- Только, чур, без шахмат, - выкатила условия Улька. - А то я от скуки сдохну!
Нужда заставляет нас остановиться на аксакале курса подробнее. Так уж получилось, что он перевернул весь ход событий в повести.
Знакомство с аксакалом произошло следующим образом. В начале зимней сессии на третьем курсе Орехов бросил клич:
- Эй, ублюдки, кто со мной курить?
На зов откликнулся один аксакал, надеясь на дурочку покурить не своих сигарет. Каково же было его возмущение, когда выяснилось, что клич Ореховым как раз потому и был брошен, чтобы самому разжиться куревом.
Помявшись в туалете несолоно куривши, граждане были вынуждены представить себя друг другу.
- Орехов, - протянул руку Орехов.
- Макарон, - пожал ее с хрустом аксакал.
- Нет, я серьезно.
- Что серьезно?
- Прямо так и зовут?
- Нет.
- Кличка?
- Нет.
- А что же тогда?
- Фамилия.
- Надо же.
Макарон был живой легендой. Из ДАСа на ФАК он ходил пешком в любое время года и в любую погоду - в плащ-палатке и огромных кирзовых ботильонах. Он поступил на факультет, пройдя кадровую службу в медицинских войсках где-то в Средней Азии. В мирной жизни он продолжал питаться по-армейски - распиливал вдоль горчичный нарезной батон, делал два огромных лаптя-бутерброда с салом и съедал, громко чавкая. Крошки покрывали не только бороду, но и окрестности.
Макарону, когда он поступил на ФАК, стукнуло сорок семь. Чтобы не бросалась в глаза преклонность возраста и чтобы не смеялись над переростком юноши, он создал образ расслабленного и постоянно прикидывался серым пиджачком. Внешность его играла роль предупредительной маркировки.
По Макарону сверялись все шаги и деяния. Прежде чем как-то поступить, всегда хотелось сообразить, повел бы себя так в этом случае Макарон или нет. Он помогал найти решение вопреки ситуации, нелогичное. Кстати, о логике. О логике как науке. Даже у Ленина и то четверка была по этому мерзкому предмету, говорил Макарон. Сам он смог сдать логику с девятой попытки - при ответах его тектоническая расплывчатость по предмету поражала масштабами. В момент восьмой попытки покончить с формальной логикой Макарону попался вопрос о страусе. Чтобы как-то сдвинуть ситуацию с места, профессор полчаса нацеливал Макарона на правильный ответ.
- Страус - птица, - производил наводящее логическое построение профессор, - птицы - летают, значит, страус… - уже почти раскалывался экзаменатор.
- Летает! - делал радостный вывод Макарон.
- Не летает! - переходил на крик начинавший сходить с ума логик. - В том-то и дело, что не летает! Но почему не летает? В чем неверность этого силлогизма? В чем нелогичность довода? Почему он все же не летает?
- Потому что у него вот такие яйца! - распростер руки Макарон и отправился готовиться к очередной попытке.
- Ну что, как профессор? Сильно гонял? - спросили Макарона друзья по выходе с экзамена.
- По всей аудитории! - признался Макарон.
В его вечнозеленом дорожном чемодане поверх вещей всегда лежал рваный свитер.
- Французский, - пояснял Макарон. - Кладу специально, чтобы не ограбили. Воры вскроют чемодан, увидят, что в нем одна рвань, и оставят в покое. Жаль, что свитер разорвали собаки, вещь была что надо. Шел как-то ночью, а у них, видно, святки были. Одна пара скрестилась и пошла на жесткой сцепке, а я сдуру решил помочь им расцепиться. И зашел… со стороны с-суки. Тут набежали какие-то кобели и чуть не разорвали. Они хватали меня прямо за блокнот и в трех местах пробили ауру! Потом набросились на партитуру! Благо на мне свитер был. Спас. С тех пор мечтаю завести собаку. Чтобы сбрасывать на нее подобные проблемы.
После того как в очередной раз кому-нибудь это рассказывал, Макарон спрашивал:
- Вы свои деньги где прячете? - И, задрав штанину, раскрывал секрет: - А я - в носках!
Макарон был внесистемной единицей. На экзаменах его ответы были самыми неожиданными. Его текущее толкование любого вопроса никогда не совпадало с окаменевшим.
- Кто написал "Майн кампф"? - спрашивал его преподаватель по литературе новейшего периода.
- Майн Рид! - смело отвечал Макарон и задавал встречный вопрос, повергая преподаватели в уныние: - На какое физкультурное упражнение похожа революция семнадцатого года?
Преподаватель задумывался.
- Не мучайтесь, - успокаивал его Макарон, - все равно не догадаетесь.
- Ну и на какое же упражнение похожа революция? - почти умолял преподаватель.
- На подъем переворотом!
Находчивости Макарона не было предела. Редкий преподаватель, исключая логика, отправлял Макарона на пересдачу. Обычно ставили тройку. Макарона спасал юмор.
- И без всякого удовольствия отправился в административную ссылку, - завершил Макарон свой ответ по Овидию, сосланному из Рима к нам, дикарям, на Черный Понт, за высокую конкурентоспособность в отношении первой дамы римского императора.
- А кто это, интересно, ездил в ссылку с удовольствием? - хотел подтрунить над Макароном преподаватель.
- Как кто?! А наш дорогой Ильич? Когда его в очередной раз хватали за руку, он собирал в узелок книги и с превеликим счастьем ехал самосовершенствоваться в Шушенское!
На все случаи жизни Макарон имел библиографическую справку из личного опыта или цитату из полного собрания сочинений Ленина.
- С ними надо бороться их же оружием! - говорил он.
Никто по соседству не понимал, с кем именно надо бороться их же оружием.
На экзамене по экономике социализма принимающий возьми да и спроси Макарона:
- Какие вы знаете министерства? Перечислите.
- Минфин, Минюст, мин херц…
- Кем вы работаете? - интересовался у него иной неосторожный преподаватель.
- Трактористом! - отвечал Макарон и показывал трактор на спине льняной индийской рубашки.
Не торопясь Макарон отслужил двадцать пять лет, как при царизме, не спеша окончил факультет и так же, без суеты, готовился поступить в заочную аспирантуру. Зачем он это проделывал, было непонятно. При такой скорости смысл всех его образований полностью терялся.
- Ну, ладно, я пойду-побегу, - говорил он нараспев на прощание, словно работал на замедленных нейтронах.
Аксакал курса - уважительно называли Макарона, относясь к нему не как к старшему товарищу, а как к селекционному достижению. В газетном смысле Макарон был интересен анализом открытой прессы. Если требовалось обобщить или что-то из чего-то вывести - приглашали Макарона.
Когда ватага обходчиков пнула дверь, Макарон спал за опрокинутым к стене диваном. Со вчерашнего дня. Он спекся, пытаясь укачать спеленутую простынями бутылку "Агдама". Два часа пробродил он из угла в угол, приговаривая: "Спи, агдамчик, спи, родной". А потом уснул как убитый. Разбуженный, он принялся на босу ногу выводить телом невероятные извивы под тягучую композицию "Связанные одной цепью" и чуть не выронил сверток.
- У тебя что, крыша загибаться стала?! - спросил Орехов скручивающегося вовнутрь Макарона, и скомандовал Ульке: - Срочно дозу! Человек за бортом!
Аксакал курса выбросил в окно сверток, как спасательный круг, и потянулся.
- Ну, зачем приперлись? - спросил он гостей. - Что за хартия вольностей? Я тут сплю, понимаешь ли…
- Этим придуркам повестки всучили, - начал деловую часть Артур. - На службу призывают.
- Туда им и дорога! - согласился Макарон.
- Попрощаться пришли, - сказал Артамонов. - Уезжаем.
- А я решил остаться в Москве, - признался Макарон на выдохе, словно сдулся. - Объявления развесил по Черемушкам. Вот, - и протянул бланк для ознакомления. "В рамках конверсии меняю плащ-палатку на двухкомнатную квартиру", - было написано на листочке демотическим письмом.
- Пойдем-ка мы лучше попьем одноатомных спиртов, - предложил Орехов. - Заберем Дебору - и к нам в комнату. У нас сегодня туркменский стол.
- А почему туркменский? - спросил Макарон.
- Да потому, что мексиканский мы видали в гробу! - сказал Артамонов.
- В твою честь, аксакал, мы купили самый мочегонный арбуз! - признался Орехов.
Между отдельными клоками компании Орехов был связующим. Без него компании не существовало. Он ее, собственно, и сбил. А чтобы не распалась, он уравновешивал ее компоненты и наращивал новыми связями. Дебору он подтянул к костяку последней и лично занялся ее одомашниванием. По его классификации, она была совестью курса. К ней липли все сумасшедшие - чувствовали спасительную энергетику, которая была настолько сильной, что в любом поле сразу появлялись помехи - именно на ней заклинивало турникеты в метро и регистраторы билетов в аэропорту. И еще Дебору легко угнетали хамы. Как пример, ее долго третировали промокашки, проживающие через перегородку. И ладно бы просто хабалились, так нет же - затевали многонациональные летучки и охали, как многостаночницы, на всю комнату. Дебора попросила Орехова развести мизансцену. Орехов устроил показательный дебош и подселил к обидчицам Деборы Макарона. Как бы на квартиру.
- Ну что, - сказал Макарон промокашкам, знакомясь, - с завтрашнего дня начинаем занятия авральным сексом! - Потные носки, чтение вслух "Капитала", разработка при свечах планов захвата Кремля - Макарон умел донимать, как вросший ноготь. Промокашки быстро поняли, как по-настоящему плохо может бывать на свете. И оставили Дебору в покое.
Как журналист Дебора славилась убийственными материалами. Она была сколком времени, остро чувствовала социал и улавливала висящие в воздухе идеи. А информацию подавала так, что читателю казалось, будто он сам до всего додумался.
Когда бы компания ни заваливалась к Деборе в гости, та вечно приводила себя в порядок: мыла голову, сушила волосы.
- Что ты все моешься? - напрямую спросил Орехов. - Неужели такая грязная?
За шесть лет Дебора не произнесла ни слова. Она могла органично отмолчаться на любую тему и объясняла это тем, что при разговоре из нее вытекает электричество, поэтому после беседы она чувствует себя опустошенной. К ней тянутся собеседники только из числа энергетических вампиров. И единственная защита от них - молчание.
Над Деборой висел специфичный женский рок - едва она надевала колготки, как тут же возникала затяжка. К ее ногам все тянулось. Их хотелось потрогать. Это порождало разночтения. На Дебору в сессионные периоды стал западать Артур, производя пробные шаги различного уровня неадекватности. До известного момента Дебора мужественно терпела.
А вот послушать умные речи Дебора была готова всегда. Для этого ее уговаривать не требовалось. Узрев готовую гульбанить толпу, она даже не интересовалась причиной.
- Нас призывают на службу, - сообщил Орехов.
- Вот повестки, - показал бумажки Артамонов.
- И тебя забирают, Макарон?
- Я свое отбарабанил, - хмыкнул в бороду аксакал курса. - Пусть теперь других помылят.
- Тогда и я еду с вами! - воскликнула Дебора.
- Учись, Улька, - посовестил поверенную в делах Орехов. - Ты согласилась всего лишь на побывку, а Дебора готова полностью разделить тяготы и лететь за нами сломя голову хоть на край света.
- Я бы тоже могла при определенных условиях.
- Почему сразу условия? Дебора же не ставит.
Теперь компания была почти в сборе. Для окончательной комплектности оставалось вычислить Свету. Поймать ее было сложнее, чем Дебору или Ульку. Вся в делах, Света практически не бывала в комнате. Она являла собой плоскую, с клинически узким тазом девушку, передержанную в горниле общежитий. Не отнять у нее было только фигуры, а вот попить с лица возможным не представлялось. Как и многим другим социальным объектам - площадям, улицам и городам - перестройка вернула Свете ее историческое имя - Лопата. Произошло это на эпохальном празднике по случаю сдачи Макароном зачета по логике. Уснув от перебора, Света упала вместе с тумбочкой и, не меняя позы, продолжала сидеть на тумбочке, уже лежа на полу.
- Надо же, падает, как лопата! - изумился Орехов.
Вывернуться из-под прозвища Свете не удалось. Позже она призналась, что именно так к ней обращались в школе. На благодатной почве ДАСа историческое имя обрело вторую жизнь.
Лопата была пожизненным ответсеком. Она сочинила концепцию не для одного десятка газет и ни разу не повторилась. Ее приглашали на работу в серьезные издания. Как человек податливый, она всем обещала, но никуда не шла.
Лопаты не оказалось в комнате и в этот раз. На посиделки в фойе отправились без нее. С некоторым сожалением, потому что Лопата привносила в компанию толику разнообразия. Орехов и Макарон сливали в ее сторону все свои остроты и пошлости.
- Я ее приволоку, - додумался отправиться на поиски в одиночку Макарон.
- Идемте все вместе, - не захотела никого отпускать Улька.
И поплелись по этажам, тяготея к верхним. Допив наличность, решили выбраться наружу и вытекли на лестничную площадку. В подъехавшем лифте на корточках с бутылкой шампанского и песцовой шубой в руках сидела Лопата.
- А мы к тебе, - сказал Макарон. - Идешь с нами? У нас прощание с галстуком.
Внятного ответа не последовало.
- Да она никакая, - вычислил Артамонов.
Лопата была более чем навеселе. Глаза поднимались только до колен, длинные волосы затягивало сквозняком в лифтовую щель, обтянутая марлевкой грудь сиротливо просвечивала сквозь кисею. Горсть настрелянных сигарет торчала меж пальцев. Лопата попыталась продолжить стрельбу.
- О! Кво я вжу! У вс не найдеса сигретки, чтобы покурить? - выползло из нее.
- Найдется. Без фильтра будешь? - вошел в положение Орехов.
- Бду.
Орехов оторвал фильтр и подал Лопате сигарету.
- Сибо! - мотнула она головой.
- Не за что.
- Это кой корпус? - спросила она из последних сил.
- Второй.
- А мне в первый! - сообщила она и потянулась к кнопкам. Достала до нижней. Падающую, лифт понес ее в подвальные помещения и через минуту вернул обратно. Лопата опять нажала, куда пришлось. Макарон сунул ногу между дверей.
- Слышишь, Свет, у меня плащ-палатка есть, с иголочки. Муха, так сказать, не сидела. Может, договоримся? Я помогу тебе снять симптом. А потом, как человек честный, женюсь.
- Птом, Карон, птом.
- Ты мне уже два года мозги крутишь.
- Я ж сзала, птом, - повторила она и обратилась к Ульке: - Хошь, ди. Там пховик стался.
- Да зачем мне пуховик? - пожала плечами Улька.
- Тгда я сма забру попзже.
- Ну так что, я зайду завтра? - не мог угомониться Макарон. - А, Свет?
- Да оставь ты ее в покое! - посоветовала Улька. - Не видишь, у нее гормональный синдром. Она же таблетки принимает, чтобы не противно было.
Отношение Макарона к Свете было странным. Он переносил на ногах любые по вирулентности чувства, а перед Лопатой становился просто неузнаваемым.
- Как это - оставь в покое?! - возмущался он бездействию друзей. - Может, ей помощь требуется!
На прощанье Света пробормотала, что скоро она завяжет с мужиками настолько радикальным способом, что останется только ахнуть.
- Набралась и несет всякий вздор, - не поверила Улька.
Однако ахнуть-таки пришлось, и не одной только Ульке.
В отличие от боливийцев, нации с запущенными музыкальными культурами эфиопы и конголезцы - ничего не пели. Они сбывали последние партии привезенного с зимних каникул товара. По причине не сезона на рынке услуг царил демпинг. Цены были настолько бросовыми, что очередная дипломница заныривала к черномазым славянофилам всего на часок, а выпархивала назад уже с коробкой замшевых сапог. Бартер осуществлялся круглосуточно, поскольку спрос со стороны черного континента превышал предложение.
Компания выползла из ДАСа и устроилась на парапете в ожидании такси. Аксакал курса, испуская дух товарищества, надувал воздушные шары. Трагедия и совесть курса бросали в них стекляшки и внимательно вслушивались в разрывы. Аксакал безмятежно надувал новые шары и подавал их в массы.
- Артур курса! - построил Варшавского Орехов. - Видишь, тачка сворачивает? Держу пари: бутылку водки нам везет тот самый водитель!
- Сам Артур! - огрызнулся Варшавский.
- Ну и ладно, - не стал наседать Орехов. - Придется самому. - На просторе, взалкав алкоголя, Орехов мог на спор догнать любого лося, даже если от погони тот уходил бы в гору.
Независимо от того, что компания часто собиралась вместе за пузырем, каждый принимал на грудь свой отдельный напиток и по своей особой причине. Орехов пил генетически, Улька - как взрослое животное, Лопата - притупляла ощущения от случайных связей, Артамонов - за компанию, а Макарон - чтобы чаще попадать в нештатные ситуации, в которых он, будучи экстравертом, мог проявить себя двояковыпукло. Дебора вообще не пила, ее организм не умел вырабатывать ферменты, разлагающие алкоголь на кетоны и ацетоны. Точно так же, как ее психика не могла вырабатывать сыворотку против наглости.
В холлах ДАСа закончился просмотр матча чемпионата мира по футболу. Наша сборная выиграла у венгров 6:0. Бурные аплодисменты поначалу держались внутри здания, а потом перешли в овации и стали просачиваться на улицу. Наконец заскандировало и завибрировало телом все, что могло шевелиться. Обитатели ДАСа высовывались из окон, выползали на балконы и лоджии. Да здравствует Советский Союз! "Спартак" - чемпион только на заборах!!! Долой царя! Долой самодержавие! Бей мадьяр, спасай Россию! Да здравствует Сталин! Да здравствует Беланов! Свободу товарищу Протасову! Потом, как в тюрьме, забарабанили ложками по посуде и настолько вошли в раж, что в течение двух часов не могли остановиться. Лозунги взяли крен в сторону социалистического реализма. Ректора к ногтю! Коменданта на мыло!
Вахтерам пришлось вызвать коменданта, благо, жившего неподалеку. Тот прибыл и, проходя к подъезду, едва успел уклониться от пролетавшей мимо тумбочки. Наметанным глазом он засек нужную комнату - и сразу туда. Пятеро венгерских болельщиков с двумя сочувствующими кампучийцами мужественно раздирали на части трехстворчатый шкаф.
- Вы зачем это делаете?! - заорал на них комендант.
- В окно не пролезает.
Позже комендант объяснил, что, ответь они честно, их бы просто сдали в вытрезвитель. А поскольку они соврали, пришлось завести уголовные дела и отправить на родину вербальные ноты.
Сумасшествие не стихло ни к утру, ни к вечеру следующего дня. Коменданту, блюдя дружбу народов, пришлось выйти на силовые структуры. В результате заграноперации в следующем туре наши слили бельгийцам 3:4. Лишь после этого ДАС стих, и бал выпускников стал постепенно сходить на нет.