- А вот что они сами на предприятия идут, договариваются о работе, считают деньги, зарабатывают?
- Арифметика магазинов, рынков, предприятий, личных и общественных расходов, на наш взгляд, является лучшим воспитателем личности. Вас что удивляет?
- А то, что это не советское воспитание.
- А ваш Степа получил советское воспитание?
- У нас совсем другое дело. Наш Степка - балбес. Может быть, еще опомнится. До четырнадцати лет парень за холодную воду не брался. Это все мать во всем виновата.
- Владик, как тебе не стыдно! Вы только посмотрите, что они со Степой делают! - закричала Варвара Петровна и побежала туда, где ее сына массажировали двое ребят.
- Это еще что такое?
- Это тонизирующий и раскрепощающий массаж, - ответил Слава. - Ваш Степа скован. Его тело, мышцы и кровь в застое. Он как неживой, понятно?
- Степа, ты неживой? - спросила мама.
- Щекотно! - рассмеялся Степа. - Мама, отойди, прошу тебя, - попросил Степа нормальным человеческим голосом.
Часа через два Степа вместе с нашими ребятами драил катер: мальчики договорились с моряками насчет почасовой работы. Оплата должна была произвестись натурой - вычищенный катер отдавался на полдня в распоряжение нашего отряда. А к вечеру мальчики так сдружились, что Степа ни за что не пожелал расставаться с ребятами и слезно убеждал маму и папу отпустить его с нами хотя бы на недельку. И когда родители согласились, я все же спросил:
- А не боишься? Может быть очень трудно! Очень, понимаешь?
- Понимаю, - тихо ответил Степа.
А трудности действительно были. Утром мы прошли километров пятнадцать. Устали. Пообедали. Отправились смотреть колодец, куда были брошены во время фашистской оккупации три подростка. Познакомились с родителями погибших. Горько было. Ни есть, ни пить не хотелось.
Стал накрапывать дождь.
- Пойдем дальше, - сказала вдруг Маша.
- Дождь же. Будет скользко идти. Глина здесь.
- Все равно пойдем, - сказал Коля.
- Устали!
- Все равно пойдем, - решили все.
Это был марш-бросок километров в двенадцать. Александр Иванович чертыхался:
- Ну и чертова детвора пошла. Совсем замучился. Ну кто так бежит, как скаженный?
А мальчики и девочки неслись как метеоры. Прекрасная Ночь окутывала нас. Дождь перестал. Небо прояснилось. Звездная рябь светилась, отражаясь в Днепре.
Утром нам дали работу. Часть ребят возила фрукты на Консервный комбинат, а часть работала на овощах. Вечером подводили итоги.
- А мы для совхоза самые выгодные, - это Слава рассуждал. - Здесь нанимаются сезонные рабочие, чтобы по мешку спереть к вечеру. Я говорил с тетками. Они сказали: "Как натаскаем всего, так бросим работать".
- Все тащат. Это уже так установлено. Это не считается за воровство, - пояснила Лена.
- Такой порядок везде завели, - тихо сказала Маша. - Может быть, так надо.
- А мы зато не тащим, - сказал Александр Иванович.
- А нас заставили. Тетя Лена, бригадир, сама нам принесла самых лучших дынь с бахчи, и банку варенья рабочие дали, и бутыль сока налили.
- Богатая у нас страна. И люди щедрые! - сказал Александр Иванович. - Целых пятьдесят лет тащат и никак не могут растащить.
- Вы смеетесь, Александр Иванович? - это Слава спросил.
- Я серьезно, дети, - ответил Александр Иванович. - Вот из своего сада, или бахчи, или погреба никто так щедро не раздавал бы, а тут - пожалуйста. Плохо это, ребята.
- А как же быть?
- Думать надо.
- Так, может быть, нам отказаться от того, что дают нам бесплатно? - это Коля Почечкин ляпнул.
- От дурак, - сказал Слава. - Когда ты уже научишься понимать жизнь?
- Может быть, и отказаться, - сказал я.
- Владимир Петрович, вы что?! - закричали в один голос ребята. - Вы смотрите, сколько всего гниет. Помидоры гниют, огурцы пожелтели и разваливаются на части, яблоки и груши на земле черные, аж страшно наступать. Это надо быть совсем дураком, чтобы голодать, когда все пропадает.
- А потом, у нас высчитывают за питание. Копейки, правда, но мы за все платим.
Противоречий за несколько дней набралось столько, что мы в них окончательно не то чтобы запутались, но порядком погрязли. Вроде бы теоретически мы знали, что надо поступать честно. Всегда честно и принципиально. Но практически эта проблема вдруг обернулась по-своему, и мы никак не могли понять, где честно, а где нечестно. Особенно сложно было, когда произошло с нами два случая. Первый был таким. Я работал со Славой и с Витей на прицепе - возили из сада в ящиках груши. Я сидел на тракторе "Беларусь" рядом с трактористом, а на прицепе - Слава и Витя. И вдруг в трактор врезается грузовик. За обочиной дороги глубокий овраг. Тракторист успел тормознуть, и нас развернуло так, что мы едва не перевернулись. Молоденький шофер кусал губы и виновато выслушивал мою ругань:
- Ты что, спятил! Не видишь, дети! Как можно так ездить! Пьяный, наверное.
Приехала милиция. Начались акты, подписи. Молоденький шофер едва не плакал.
Подошел ко мне Слава:
- Это мы виноваты в аварии. Мы его дразнили. Бросали ему груши, а он пытался их поймать на ходу. А когда это у него не получилось, он поравнялся с нами, и мы за храбрость ему в окошко стали бросать, а он и врезался. Не рассчитал. Хотите, мы признаемся милиции?
Я молчал. Прибежал Александр Иванович.
- Ну вот что, - сказал он. - Теория теорией, а нам надо побыстрее улепетывать отсюда. От барбосы! Вечером я рассказал эту историю детям:
- И все-таки и я смалодушничал. Надо было сказать милиции, что и мы виноваты в аварии. А я подло сбежал. Нехорошо.
- Так еще не поздно, - сказал Слава с ехидцей.
- Пожалуй, не поздно, - согласился серьезно я.
- А у нас тут похлеще случай, - сказала Маша и спросила у Лены:- Рассказывать?
- Рассказывай, - сказала Лена.
- Ну, в общем, сегодня в весовой без квитанции "налево" отвезли две машины груш. Самые лучшие. Целый день калибровали.
- А вы точно знаете, что "налево"?
- Мы же сидим на квитанциях. Все выходящее из весовой на учете. Мы же специальный инструктаж прошли. Знаем. И до этого были случаи, когда самые лучшие фрукты увозили, но не в таком количестве - ящик, корзина, а тут две машины!
- Вы как с луны свалились, - сказал Степа. - Мой отец работает бухгалтером в "Заготскоте". Там миллионы уходят "налево". Понимаете, миллионы! Был процесс - шесть миллионов изъяли у директора.
- Ну и что, расстреляли?
- Нет. Дали шесть лет. Он скоро выйдет на волю.
- Ну и что ты предлагаешь?
- А ничего не предлагаю. Это моя мама все орет на меня: неинициативный, нелюбознательный. А я не хочу быть инициативным. Меня тошнит от такой инициативы. Кричат, орут о правде, о справедливости, а на самом деле полное разложение.
Таким мы видели Степу впервые. Он вдруг загорелся весь. Глаза блестели, щеки пылали. Он говорил громко и сильно размахивал неловкими руками:
- И не вздумайте ввязываться в эту историю с грушами. Вас в один миг вышвырнут отсюда, назовут склочниками, ворами, доносчиками! Вам даже заработанных денег не заплатят!
- Не имеют права. Степа расхохотался:
- Они сделают все по закону. Бухгалтерия такая штука - мне отец рассказывал. Сделают так, что комар носа не подточит.
- А что могут сделать?
- Все что угодно. Например, могут содрать за питание столько, что вы еще должны будете. Или высчитают за аварию и за починку трактора "Беларусь" рублей шестьсот, еще на интернат счет перешлют - всю жизнь будете платить, или вам хищение припишут и в следственный изолятор заберут. Продержат там денька четыре - никакой справедливости не захотите…
- Ну, ты, Степа, не перегибай, - сказал я.
- Конечно, я перегибаю сейчас, - признался Степа. - Но если вы заявите насчет этих двух машин, денег вы точно не получите.
- Плевать на деньги! - сказала Маша.
- Плевать, - поддержал ее Витя.
- Вы что, с ума посходили! - взвился Слава. - Мы, же на Черное море не попадем. Я сроду не видел моря. Первый раз в жизни такое подфартило, а вы затеяли черт знает что. А ну, кати отсюда, Степка! Степа встал неожиданно.
- Что ж, и уйду. Я думал - вы люди!
- Никуда не уйдешь ты! - вскочил Витя Никольников. - Если ты уйдешь, и я уйду!
- И я уйду! - сказал Коля Почечкин. - Плевать мне на море.
- Всем плевать на море. Пусть один Славка едет на море! - закричали ребята. - Надо завтра же рассказать кому следует.
- Хорошо! - сказал я. - Решили. Как это сделать?
- Надо самим ребятам поехать в райком, - предложил Витя. - Мы со Славкой поедем.
- И Степан пусть с нами, - предложил Слава Деревянко.
- Поедешь, Степа? - спросили мы у гостя.
- Поеду, - ответил он.
Когда ситуация, казалось, была исчерпана, поднялся Александр Иванович.
- Ребята, я со всем согласен. Но у меня одна мысль есть. Я, возможно, и скорее всего, не прав, но я скажу все-таки.
Такое длинное предисловие Александра Ивановича насторожило ребят. Они притихли. И Александр Иванович сказал:
- Черт его знает, а мне как-то неловко. Нас здесь приняли хорошо. И кладовщики так внимательны. Так добры к нам. Заботятся. Одеяла принесли из другого склада, спальные мешки достали, на дорогу нам подарок готовят. А мы, как черти, на них из-за угла. И мне как-то совестно. А потом - а вдруг все не так?
Я и раньше наблюдал в этой ситуации за Леной и Машей. Их лица перекосила злобность. Вроде бы за справедливость они ратовали, а лица были неодухотворенными, свет погас в глазах, точно недоброе дело совершали. А теперь я взглянул на девочек и увидел их, пристыженность, и растерянность увидел.
- Ну тогда, может быть, им прямо в глаза сказать? - предложил Витя.
- Я бы, например, не смог этого сделать, - сказал Александр Иванович. - А кто смог бы? Ребята молчали.
- А может быть, эти две машины не украдены, - стал искать я лазейку. Как бы хорошо, чтобы эти машины не были украдены. Как бы хорошо, чтобы все в этом мире было честно и справедливо.
- А что - это мысль, - сказал Степа. - Ведь у нас нет доказательств. А квитанции они в два счета могут выписать.
И вас же обвинят в клевете. Такое часто бывает. Мне отец рассказывал.
Выхода не было. И вдруг неожиданность: к нам к костру подошел дядя Вася, кладовщик, которого мы уже успели и осудить, и приговорить.
- А я вам принес орешков. Думаю, дам ребятишкам, пусть пощелкают. Здорово вы нам помогли, ребятки. Я люблю детвору. У меня, знаете, такое горе. Был мальчик, вот как ты, - и дядя Вася погладил по плечу Славу Деревянко. - Похоронил год назад. Такой хлопец был. Красавец.
- А что с ним?
- Утонул, ребятки. И плавал хорошо. А вот не стало мальчика. Мать сейчас убивается. Я как не свой хожу. Работа не в радость. Провались все на этом свете.
- Ну зачем же так? - сказал Витя. - Может быть, у вас еще будут дети.
- Поздно. Не будут, ребятки. Разве сиротку взять на воспитание.
- А что, - сказал Слава. - У нас, там, где я живу, одна семья троих вырастила. Теперь у них и внуки есть.
Я поразился тому вниманию, какое обнаружилось у моих дорогих ребятишек. Я думал: до чего же отходчивы. До чего же добры. Только Маша Куропаткина сиротливо наклонила головку, и непонятно было, что у нее на душе.
На утро мы уехали, так ничего не решив.
- Сюда! - крикнул Витя Никольников и увлек за собой растерявшуюся Лену Сошкину.
Они вбежали в сарай и спрятались а соломе. В открытое оконце долетал голос Саши Злыдня:
Раз, два, три, четыре, пять -
Я иду искать.
Кто не заховался,
Я не виноват.
Саша крутился возле дуба - место, где застукиваются. Ему сделали замечание, он стал подальше отбегать. Сделав несколько обманных виражей, он ринулся к сараю.
- Не шевелись, - прошептал Витя, притягивая Лену к себе.
Девочка сделала попытку освободиться. Злыдень был рядом.
- Выходите! - крикнул он, надеясь такой хитростью выдворить прячущихся.
- Ты сначала найди их! - сказал Славка.
- Не беспокойся, найду.
- А если горшки побьешь, будешь два раза водиться, - это Маша условия выставила.
- Не побью, - ответил Злыдень.
- Пусти, - тихо сказала Лена.
- Не шевелись! Он снова идет сюда! - Витька еще плотнее придвинулся к девочке.
Он был в футболке, и она была в тоненькой маечке, и, наверное, поэтому тепло так быстро переходило от одного к другому. Может быть, от страха (очень не хотелось, чтобы их сейчас застукали), а может быть, еще от чего-то другого дыхание у Витьки участилось и сердце застучало так, как стучит в кино заведенный механизм мины.
- Ты слышишь?
- Что?
- Сердце как стучит.
- Пусти, - еще раз сказала Лена, а Витька удивился, что она и не попыталась отодвинуться.
- А чье это сердце? - неожиданно спросил он.
- Мое, чье же еще? - шепотом ответила Лена, тоже будто сомневаясь, прислушиваясь и разглядывая, чье же это сердце стучит так громко, на весь сарай. Могут же застукать. Конечно, колотились два сердца. Колотились как одно. И звук был такой сильный, что оба едва не оглохли. Будто гроза раскатывалась на ними, и гром гремел, и лил дождь - и чтобы спастись, они сильнее припали друг к другу.
А Сашка Злыдень бегал почти рядом. И было ужасно радостно сознавать, что игра в прятки неожиданно смешалась с чем-то более важным, могучим и прекрасным, чем то, что им удалось так хорошо спрятаться. К тому же еще и везло. Злыдень разочарованно покинул сарай и сказал Славке:
- Не беспокойся, найду их.
И теперь можно было совсем спокойно закрыть глаза, и Витька это сделал, отчего сразу в нем все одновременно напряглось и расслабилось, потому что исчезло ощущение игры в прятки, а подступило и заняло место в голове и в теле что-то совсем другое, тайное, от чего было немного стыдно и так бесконечно хорошо. И Лена закрыла глаза, и от Витькиного дыхания по всей спине бегали колкие и приятные мурашки. И будто одна лодка несла их по гребню волны, и оттого что лодка неслась так быстро, медово кружилась голова.
А то, что увидел Витька, когда раскрыл глаза, было еще более ошеломительным. На его руках покоилась головка Леночки. Такой он ее никогда не видел. Губы и щеки светились нежно-розовым теплом: такой спокойный румянец бывает у малышей, когда они спят крепким и сладким сном. Мысль, что Ленка уснула (не умерла же она, если так ровно дышит!) сначала оскорбила Витьку, а потом привела в восторг: наверное, и такое бывает. Раз в тысячу лет, но бывает. Витька не удержался и поцеловал ее.
- Ты что? - тихо прошептала Лена.
- Я тебя люблю, - сказал Витька, и его сердце забилось еще сильнее.
- Ты же Машу любишь, - будто произнесла Лена.
- С сегодняшнего дня я буду любить только тебя.
- И ни с кем не будешь никогда целоваться?
- Хочешь, поклянусь?
- Не надо, - тихо сказала Лена и крепко обняла Витьку за шею.
- Больно! - едва не вскрикнул Витька.
- Я так ждала этого дня, - сказала Лена, и Витька не обратил внимания на некоторую искусственность в ее голосе.
А за сараем спорили: игра в прятки расстраивалась.
- Это нечестно! - вопил Злыдень. - Они, может, ушли куда-нибудь.
- А ты не по правилам ищещь. Надо на сто метров отходить, а не вертеться возле дуба, - это Славка доказывал.
- Я по правилам ищу. Если бы они были рядом, они успели бы застукаться давно и выручить вас!
Что правда, то правда.
Если бы они были рядом. А Ленка с Витькой вовсе не были сейчас рядом. Их души были далеко-далеко. И не могло же тело бросить душу на произвол судьбы только лишь для того, чтобы прибежать к дурацкому дубу и застукаться. Игра в прятки, может быть, будет еще сто раз в жизни, а вот такое, чтобы Ленка на руках у Витьки заснула, такого, наверное, не скоро дождешься.
- Ты правда заснула?
- Дурак.
Витька продолжал восхищаться своим открытием:
- Ты стала такой красивой.
- Я всегда была такой.
- Что же, я слепой был? - Витька сравнивал: раньше глаза были черные и немножко злые, а теперь глаза отливали янтарем и теплели нежностью. Губы всегда были тонкие, в ниточку, и сухие, а теперь - розовые, полные, подсвеченные блеском влажных зубов. От щек, подбородка, лба и волос шло мерцающее, золотистое, душистое сияние. Витькин глаз остановился на середине груди, где сквозь маечку обозначился крохотный бугорочек. Ему стало щекотно, когда он ладонью ощутил упругость, этого бугорка. А Лена молчала, только слегка напряглась и стала серьезнее. Стала чуть-чуть такой, какой была раньше.
- Покажи, - тихо сказал Витька.
Лена что-то хотела сказать, но в это время в сарай ворвался Злыдень. Увидев Ленку и Витьку, он вылетел из, сарая с неистовым криком и ринулся к дубу.
- Застукал! Витьку и Ленку застукал! - кричал Злыдень, уже подбегая к дубу с вытянутой рукой.
А Лена с Витькой между тем тихо выходили из сарая.
Коля Почечкин, Слава Деревянко, Толя Семечкин, Маша Куропаткина и другие ребята замерли на секунду: Витька с Ленкой совсем не торопились. Они будто тихонько приподнялись и поплыли по воздуху, не замечая никого. Кто-то было крикнул, что их застукали последними, что им надо решать, кто из них будет водилой, но они будто не слышали ничего. Кто знает, может быть, они за душами своими шли, а может быть, их так сильно приглушило тогда в сарае, когда гром гремел и когда гроза раскатывалась, этого не удалось установить. Да и никто не устанавливал, потому что в этой жизни у детей всегда непонятность перекручена с неожиданностью. И сейчас была просто новая неожиданность: вбежали Ленка с Витькой в сарай нормальными, а выплыли оттуда сумасшедшими, глаза у них отрешенно высветились, улыбаются как полудурошные. И было совсем удивительно, что они одновременно так быстро сдурели, и кто знает, может быть, поплавают, поплавают по интернатской территории да отойдут совсем и снова станут нормальными детьми. И неизвестно, сколько продолжался бы этот мираж в интернатском дворе, если бы вдруг не прорвало одного первоклашку, который обнародовал свое открытие: "Тили-тили тесто, жених и невеста", на что Коля Почечкин, завороженный видением, вдруг опомнился и погнался за первоклашкой, чтобы отвесить тому добрую оплеуху, чтобы он никогда больше не вмешивался во взрослые дела, и Эльба кинулась за Почечкиным, кинулась с радостным лаем, и от этого шума Ленка и Витька, может быть неожиданно для себя, возвратились на землю. Ступили на зеленую траву-мураву и, будто очнувшись от забытья, крикнули всем:
- Аида к реке! - и разбежались, и с берега, как были в трусиках и маечках, прыгнули в воду.
И когда Витька попытался подплыть к Леночке, она закричала почему-то чужим голосом:
- Не смей ко мне подходить! Никогда не смей, понял?