Решетнев быстро обучился основным приемам и правилам поведения на воде. Он схватил все на лету и падал в воду на один раз меньше, чем было нужно для применения санкций - насильственного перевода на сухие крутобережные работы.
Окатав непроходимые крутые берега, "дикари" добрались до бескрайнего пляжа, в три слоя заваленного бревнами. Бревна, как назло, были огромными, словно сказочные кабаны. Они действительно походили на секачей, особенно вечером, когда все может показаться чем угодно. В такие кряжи впрягались по пятеро и шестеро.
Маленькие жерди доставлять к реке перекатыванием было неудобно. Мучкин предложил таскать их на плечах, как когда-то это очень ловко проделывалось на историческом субботнике. Правда, стволы, скидываемые студентами в акваторию, в отличие от тех легендарных плах с холста, были совсем не надувными. Удельная нагрузка от такого бревна на организм несуна была, конечно, намного меньше, чем у обычного серого муравья, когда тот тащит соломинку, но все равно, пока очищали пляж, вымотались как сволочи. Если бы не Артамонов, всем, как бензовозам, пришлось бы таскать за собой цепь, чтобы сбрасывать статическое электричество. Потому что целый день - челноком от воды к бревнам и обратно к воде, а навстречу всегда движется коллега. Сначала подмигивали друг другу, перекидывались словами, потом устали и начали опускать глаза. А жердям не видно конца. Как в такой ситуации вести разговор? Или молчать двенадцать часов подряд? Артамонов выручил. От усталости у него обострилось чувство юмора и полностью притупилось чувство меры. Он выдавал такие пенки, что подкашивались ноги. Но подкашивались только на миг. Потом появлялись скрытые силы на сотую и сто первую ходки. Артамонов неустанно искал контакт с движущейся по-броуновски аудиторией и был неиссякаем в этом, как материя.
- Слово "пляж" никогда не сассоциирует в моем продолговатом мозгу море, кипарисы и полуобнаженный купающийся люд! - жаловался на расстройство психики Гриншпон.
- А мне кажется, никакой паралич уже не убьет группу мышц, которые поддерживают тело в согбенном рабочем положении, - ведал освоившийся на трудовом фронте Решетнев, щупая живот. - Дурнейший сон приснился сегодня. Будто меня послали в нокаут, и я лежу на ринге в этой самой рабочей позе и все никак не могу распластаться. Хотя отрубили на совесть, до сих пор солнечное сплетение гудит.
- Вчера плавал в Шошки за хлебом, - продолжал коллективное плаканье Артамонов. - И знаете, что я заметил за собой? Иду по улице и, как увижу пачку бревен, запасенных комяками для строительства или на дрова, сразу появляется непреодолимое, даже навязчивое желание скатить эти хлысты с обрыва в реку!
- Это уже мания. Первая стадия, - подытоживал Рудик. - Тебя пора лечить.
После пляжа у всех в области позвоночника развилась прочная арматура, которая не давала свободы телу. Руки тоже не гнулись. Казалось, они, боясь выпустить, держат мертвой хваткой что-то тяжелое и хрупкое.
После пляжа многие поняли, что человек может все.
Два стоявших неподалеку барака до некоторых пор казались необитаемыми. С приездом Решетнева около них, помимо Аля-поти, стали появляться непонятные типы. Вскоре они пошли на сближение со студентами - попросили взаймы тридцать рублей и пять флаконов одеколона. В последующее время, словно боясь нарушить традицию, они общались с "дикарями" исключительно через парфюмерию. А когда одеколоны вышли, бичи не погнушались продолжить общение посредством "озверина". Так студенты величали "антикомарин" - противогнусовую жидкость, по пузырьку которой, словно по сто граммов фронтовых, еженедельно выдавал мастер. От "озверина" при случайном попадании сразу выпучивались глаза и начинал покрываться волдырями эпителий.
Фельдмана эта химическая дрянь достала, если так можно выразиться, до самых корней. Предварительно обмазавшись, в ожидании, когда пропитается ею кожа, он любил погулять минут десять - пятнадцать на закате, пописать с пристани и так, вообще, размять члены перед сном. Как-то раз, уединившись на пирсе, Фельдман то ли повел себя неосторожно, то ли подзабыл, что ручонки свои только что обработал раствором - но так или иначе с дебаркадера раздался вселенский вопль, исторгая который, Фельдман бросился в Вымь, чтобы как-то смыть попавший на причинное место "озверин". Услышав этот трубный глас, Рудик схватил ружье и побежал на выручку. Ему подумалось, что на Фельдмана напал если не медведь, то, по крайней мере, изюбрь. Фельдману стало настолько плохо, что он попросил вызвать "скорую помощь". Рудик пальцами у виска напомнил ему, что услуга подобного рода в этих краях не оказывается даже за взятку.
- Не надо им ничего давать, этим бичам! Ни одеколона, ничего! - предупреждал народ бывалый Фельдман, весь обклеенный лейкопластырями в области паха. - Они не вернут! Я вижу этих птиц по полету!
Сосчитать, сколько ссыльных проживает в бараках, было не так просто. Все они были на одно лицо, а за напитками приходили по очереди, чтобы заученно произнести одну и ту же клятву:
- С получки все фанфурики отдадим. Как штык. Это святое.
- А деньги? - напоминал Фельдман.
- Н-да, деньги… - начинали мяться поселенцы, и становилось понятно, что деньги плакали.
Август долго бродил за рекою, а однажды ночью взял и переметнулся на правый берег Выми, где работали "дикари". Зелень сразу и безмятежно отдалась на поруки осени. Деревья стали усиленно вырабатывать гормон увядания. Желтизна всевозможных тонов и оттенков беспрепятственно проникала в сознание и наводила на мысль, что, несмотря на бревенчатую рутину, жизнь хороша и цветаста.
- Я удивляюсь, парни, - говорила Татьяна, - как мы, находясь на таком строгом режиме, умудряемся быть счастливыми и самыми августейшими в этом августе?!
На юг тянулись гуси-лебеди, летовавшие на Печорской губе, и кричали, как каторжники, надрывно и тяжко. Глядя им вслед, Решетнев мечтательно вздохнул:
- Эх, домой бы сейчас, на материк! У нас в Почепе такие яблоки! Одно к одному! Что ни разрез - то улитка Паскаля!
В ближайшее воскресенье было решено устроить первый за все лето выходной. Накупили в Шошках питьевого этилового спирта и отправились на лодке на противоположный берег на охоту - пострелять рябчиков. Забрели в тайгу, осмотрелись вокруг - рябчиков нет, и спешно приступили к спирту.
Скоро из выпавшего в осадок Усова устроили бруствер и вместо рябчиков стали поливать дробью по фуражкам и кепкам. Среди ночи полностью оттянувшиеся бойцы под бас Мучкина "Вот кто-то с горочки спустился" сползли к реке.
- У бичей - как будто свадьба, - сказал Рудик, обозревая из-под руки родной берег. - Все окна светятся. Что это им не спится, нашим соседям-то?
И действительно, длинное, как коровник, обиталище поселенцев все было в огнях. Они отражались в воде по всей ширине реки и немножко сбивали с толку. Потому что бичи до нынешнего дня не зажигали света. Не экономили, конечно, а просто не пользовались.
Туда через Вымь горе-охотники плыли аккуратно, по очереди, небольшими партиями, поскольку утлая лодчонка выдерживала только троих. А обратно, понукаемые алкоголем, поплыли смелее и сразу все вместе. На дно лодочки в качестве балласта бросили Татьяну и Матвеенкова, а остальные уселись сверху. Кое-как доплыли, хотя пару раз лодка черпала воду бортами.
От пристани до берега Решетнев по узким бонам, невзирая на состояние, прошел как по ниточке и рухнул на берег. Если бы он рухнул чуть раньше и в воду, его бы уже больше не нашли.
Именно вот такого полного расслабления, уверял Матвеенков, требовала ситуация, иначе этой деревянной войны с бревнами было бы просто не выдержать.
Вернувшись в барак, гульнувшие "дикари" заметили, что там произведен полнейший шмон. Все деньги и вещи, которые как-то можно было употребить, исчезли. Случайно уцелели подвешенные к форточке электронные часы Артамонова.
Рудик с Мучкиным и чуть оклемавшимся Решетневым взяли ружье и направились в барак к поселенцам. Там вовсю отмечалось удачно провернутое дело - шла резня в карты на небывалые ставки. Рудик навел на бывших зеков ружье и велел им построиться в шеренгу.
- А ты что здесь делаешь, Аля-потя? - узнал Решетнев своего провожатого.
- Да вот, хлопцы пригласили… отметить…
- Они нас обшмонали, эти твои хлопцы!
- Не может быть! - Аля-потя развернулся в сторону главного угощавшего и выкрикнул вопрос: - Разомлева, что ли, на их мармулетки?! - мотнул он головой в сторону студентов. - Надо все вернуть! Нехорошо это!
Главный угощавший не вязал лыка. Никакого ответа не последовало, но и без того было ясно, что поезд ушел и что даже при взаимном желании вернуть ничего конструктивного не получится.
Поутру угощавшего нашли немножко притопленным в отхожем месте. Он просидел в испражнениях двое суток. На третьи его вынули и в чем был бросили на кровать.
Уезжая в Шошки, Аля-потя сказал, что такие номера, как взять на испуг с помощью ствола, здесь не проходят. Если навел ружье - стреляй. Если не стреляешь, ружье заберут и грохнут тебя. Студенческую оплошность, по его словам, смазало то, что в компании оказался он, Аля-потя. В противном случае трагедии было бы не избежать. Что студенты пустые и ленивые, как вареники, было, мол, вычислено тут же. Еще немного, и ружье было бы выхвачено и использовано по назначению. Но, в принципе, лохам или как там по-вашему олухам - всегда везет.
- Ружье было без патронов, - сказал Мучкин.
- Тем более, - сказал Аля-потя. - А вообще парни они все незлобивые и не жадные.
И поведал байку, как многие освободившиеся, получив деньги, садятся в поезд Воркута - Москва и угощают всех подряд пассажиров выпивкой. Гуляют, гудят, насколько хватает денег. Когда дензнаки выходят, остается только грамотно подлезть под статью, чтобы снова попасть сюда, домой.
- Не могут они уже на свободе, - сказал в заключение Аля-потя. - Не хотят. Сливают все запасы исключительно в карты и на водку. Некоторым удавалось продержаться двое суток. Есть даже рекорд - один гражданин за Волгу умудрился заехать. Но до Москвы пока не продержался никто. Есть у меня такая мыслишка - дотянуться до столицы. Вот накоплю мармулеток - и попробую.
Через несколько дней за Татьяной в качестве провожатого попытался увязаться ссыльный из компании поселенцев. Получив от девушки отпор, ссыльный произнес забавный текст.
- На меня-то коситься не надо, - сказал он. - Это ваш дружан Аля-потя ограбление сам и организовал. Неужели вы не поняли? Я не к тому, что он петух какой-нибудь, а просто, чтоб все знали. Но в любом случае вот так легко вы отсюда не уедете. Вас или прямо в бараке поджарят, или еще что-нибудь придумают. По-моему, даже день уже какой-то намечен. Типа послезавтра ночью. Потому что скука здесь страшная.
Татьяна поведала об этом заявлении отряду. В "дикарей" вселилась тревога.
- Вот козлы! - сказал Фельдман. - Одно слово - бичи. Никакой совести! Мы им и деньги, и одеколон весь поотдавали, а они вон что!
- Надо следующую ночь заночевать в тайге, - предложил Климцов. - Пускай пустой барак жгут.
- Лучше вытесать колы и встретить как положено - в штыки! - сказал Мучкин. - Нас больше. Неужели не справимся?
- А если и впрямь подожгут барак, куда будешь прыгать? - сказал Климцов.
- В окна. Откроем заранее те, что в тайгу. И отойдем на подготовленные позиции.
- Да мы их… как этих… - агрессивно задвигался Матвеенков.
Меж тем следующей ночью спать легли на изготовку. Матрацы оттащили подальше от окон и выставили караул.
- А может, их упредить? Пойти сейчас и всех замочить прямо в логове, - предложил Фельдман. - Зачем ждать?
- А ты готов? - спросил его Мучкин.
- Я - как все.
- Сегодня как раз Варфоломеевская ночь, насколько я помню, - стал наводить страх Артамонов.
- Все сходится, - приуныл Нынкин. - Нас порубят, как младенцев.
- Как бы действительно чего не вышло, - подсел к нему Пунтус.
- Варфоломеевская ночь не двадцать четвертого августа, а в ночь на двадцать четвертое, то есть она была вчера, - поправил парахроника Артамонова Решетнев.
- Тогда, слава Богу, есть надежда, - сказал Рудик.
Но, несмотря на снисходительность судьбы, внимания не притупляли и бдили как надо.
"Дикарей" никто не тронул ни в эту ночь, ни в следующую. Непоправимое чуть не произошло на третью.
У Матвеенкова после тройной дозы некипяченого чая заработал без передыху внутренний биологический будильник. Он у Леши был настроен одновременно и на мочевой пузырь, и на желудок. Обычно в таких случаях Алексей Михалыч тайно пробирался на кухню, расположенную во дворе, и добивал все, что как-то можно было применить в качестве пищи. Среди этой показательной ночи Алексей Михалычу тоже приспичило перекусить. Никто из караульных не засек, как Леша выходил, а вот когда, пыхтя, возвращался обратно, заметили все. "Дикари" проснулись и схватились за колы. Матвеенков открыл дверь и, боясь на кого-либо наступить в темноте, стал осторожно пробираться к своей лежанке. Два десятка глаз следили за ним в темноте, за каждым его движением. Все держали наизготове деревянное оружие и думали: "Как только этот бич набросится на кого-нибудь, я его тут же замочу!"
К счастью, Матвеенков своим любимым и известным движением почесал зад. В темноте на фоне окон Матвеенкова узнали только по этому накатанному движению. Вздох облегчения раздался из углов.
- Ну и повезло тебе, Алексей Михалыч! - сказал Решетнев. - Один шаг в сторону - и я вбил бы тебя в пол до пупка!
- Я, так сказать… в некотором роде… - завел свой типичный каскад Матвеенков и через несколько секунд опять заснул, расслабив свои поперечно-полосатые мышцы.
Остальные завелись и до утра не сомкнули глаз.
А барак так и не сожгли. Он и сейчас стоит на берегу Выми.
Мастер доложил в низовья, что запань Пяткое окатана. "Дикари" засобирались в обратный путь.
Пока ожидали водный транспорт, успели разукрасить бойцовки, написали на них "Парма" и нарисовали солнце, встающее из-за лесистых сопок.
Скоро из леспромхоза пришла отремонтированная брандвахта. Усаживаясь в ее раскаленное нутро, в последний раз взглянули на Пяткое.
- А ведь поначалу не верилось, что мы сможем переворотить такое, - сказал Рудик. - Даже я некоторое время был в сомнении.
- Да, было дело, - вставила Татьяна.
Грусть угадывалась во всем и во всех. Август, август! Вот ты и догораешь своим прощальным огнем! Прощай, тайга, прощай, речка Вымь! Почему ты такая туманная? Тоже грустно? Ничего, все еще, может быть, повторится. Только ты не шали весной. Говорят, в прошлом году ты посмывала и унесла в Белое море столько добра! Прощайте, ссыльные! Конченые и неконченые! Жизнь вам судья!
К сходням Приемной запани леспромхоза пришвартовались под занавес дня. Пидор сошел на берег первым.
Вечера как такового не было, просто солнце падало прямо в реку. Огненная полоса пробегала по воде, на повороте выбиралась на берег и сжигала производственные строения, штабеля леса и лица "дикарей".
Развели костер. Гриншпону сунули в руки гитару. Песни, поплясав рикошетом по воде, возвращались обратно.
На огонек и музыку подошли бойцы из ростовского стройотряда "Факториал". Отряд занимался тем, что вылавливал плывущие по реке бревна, бревнотасками их поднимал на берег, загружал в вагоны и отправлял к себе на родину. Слово за слово - студенты разговорились и познакомились. Выяснилось, что командир у "Факториала" непробивной и что денег ростовчане за лето вряд ли получат столько, сколько не стыдно привезти с севера. В самом начале работ они три недели добывали кровати, телевизор и прочее культурное оборудование, и, пока устраивали никому не нужный быт, ушло драгоценное время. Поэтому "Факториал" не имеет денег даже на обратные билеты.
Ночь прошла быстро. Утром Фельдман и Климцов вернулись к своим командирским обязанностям - отправились в контору. Они пробыли там непредвиденно долго и вернулись только к обеду в сопровождении директора, который сообщил, что наличности для расплаты за работу в кассе на данный момент нет и надо немного подождать. А пока, чтобы не терять времени даром, можно по другому наряду поработать на очистке Приемной запани. Совсем недолго, недельку-другую.
Поскольку время терпело, согласились.
Специфичным было то, что берега Приемной запани были топкими, а сама запань находилась прямо в тюремной зоне, река разрезала ее пополам.
"Дикари" таскали бревна из адского джема, и, случись сейчас тревога, им осталось бы только выдать полосатую форму да пришить номерки.
Заключенные работали в десяти метрах от студентов. Расконвоированные сплавляли зекам бревна с привязанными под водой ящиками спирта. Солдаты-охранники останавливали бревна багром, вынимали две-три бутылки в качестве пошлины за транзит и отпихивали дальше. Все было отлажено и шло как по маслу. Говорили, что кто-то проиграл в карты тысячу кубов леса и теперь этот штабель горел.
"Дикарям" хотелось побыстрее закончить очистку топкого и грязного берега от бревен. Для ускорения процесса решили поработать ночью и отправились с крюками в темноту. Через час, каким-то образом прознав об этом, примчался на катере Зохер с Пидором.
- Вы что, с ума посходили?! - начал он быстро втаскивать работничков в водомет. - Вас же перестреляют, как гусей! На вышках одни чурки! Увидят, что кто-то там в темноте ковыряется-копошится, и пришьют без всяких предупредительных выстрелов, под маркой беглых! И еще по тридцать суток отпуска получат за каждую вашу тушку! Нет, ребята, как хотите, а литрушу спиртяги мне завтра поставьте!
- Что ж ты раньше молчал? - сказал Рудик. - Откуда нам было знать?!
- Быстрее! Быстрее! - торопил всех Зохер. - Вон, видите, чурочки дорогу перебегают, на пригорке, через минуту здесь будут! В лагере уже тревогу объявили, наверное.
Пришлось спешно свернуть работы. Когда отчалили, Зохер вновь напомнил о спирте. Никакого алкоголя в обороте "дикарей" на текущий момент не оказалось, поэтому сразу за всех отблагодарила Зохера Татьяна. Они на пару долго о чем-то пили чай с сухарями на жестком кухонном диване. И не одну ночь.
Казалось, жара навеки воцарилась на земле. Растерявшееся лето не знало, что с собою делать в сентябре. Погода была непонятна, как женщина. Только что была жарынь, и, пожалуйста, зарядили дожди. День, другой, третий. Словно нарушился водный баланс Земли. Берег вовсе раскис, и работать стало просто невозможно. Ветры вперемешку с водой заметались по заколдованному кругу. Бревна, прибиваемые к берегу, иначе, как по циклоиде, двигаться не хотели. Толкнешь ее, эту деревяшку, она опишет дугу и снова к берегу - опять нужно отталкивать. От ледяной мороси коченели руки. Ждать погоды в такой ситуации было все равно, что читать "Обломова". Ну, думаешь, наконец-то он набросает планчик переустройства именьица, но тут подворачиваются Алексеевы и прочие. Ну, думаешь, проснется Обломов - и все изменится. Но не тут-то было дожди все идут и идут. Превалируют, фаворируют, преобладают. И чем больше веришь в Обломова, тем они нуднее и безысходнее. Как страницы безутешного эпилога, листала осень день за днем и тащила отнекивающуюся и продрогшую насквозь тайгу в судорожный танец. "Дикари" то сидели в бараке, то очищали грязь от бревен. Не бревна от грязи, а наоборот, как в стране дураков, грязь от бревен.
Десять дней дожди лили, как во времена Ноевы. С берегов скатывались грязнейшие потоки. Но сколько бы чистой воды ни добавляло небо, река не становилась прозрачней.