за себя. Я в этом не раз убеждался на себе.
– Да, законы волчьи, – подтвердил Рашид, который вез помидоры, и у него тоже намокла часть груза.
– Редкий рейс обходится без потерь и всяких острых моментов, – проговорил Олег. – Не забуду, как шли из Пусана на "Вулканологе" и на полпути к Владивостоку загорелись. Отчего – никто не знает. Загорелись коробки с чипсами. Случилось это, видимо, рано утром, а только в десять утра обнаружили. И давай все чипсы за борт! За судном – две белые полосы по волнам – дымящиеся коробки. Мачта подгорела главная с пеленгатором, рухнула; правда, не совсем, повисла на проводах, а то бы крышу пробила. Так и подошли к морвокзалу – без мачты, обгорелые. Еще и разбалансировка произошла – на один борт накренило…
В эту минуту нас самих так накренило, что я решил, будто судно опрокинулось. Но тотчас, с такой же амплитудой, его завалило в обратную сторону. Я вместе со стулом поехал через всю каюту и врезался в дверь. Олег заставил меня приподняться и специальной цепочкой с крючком пристегнул стул к кольцу в полу.
– А мы как-то шли на траулере, я тогда в рыбфлоте работал… – как ни в чем не бывало продолжал разговор Рашид.