Когда доктор Дженкинс входил в церковный сад, за живой изгородью из фуксий послышался быстрый легкий топоток. Не успел он отступить, как девчурка в полотняном фартуке, вылетев из-за угла, с разбегу ткнулась ему в колени и тотчас отпрянула, откидывая со лба густые золотисто-каштановые кудри.
- Ой, извините, сэр! Я сделала вам больно?
Доктор удивленно посмотрел на нее: неужели эта хорошенькая девочка - сестра Джека Реймонда?
- Больно? Это чем же - наступив мне на ногу? Боюсь, что это я тебя ушиб. Так ты и есть племянница мистера Реймонда?
- Я Молли. А вы пришли к дяде?
Она повела его в дом; по дороге он безуспешно старался завязать с ней разговор. Он очень любил детей, и Молли - чистенькая, здоровая, немного застенчивая, но без неуклюжести, вся в золотистом загаре и веснушках от воздуха и солнца, - показалась ему просто очаровательной. Но, хоть и прелестная, она вовсе не обещала вырасти красавицей: волосы и цвет лица были светлее, чем у брата, и выражение не такое мрачное, но и у нее тоже, правда не столь резко, выдавался подбородок, и был такой же упрямый рот; зато глаза совсем не такие, как у Джека, на диво голубые и ясные.
Преподобный мистер Реймонд оказался человеком уже немолодым, серьезным и не очень-то приветливым, с глазами такими же холодными и безжизненными, как его седеющие волосы. Держался он по-солдатски прямо, но не по-солдатски скованно. Чувствовалась в нем какая-то старомодная чопорность и в то же время терпеливое достоинство, словно этот человек ни на минуту не забывал, что создан по образу и подобию божию. Сторонник строгого порядка, он не терпел никакой лишней растительности, а потому был чисто выбрит и выставлял напоказ самую неприглядную черту своего лица - рот, в углах которого было что-то жестокое, бесчувственное, точно у китайского идола. Будь в чертах этого лица чуть больше округленности и законченности, оно было бы одухотворенней и внушало бы если не симпатию, то уважение; а так этот человек казался каким-то одноцветным чертежом добродетели.
Он сразу отослал Молли и принялся пространно извиняться за "нечистого духа" Джека. Видя, что он принимает случившееся так близко к сердцу, гость добродушно прервал хозяина, рассказал, как было дело - на его взгляд, ничего страшного, обыкновенное мальчишеское озорство, - и перевел разговор на другое.
Вскоре подали чай, и в комнату вошла миссис Реймонд - полная, кроткая, явно очень добрая женщина, постарше мужа; ее негустые, высоко поднятые брови словно навек застыли в горестном недоумении. Черное платье - образец аккуратности, ни единый волосок не выбивается из прически. К ней застенчиво льнула Молли, на которую любо было посмотреть: чистый белый фартучек, заботливо расчесанные кудри перевязаны лентой. Казалось, с приходом этой женщины и ребенка в комнату вошли мир и уют. Хлеб, масло, печенье - все, несомненно, было домашнего приготовления и потому превосходно; а когда после чая миссис Реймонд села у окна вышивать платье для Молли, гость убедился, что она такая же мастерица рукодельничать, как и стряпать. Притом и сердце у нее, конечно, было отзывчивое, - недаром Молли еще неумело, но старательно вязала шарф из красной шерсти: видно, девочка уже знала, как важно позаботиться о теплой одежде для бедняков. И доктор Дженкинс подумал, что этой кроткой и мягкой женщине, наверно, подчас нелегко приходится между мужем и племянником.
- Сара, - сказал викарий, когда чай отпили и со стола было убрано, - я уже говорил доктору Дженкинсу, как глубоко мы сожалеем о том, что произошло вчера на дороге. Он столь добр, что отнесся к случившемуся весьма снисходительно и вполне удовлетворен моими извинениями.
Миссис Реймонд обратила на гостя кроткий взгляд.
- Нам так неприятно, что мальчик доставил вам беспокойство. Но, поверьте, мы делаем все, что можем. Вы очень добры, что не требуете его наказать...
- Он все равно будет наказан, - спокойно сказал викарий. - Его выходка уже записана в кондуит.
- Надеюсь, не из-за меня? - заметил доктор Дженкинс. - На мой взгляд, все это пустяк, ребячество, я бы и не подумал жаловаться, если бы вы не узнали об этом раньше.
- Вы очень добры, - возразил викарий, - но я ни одного проступка не оставляю безнаказанным.
"Боже правый, и длинный же, наверно, список грехов у этого мальчишки!" - подумал доктор. И постарался поскорей перевести разговор на более безобидные темы. Тут он убедился, что викарий - весьма приятный собеседник, человек довольно образованный, с трезвым и ясным умом. Он принимал близко к сердцу все, что касалось местной благотворительности и благочестия, живо интересовался миссионерской деятельностью. Он подробно рассказывал гостю о своем участии в Миссии рыбаков, как вдруг громко хлопнула входная дверь, и миссис Реймонд, пугливо встрепенувшись, подняла глаза от шитья.
- Джек! - позвал викарий, поднялся и отворил дверь. - Поди сюда. А ты беги наверх играть, дитя мое, - прибавил он, обращаясь к Молли.
- Не забудь переменить фартук, - сказала миссис Реймонд, когда девочка выходила из комнаты. - И попроси Мэри-Энн... Ох, Джек, в каком ты виде! Где ты был?
Джек ввалился в комнату, не вынимая рук из карманов. Тотчас понял, что речь шла о нем, и остановился у двери, исподлобья глядя на гостя. Он стоял хмурый, чумазый и встрепанный, выставив упрямый подбородок, куртка на нем была порвана и в грязи, насквозь промокшие башмаки пачкали безупречный ковер, - сразу видно было, что это скверный мальчишка, грубиян и сорванец, проклятие семьи.
- Ты не забыл этого джентльмена? - спросил викарий ровным голосом, который не предвещал ничего доброго.
- Уж он-то меня, верно, не забыл, - отозвался Джек. В четырех стенах голос его казался странно, не по возрасту звучным и мужественным.
- Конечно, не забыл! - весело подтвердил гость, все еще надеясь отвести надвигающуюся грозу. - Поди сюда, мальчик, дай мне руку в знак, что мы с тобой не в обиде друг на друга.
Джек, насупясь, молча смотрел на него.
- Подойди и дай руку, - сказал викарий, по-прежнему не повышая голоса, но глаза его гневно вспыхнули. - Ты еще не извинился, твоей тетке и мне пришлось сделать это за тебя.
Джек неуклюже подошел и протянул гостю грязную левую руку, по-прежнему не вынимая правую из кармана.
- Почему не правую? - удивился доктор Дженкинс.
- Не могу.
- Что ты опять с собой сделал? - спросила миссис Реймонд, не замечая, как дрогнул ее голос на слове "опять". - Смотри, весь рукав в грязи, и ты порвал свою новую куртку!
- Вынь руку из кармана, - сказал викарий, и в голосе его зазвучала еле сдерживаемая ярость.
Рука, обернутая грязным, запятнанным кровью платком, оказалась вся в царапинах и ссадинах.
- Как ты это сделал?
Джек хмуро поглядел на дядю.
- Лазил на Утес мертвеца.
- Я ведь строго запретил тебе туда ходить?
- Да.
- Ох, Джек! - беспомощно вздохнула тетка. - Почему ты такой непослушный!
Викарий достал тетрадь прегрешений и вписал туда новый проступок.
- Иди в свою комнату и жди меня, - только и сказал он.
Джек пожал плечами и, насвистывая, вышел. Миссис Реймонд беспокойно покосилась на мужа и вышла следом.
- Бесполезно от вас скрываться, - со вздохом сказал гостю викарий. - Волей-неволей вы теперь посвящены в нашу семейную тайну. Дурные наклонности моего племянника давно уже тяжкий крест для нас с женой. Самый тяжкий из всех, какие угодно было богу на нас возложить.
- Он своенравен, но с годами это наверно пройдет, - попробовал его успокоить доктор. - В конце концов многие очень достойные люди были в детстве озорниками.
- Озорниками - да; но, к несчастью, в моем племяннике мы вынуждены бороться не просто с ребяческим озорством; пагубные наклонности передались ему по наследству.
Несколько минут викарий смотрел на огонь в камине, потом покорно развел руками.
- Если Тимоти еще не рассказал вам эту злополучную историю, вы, конечно, скоро услышите ее от наших деревенских болтунов. Джек унаследовал от матери неисправимый нрав, у его пороков слишком глубокие корни. Ни уговоры, ни строгость на него не действуют; уже много лет мы прилагаем все усилия, пытаясь пробудить в его душе хоть искру доброго чувства, но он ведет себя все хуже и хуже. Благодарение богу, в Молли, до сих пор во всяком случае, мы не замечали никаких дурных наклонностей; но этот мальчик безнадежен.
Выбрав удобную минуту, доктор Дженкинс поспешил уйти. Он был по горло сыт разговорами о Джеке и его грехах. "Пропади оно все пропадом! - думал он. - Если меня всюду будут пичкать жалобами на этого щенка, придется вывесить на моей двери объявление: о преступлениях племянника викария просьба не упоминать!"
Он прошел через сад; возле дровяного сарая какой-то шорох привлек его внимание, и он поднял глаза. На коньке покатой крыши сидел верхом Джек, видимо, вполне довольный своей опасной и неприступной позицией; в одной руке у него был толстый ломоть хлеба, в другой - совершенно зеленое кислое яблоко, должно быть, остаток вчерашней добычи, и он с жадностью поглощал то и другое.
- Эй! - окликнул доктор. - Ты как сюда попал? Помнится, тебя послали наверх.
Сорвиголова только посмотрел на него и опять с хрустом запустил зубы в яблоко. От одного этого звука доктор почувствовал оскомину.
- Если ты будешь так уплетать неспелые яблоки, у тебя разболится живот.
- Некогда мне разговаривать, - с набитым ртом ответил Джек. - Пора домой, сейчас меня будут лупить, а я сперва хочу подкрепиться.
- Похоже, что предстоящая лупцовка не отбила у тебя аппетит.
Джек пожал плечами и принялся за новое яблоко. По дорожке тяжело бежала миссис Реймонд, она задыхалась и ломала руки.
- Джек! Джек! Где ты? Скорей иди домой, гадкий мальчишка. Ох, скорее, милый, а то дядя совсем рассердится!
Тут она увидела на дорожке гостя и остановилась как вкопанная. Джек ухмыльнулся.
- Видали добрую душу? Она всегда распускает нюни, когда меня дерут.
- Ты-то, наверно, нюни не распускаешь?
- Я? - с презрением переспросил Джек. - Я не баба. Дядя уже пошел наверх, тетя Сара? Бьюсь об заклад, я буду на месте раньше его.
Одним прыжком, с ловкостью настоящего акробата, он перелетел с крыши на подоконник. Потом, цепляясь за плющ, подтянулся к карнизу, выступавшему над нижним этажом, точно кошка вскарабкался на него и исчез в окне второго этажа.
Миссис Реймонд обернулась к гостю.
- Что мне с ним делать? - в отчаянии сказала она.
ГЛАВА II
Мальчики гурьбой выходили из школы. Уроки в этот день кончились рано, летнее солнце так и сияло - и все или почти все были в отменном настроении. Джим Гривз, самый старший и притом важная особа (ему было уже почти семнадцать, и он получал вдоволь карманных, денег), шагал под руку со своим закадычным дружком Робертом Полвилом, которого за привычку обижать малышей прозвали "ягненком"[109]. В школе их обоих, не любили, но Джим был едва ли не богаче всех, а Роб, пожалуй, всех сильнее, вот почему им многое прощали, а чего не прощали, то молча терпели. Жилось в Порткэррике скучно, и поэтому они оба вступили в шайку головорезов Джека Реймонда, куда входили мальчики разного возраста и склада, дети очень разных родителей; и хотя эти двое были много старше атамана, он правил уверенной рукой и держал их в строгости. А между тем ни Гривз, ни Полвил не проявляли вкуса к разбойничьим набегам, да и Джека оба недолюбливали: хоть они и не поминали об этом, но оба еще не забыли, как годом раньше он дрался по очереди с ними обоими из-за того, что они мучили щенка. Ему тогда порядком досталось от более сильных противников, но и он, дерзкий и увертливый, задал им жару, а потом, с распухшим носом и подбитым глазом, весело отправился домой, где за драку дядя по обыкновению его избил.
После этого случая они относились к своему воинственному атаману с должным почтением, и их тайная неприязнь к нему выражалась лишь в двусмысленных замечаниях, которые наверняка привели бы его в ярость, если б только он их понимал. За глаза над ним потешалась вся шайка: не смешно ли, их вожак, первый во всяком озорстве, еще до того желторот, что не понимает шуточек Роба Полвила! Быть может, именно потому, что это всех очень забавляло, а не только из страха перед его кулаками, Джека не спешили просветить.
А Джек уже забыл о драке из-за щенка и, разумеется, не помнил зла тогдашним противникам. Не за одно, так за другое ему влетало чуть не каждый день; что же до остального, Джек был еще совсем дикарь: в этом возрасте мальчишки дерутся не только сгоряча, но и просто ради удовольствия. И все же, сам не зная почему, он не любил Гривза и Половила, не любил и страдающего одышкой толстяка Чарли Томпсона, чьи руки вызывали у него безотчетное отвращение. Как почти всегда бывает с натурами первобытными, Джека отталкивало все нездоровое, возбуждая какую-то чисто физическую брезгливость. Но, странным образом, это безошибочное чутье еще ни разу не остерегло его от викария; его чувство к этому человеку было стихийно простым: он ненавидел дядю всем своим существом, как любил животных, как презирал тетку.
Мистер Хьюит, учитель, шагал по дорожке, не поднимая глаз; он не разделял общего хорошего настроения. Его угнетало сознание ответственности, ибо он был человек добросовестный, а природа не создала его воспитателем.
- Опять они вместе, - пробормотал он себе под нос, глядя вслед двум взявшимся под руку великовозрастным ученикам.
- Вечно они что-то затевают, - послышалось у него над ухом.
Мистер Хьюит обернулся, и лицо его просветлело: его догнал помощник викария; их связывала давняя дружба.
- Мне эта история просто не дает покоя, Блэк, - сказал он. - Как, по-вашему, викарий что-нибудь подозревает?
- Нет, конечно, а то бы он всю школу перевернул вверх дном. Вы же знаете, он не прощает безнравственности. Да вот, когда он на днях кричал на эту Роско, я думал, у нее со страха начнется истерика. Все это прекрасно, Хьюит, но он хватает через край. Девушка еще слишком молода и слишком мало понимает, несправедливо так на нее нападать.
- Нет, я не согласен. Он приходский священник, должен же он узнать имя соблазнителя, чтобы оберечь от него других девушек. А она отказалась его назвать просто из упрямства.
- А может быть, из страха. Во всяком случае, эти мальчики...
Учитель отшатнулся.
- Господь с вами! - воскликнул он. - Уж не думаете ли вы, что эту Роско совратил кто-нибудь из моих учеников?
- Нет, конечно, нет. Это какой-нибудь молодой рыбак... То есть...
Минуту оба молчали. Видно было, что молодой священник встревожен и огорчен.
- Я прежде об этом не думал, - продолжал он, - но Гривз и Полвил... Впрочем, не стоит заранее пугаться, может быть, ничего страшного и не случилось. Бог свидетель, хватит с нас и той скверной истории.
- Да, вы правы; а хуже всего то, что, боюсь, первую скрипку в ней играл племянник викария.
- Вы уверены, Хьюит? Правда, большего озорника я в жизни своей не встречал, но на такую гадость он, по-моему, не способен. Если бы вы сказали это про Томпсона...
- Ну, относительно Томпсона у меня нет никаких сомнений. Но я боюсь, что и Джек очень испорчен; он такой грубый и черствый. А если так, при своем влиянии на остальных он становится просто опасен. Вы же знаете, он верховодит всегда и во всем. Просто не понимаю, как я скажу мистеру Реймонду о моих подозрениях, он столько труда и забот положил на нашу школу. Знаю одно: если разразится скандал и мальчиков исключат, да еще нагрянут репортеры и о племяннике напишут в газетах, викария это убьет. Кто там? Греггс?
Из-за кустов дрока вышел мальчик небольшого роста, с мелкими чертами лица и несмелым взглядом выпуклых, слишком близко посаженных глаз; он снял шапку и смущенно ухмыльнулся. Это был сын здешнего кузнеца, верная тень Джека Реймонда; если бы не пагубное влияние Джека, этот мальчишка, должно быть, никогда не посмел бы залезть в чужой сад. Он был по натуре торгаш и, участвуя в разбойничьих налетах под предводительством Джека, как и прочие ученики мистера Хьюита, заодно продавал товарищам птиц, хорьков, всякую рыболовную онасть, а потому всегда был при деньгах.
- Могу я сегодня послать тебя с запиской? - спросил священник.
- Только если Джек меня отпустит, сэр. Он собрался ловить рыбу и велел мне обождать его здесь.
- Вот видите, - со вздохом сказал другу Хьюит, когда они пошли дальше. - Джек велел ему ждать - и он прождет хоть до ночи, но не ослушается. Такими Джек может вертеть, как хочет.
Билли Греггсу и в самом деле пришлось ждать долго; наконец явился его повелитель - злой, насупленный - и отпустил его, сказав коротко:
- Ничего не выйдет, Билл.
- Разве ты не пойдешь, Джек?
- Не могу. Погода хорошая, вот эта подлая скотина и засадила меня за свою гнусную латынь.
- Кто, старик Хьюит? С чего это...
- Да не он, дядя. Он всегда делает мне назло.
- Ты, верно, опять его чем-нибудь взбесил?
- А, вечная история - почему я не уважаю епископа. Хоть бы этот епископ воскрес минут на пять, я бы его стукнул по башке!
Епископ, о котором шел разговор, - знаменитый и ученый дядюшка предыдущего поколения Реймондов, единственный в этом семействе, кто достиг высоких степеней, - был в доме викария своего рода идолом. С каждой мелочью, так или иначе напоминавшей о нем, обращались, как со святыней; а Джек то и дело нарушал это семейное табу и в наказание должен был в свободные часы переписывать сотни "штрафных строк", - не удивительно, что он терпеть не мог своего знаменитого предка.
- Помнишь ножик с зеленой рукояткой? Дядя вечно над ним трясется, потому что это подарок епископу от какого-то там герцога. Я только взял его сегодня, чтоб починить удочку, а тут вошел дядя и поймал меня, и уж до того разозлился! Я удрал с черного хода сказать тебе. Постараюсь отделаться поскорей. Прощай.
И он побежал прочь.
- Джек! - крикнул вдогонку Билли. - Когда отделаешься, приходи к нам за хлев, будет весело.
Джек остановился.
- А что такое?
- У нас Белоножка телится, и что-то с ней не так. Отец позвал ветеринара что-то ей лечить. В сарай он меня не пустит, но позади, где свалена зола, есть щель, и можно...
Джек вдруг вспылил.
- Билл Греггс, только попробуй полезь, куда не просят! Если я увижу, что ты подсматриваешь, ветеринару придется лечить тебя самого, гаденыш ты этакий.
Билл покорно замолчал, но про себя усмехнулся: ну, ясно, их строгий командир не понимает очень многих вещей, которые говорятся и делаются у него под носом.
- Ладно уж, - сказал он смиренно, - не рычи на меня. Слушай, хочешь певуна?
- Ручного?
- Ну, приручить можешь сам. Я вчера поймал одного в лощине, - и хорош же! Отдам за девять пенсов.
- А где я возьму девять пенсов?
- Да ведь у тебя на днях было полкроны?
Джек пожал плечами; у него в карманах деньги никогда не залеживались.
- Теперь у меня только два с половиной пенса.
- Ладно! Тогда отдам Гривзу, он у меня уже просил. Выколю сегодня глаза и отдам.
Ровные прямые брови Джека мрачно сдвинулись.
- Не тронь птицу! - сказал он с сердцем. - Для чего это выкалывать глаза? Она и без того будет хорошо петь.
Во второй раз услыхав из уст атамана такие чувствительные слова, Билли не удержался и хихикнул: