Тао Чьен ознакомился с городом Кантон так же хорошо, насколько прежде тому была известна его небольшая деревня. Юноше нравился этот древний, окруженный стеной, город, со своей хаотичной жизнью, извилистыми улицами и каналами. Там совершенно перемешивались дворцы и неказистые хижины, объединенные людьми обоего пола, и также в нем был народ, живший и умиравший исключительно на лодках в реке, так ни разу в жизни и не вступивший на сушу. Молодой человек привык к влажному и теплому климату подвергнутого смерчам лета, но все же приятнее находиться в нем было зимой – с октября по март. Кантон был совершенно закрыт для чужаков, хотя, как правило, неожиданно встречались пираты под флагами различных наций. Существовало несколько торговых ларьков, где иностранцы могли обменять товар исключительно с ноября по май, однако налоги, различные постановления и препоны были такими, что международные торговцы предпочитали обосновываться в Макао. Рано по утрам, когда Тао Чьен отправлялся на рынок, по дороге нередко попадались новорожденные девочки, выброшенные на улицу либо плавающие в каналах, зачастую с болью в выражении лица от покусов собак или крыс. Таких никто не любил, считались ни кем иным, как напрочь отвергнутыми членами общества. Зачем кормить пусть даже и одну дочь, цена которой даже не будет и гроша и чья судьба прислуживать в семье мужа? "Лучше отдавать предпочтение безобразному сыну, нежели дюжине дочерей, пусть и мудрых, точно Будда", - гласила народная пословица. В любом случае детей в городе было - хоть отбавляй, к тому же, все рождались и рождались, точно мыши. И повсюду то и дело распространялись бордели и курительные комнаты, в которых особенно популярным был опиум. Кантон был густонаселенным городом, богатым и веселого нрава, с многочисленными храмами, ресторанами и игорными домами, где шумно и с размахом отмечались календарные праздники. И даже наказания с казнями являлись поводом к празднованию. Объединяли собой толпу, которая бурно аплодировала палачам, носившим испачканные кровью фартуки и целые коллекции заточенных ножей, отсекая головы своими меткими ударами. Правосудие свершалось довольно простым и относительно вольным способом, без каких-либо апелляций и без лишнего зверства. Лишь за исключением случаев предательства императора, худшего из возможных преступлений, расплата за которое была непременно медленная смерть и изгнание из общества всех членов семьи и родственников, которых в дальнейшем обращали в рабство. Незначительные проступки наказывались бичеванием либо шеи виновных на несколько дней заковывались в точно подходящие по размеру деревянные платформы, таким способом лишая людей полноценного отдыха и возможности прикоснуться к голове руками хотя бы для того, чтобы поесть или почесать. На площадях и рынках выделялись среди прочих рассказчики историй, которые, как и нищенствующие монахи, путешествовали по стране, строго блюдя тысячелетнюю устную традицию. Жонглеры, акробаты, волшебники со змеями, трансвеститы, бродяги-музыканты, колдуны и гимнасты встречались на улицах. Тут же, в подобном окружении, кипела торговля шелком, чаем, нефритом, специями, золотом, черепашьими панцирями, фарфором, изделиями из слоновой кости и драгоценными камнями. Овощи, фрукты и мясо предлагались в беспорядочной мешанине: кочаны капусты и нежные, слабые побеги бамбука располагались прямо вплотную с клетками, где содержались коты, собаки и еноты, которых убивал мясник и очень ловко, буквально одним движением, снимал с них шкуру в угоду покупателям. Были и длинные переулки исключительно из птиц. Ведь ни в одном из домов не было недостатка в птицах и клетках, начиная с самых простеньких и вплоть до из утонченного дерева с встречающимися вкраплениями серебра и перламутра. Другие отделы рынка выделялись под экзотических рыб, которые привлекали удачу к их приобретшим людям. Вечно любопытный Тао Чьен немного отвлекся, желая познакомиться и понаблюдать за рыбами. А после юноша должен был бежать выполнять свою обязанность и приобретать нужное в отделе, где продавались различные материалы по его ремеслу. Мог определить действительно необходимое с закрытыми глазами по резкому запаху специй, растений и лечебной коры с разных деревьев. Высушенные змеи лежали вповалку, напоминая какую-то пыльную неразбериху; жабы, саламандры и странные морские животные висели, нанизанные на веревки, точно ожерелье, сверчки и большие жуки с тяжелыми светящимися раковинами чахли в ящиках; обезьяны всех видов ждали смерти своим чередом; лапы медведей и обезьян, рога антилоп и носорогов, глаза тигра, плавники акулы и лапы загадочных ночных птиц – все это продавалось и покупалось в развес.
Первые годы в городе Кантон прошли для Тао Чьена за обучением, работой и служением своему престарелому наставнику, которого, в конце концов, стал чтить и уважать, будто родного деда. Воспоминания о собственной семье постепенно рассеялись, и почти что начали забываться лица отца и братьев, однако ж, не лицо матери, которое, напротив, часто ему являлось. Вскоре обучение перестало быть каким-то заданием и обернулось страстным увлечением. Каждый раз, узнав что-то новое, тут же летел к учителю, где бы тот ни был, и второпях делился полученными сведениями. "Чем больше ты выучишь, тем скорее поймешь, как мало на самом деле ты знаешь" - посмеивался этот пожилой человек. По своей собственной инициативе Тао Чьен решил овладеть такими китайскими наречиями, как мандарин и ходившее в городе Кантон, потому что уж очень ограниченным оказался диалект его родной деревни. Впитывал знания от своего учителя столь быстрыми темпами, что старик, как правило, шутя, обвинял юношу в краже личных мечтаний, хотя эта страсть к обучению, в конце концов, облагораживала последнего. Делился с молодым человеком ровно стольким, сколько он сам хотел выяснить, и не только по медицинским вопросам, но также и по другим аспектам из своего далеко не полного запаса познаний и утонченной культуры. Добродушный от природы, наставник, однако, был способен к строгой критике. И в том, что касалось силы, отличался требовательностью, потому что, как сам любил говорить, "у меня уже нет достаточного количества времени, и в другой мир я не могу унести с собой все то, что знаю сам, кто-то и здесь должен найти соответствующее применение сведениям после моей смерти". Тем не менее, что касается познаний, также предупреждал ученика и о ненасытности, которая способна взять вверх над человеком, равно как и обжорство или похоть. "Мудрец ничего не желает, не судит, не строит планов, его разум всегда открыт, а на сердце покой", - утверждал учитель. Когда подмастерье своим поведением не оправдывал эти слова, то бранил его с таким выражением печали на лице, что Тао Чьен лучше бы предпочел наказание плетью, но подобная практика шла вразрез с темпераментом "чжун и", ведь старался никогда не допускать ситуаций, в которых его поступками и действиями руководил бы гнев. Единственные случаи, в которых церемонно ударял юношу бамбуковой палочкой, без раздражения, хотя и со всей твердостью поучительного духа, бывали тогда, когда без малейшего сомнения был способен доказать, что его подмастерье подвергся искушению игрой либо провел время с женщиной за деньги. Обычно Тао Чьен запутанно рассказывал произошедшие на рынке истории, вместо чего, по правде говоря, делал ставки в игорных домах, противостоять притягательности которых оказывалось совершенно невозможно, либо прибегал к краткому утешению, что только и мог получить студент на руках некой дамы во многих борделях. Его хозяин не замедлил разоблачить молодого человека, потому что, если бы проигрался, то не смог бы объяснить, из какой суммы вернул деньги, а если бы выиграл, то вряд ли сумел бы скрыть свою эйфорию. И даже женщины все бы поняли, лишь уловив запах кожи этого юноши.
- Снимай рубашку, придется дать тебе несколько раз кнутом, посмотрим, может, в конце концов, ты поймешь, сынок. – Сколько раз я говорил тебе, что источники самых худших пороков в Китае – азартные игры и бордель? Предаваясь первому, люди теряют заработанное честным трудом, занимаясь вторым – говорят "прощай" своему здоровью, а то и жизни. С подобными пороками тебе никогда не стать ни порядочным врачом, ни уважаемым в обществе поэтом.
В 1839 году Тао Чьену исполнилось шестнадцать лет, и в то же время разразилась война за опиум между Китаем и Великобританией. На ту пору вся страна просто не знала, куда деваться от нищих граждан. Человечество массами покидало деревни, будучи в одних лохмотьях и струпьях, – в таком виде появлялось в городах, где население отбивалось от них силой, вынуждая бродяжничать, сравнивая последних со стаей голодных собак, что шатались по дорогам Империи. Банды беглых и восставших продолжали биться с правительственными войсками из своих засад в этой нескончаемой войне. Это было время сущего истребления и сплошного мародерства. Уже порядком вымотанные правительственные войска, действуя согласно приказу развращенных офицеров, которые получали из Пекина противоречивые указания, не могли столкнуться лицом к лицу с мощным и замечательно вымуштрованным составом английского морского флота. Не рассчитывали и на поддержку со стороны народа, потому что крестьяне уже устали смотреть на свои загубленные посевы, полыхающие халупы и на своих, изнасилованных солдатами, дочерей. По истечении без малого четырех лет войны, этих борьбы и противостояния, Китай был вынужден принять собственное унизительное поражение. К тому же пришлось заплатить победителям сумму, эквивалентную двадцати одному миллиону долларов, вдобавок отдав врагам Гонконг и предоставив право требовать себе "уступки", вроде передачи жилых кварталов, охраняемых экстерриториальными законами. На той земле проживали иностранцы со своими полицией, службами, правительством и законами, под защитой собственных отрядов войск; они представляли собой настоящие чужеземные нации прямо посреди Китая, где вся торговля, а в особенности опиумом, контролировалась европейцами. Позднее, в ближайшие пять лет, в Кантон так никто больше и не приезжал, и, удостоверившись в позорном поражении своего чтимого императора и увидев в разрушающемся состоянии экономику и мораль своей родины, учитель иглоукалывания решил, что нет более никакой причины продолжать здесь жить.
В годы войны у пожилого "чжун и" душа была уже не та, вдобавок утратил тяжко обретаемое всю жизнь и, наконец-то, добытое хладнокровие. Что касается материальных вопросов, то его бескорыстие и рассеянность сильно обострились и так, что Тао Чьен был вынужден кормить наставника с ложечки, иначе дни его проходили бы совершенно без еды. Учитель уже запутывался в рассказах, а заимодавцы начинали колотить в дверь, однако же, последних презирали, не особо разбираясь, ведь все, связанное с деньгами, казалось предметом постыдным и позорным, который никоим образом не должен затрагивать мудрецов. В старческой путанице этих последних лет напрочь забыл о добрых намерениях, что привил своему ученику, и стал вести себя, как одна из его супруг; то есть, уже был настолько слеп, что зачастую устремлял свой недоуменный взор на Тао Чьена, не способный вспомнить имени последнего либо куда-то поместить среди лабиринта лиц и событий, что роились в мозгу без всякой согласованности и порядка. Тем не менее, обладал колоссальной душой, помогавшей представить все подробности собственного погребения, потому что для знатного китайца наиважнейшим событием в жизни являлись личные похороны. Мысль положить конец своему унынию путем приличной смерти одолевала его уже давно, но все-таки дождался исхода войны, имея тайную и неразумную мечту увидеть победу армий Поднебесной Империи. Спесь иностранцев этот человек не выносил, напротив, ощущал великое презрение со стороны этих диких белых призраков, что никогда не мылись, пили молоко и алкоголь, и напрочь игнорировали элементарные нормы хорошего воспитания, а также были неспособны почитать надлежащим образом своих предков. Торговые соглашения представлялись ему оказанной императором любезностью этим неприятным варварам, которые вместо того, чтобы склониться в восхвалении и благодарности, требовали еще большего. Подписанный Нанкинский договор окончательно сокрушил пожилого "чжун и". Император и каждый житель Китая, включая и самого непритязательного, совсем потеряли честь. Как же можно было восстановить достоинство после подобного позора?
Пожилой мудрец тронулся умом на почве золота. Вернувшись из одного из своих походов по провинции в поисках растений, ученик обнаружил своего наставника в саду склонившегося на шелковую думку и одетого в белое, что символизировало сигнал готовности вести борьбу с самим собой. Рядом находились еще теплый чай и кисть с незастывшей, свежей краской. На его небольшом письменном столе лежал незавершенный стих, а на эластичном пергаменте была искусно выведена стрекоза. Тао Чьен поцеловал руки этого человека, который столько ему дал, затем застыл на мгновение, чтобы оценить набросок, изображавший прозрачные крылья насекомого в свете сумерек именно в такой манере, в которой и желал сам учитель.
После похорон мудреца обнаружилось просто громадное сокровище, потому что за всю свою долгую жизнь помогал жить во здравии и умереть без мучений тысячам и тысячам людей. Офицеры и важные должностные лица правительства проходили рядами чинно и торжественно, писатели декламировали свои лучшие стихотворения, и появлялись наряженные в шелка куртизанки. Предсказатель сам определил благоприятный день для погребения, а художник, выполнявший работы на похоронную тематику, посетил дом покойника, чтобы сделать наброски всего имущества. Обежал всю собственность не торопясь, не снимая мерок и не делая записей. Вместо чего где-то в своих огромных рукавах отмечал что-то ногтем на восковой дощечке. Затем набросал на бумаге миниатюрный проект дома, со всеми комнатами и мебелью, прибавил туда же и любимые предметы покойника, чтобы все это сжечь вместе с пачкой бумажных денег. В другом мире человеку не должно не хватать того, что ему принадлежало в этом. Гроб, огромный и украшенный, точно императорская повозка, пронесли по городским проспектам между двумя рядами солдат в парадной униформе, которых предваряли наряженные в сияющие цвета всадники и группа музыкантов, несущих такие музыкальные инструменты, как цимбалы, барабаны, флейты, колокольчики, металлические треугольники и несколько видов струнных инструментов. Шум и гам оказались просто невыносимыми, как, впрочем, и подобало важному статусу этого покойника. В могиле лежали вповалку цветы, одежда и еда; зажигали свечи и фимиам и, наконец-то, сожгли деньги, а также нарисованную на бумаге кучу предметов. Древняя деревянная, покрытая золотом, табличка с выписанным на ней именем учителя располагалась над могилой, чтобы не создавать духу никаких препятствий, в то время как тело предавали земле. Перенять табличку надлежало старшему сыну, затем поместить ее в собственном домашнем очаге на почетном месте рядом с представителями других своих предков по мужской линии, но у доктора не было того, кто бы выполнил подобную обязанность. Тао Чьен был всего лишь слугой, и предложить в этом случае свою помощь было бы грубейшим нарушением всего церемониала. Молодой человек пребывал истинно потрясенным, ведь в толпе оказался единственным, чьи слезы и стенания выражали подлинную боль, хотя и древняя табличка осталась в руках далекого племянника, у которого появился моральный долг принести подношения и молиться перед ними каждые пятнадцать дней, а также чтить годовщину.
Единожды осуществив торжественные похоронные обряды, кредиторы, точно шакалы, напали на имущество учителя. Осквернили священные тексты и лабораторию, перевернули мате, погубили заготовки лекарственных растений, порвали в клочья старательно сочиненные стихотворения, вынесли мебель и предметы искусства, вытоптали прекраснейший сад и в конец расправились с древним особняком. Немного ранее Тао Чьен припрятал золотые иголки для иглотерапии, ящик с медицинскими инструментами и кое-какие необходимые средства, ведь последние три года от основных денег удавалось понемногу откладывать, когда наставник стал мало-помалу поддаваться старческому слабоумию. Намерением молодого человека было не ограбить почтенного "чжун и", а лишь потратить эти деньги на его же пропитание, потому что видел продолжающийся рост долга и боялся за будущее. В воздухе запахло было самоубийством, но Тао Чьен оказался обладателем совершенно неожиданных средств. Владение подобным состоянием могло бы стоить ему головы. Ведь это считалось чуть ли не главным преступлением как среди низших, так и высших слоев общества, однако ж, сам был уверен, что о данном деле никто не узнает, за исключением духа покойника, который без сомнения одобрил бы действия молодого человека. И разве наставник не предпочел бы вместо оплаты всего лишь одного из многочисленных долгов кровожадным заимодавцам наградить своего верного слугу и ученика? Вот с этим скромным сокровищем и комплектом чистой одежды Тао Чьен и сбежал из города. И ему в голову мгновенно пришла идея вернуться в свою родную деревню, однако подобную мысль пришлось тотчас отвергнуть. Для своей семьи этот юноша навсегда останется Четвертым сыном и будет должен проявлять покорность и послушание всем старшим братьям. Ему придется работать на остальных членов своей семьи, принять супругу, которую выберут, и смириться с нищетой. Молодого человека туда не звало ничто, даже и сыновние обязанности, которые выпали на долю его старших братьев. Нужно было лишь уйти далеко, где бы никак не достигла длинная рука китайского правосудия. На ту пору юноше стукнуло только двадцать лет, и не хватало одного года, чтобы подошло к концу десятилетнее рабство, ведь сейчас любой из заимодавцев мог спокойно обжаловать свое право до наступления указанного возраста распоряжаться им, точно рабом.
Тао Чьен