Два врача согласились насчет того, каждый исходя из перспективы своего личного опыта, что роды стали для Лин настоящим испытанием огнем. В этом вопросе еще далеко было не все ясно, ведь как в Европе, так и в Китае многое здесь зависело от рук повивальных бабок, хотя данное дело предполагалось обстоятельно изучить. Не очень-то верилось опыту неотесанной бабищи, как о том судили все коллеги по этому ремеслу. Таких видели за работой вечно с омерзительными руками, каким-то колдовством и зверскими методами – именно с помощью подобных средств вырывали дитя из чрева матери, поэтому совместно решили освободить Лин от такого поистине злосчастного опыта. Молодой особе, тем не менее, не хотелось рожать на виду у двух мужчин, особенно когда один из них был этаким дурачком с погасшим взором, который даже не умел по-человечески говорить. Тогда умолила мужа, чтобы позвал акушерку из их квартала, потому что элементарные правила приличия не позволяют ей раздвинуть ноги перед каким-то иностранцем, но Тао Чьен, намеревавшийся потакать жене вечно, на этот раз проявил непреклонность. В конце концов, ему было разрешено сделать все лично, а Эбанисер Хоббс тем временем побудет поблизости и, если потребуется, окажет поддержку словами. Впервые роды заявили о себе приступом астмы, который чуть было не стоил Лин жизни. Объединив усилия, чудом удалось дышать животом, за счет чего оттуда вышел новорожденный, и все же Тао Чьен со всеми своими любовью и знаниями, как и Эбанисер Хоббс, опираясь на теоретические сведения в области медицины, были не в состоянии оказать ей должную помощь. Спустя десять часов, когда вопли матери перешли в пронзительное клокотание утопленницы, а малыш, тем временем, не думал появляться на свет, Тао Чьен выбежал на всех порах в поисках повивальной бабки и, несмотря на свое отвращение, вскоре таковую почти волоком и привел. Как Чьен и Хоббс того и опасались, женщина представляла собой вонючую старуху, с которой было совершенно невозможным обменяться даже малейшими медицинскими познаниями, потому что последняя руководствовалась далеко не наукой, а скорее значительным опытом и древнейшим инстинктом. Начала с того, что избавилась от двух мужчин одним тычком, запретив тем высовываться из-за занавески, разделяющей два помещения. Тао Чьен так никогда и не узнал о том, что произошло за той перегородкой, хотя и немного успокоился, услышав, как Лин, не задыхаясь, дышит и сильно кричит. В последующие часы, пока изнуренный Эбанисер Хоббс спал в кресле, а Тао Чьен в отчаянии советовался с духом своего наставника, Лин подарила этому миру девочку, но, к сожалению, практически безжизненную. Так как речь шла о создании женского пола, то ни повивальная бабка, ни тем более отец особо не переживали о том, чтобы ребенок выжил. Напротив, оба ставили себе задачу спасти мать, которая, скорее всего, потеряла почти что все силы, и это было заметно даже по сочившейся между ног крови.
Лин едва ли сожалела о смерти малышки, потому что предполагала, что вряд ли бы смогла воспитать ее сама. После таких неудачных родов крайне медленно приходила в себя и лишь временами пыталась стать по-прежнему веселым другом в различных ночных развлечениях. С той же выдержкой, что помогала скрывать боль в ногах, изображала восторг от страстных объятий своего мужа. "Секс – это путешествие, целое священное путешествие", - эти слова она часто говорила молодому человеку, но уже без должного воодушевления, которым следовало бы сопровождать все дело. Тао Чьен настолько желал такой любви, что даже приноровился игнорировать один за другим разоблачительные знаки и до последнего все продолжал верить, что Лин еще такая же, как и раньше. О сыновьях, настоящих мужчинах, он мечтал годами, однако же, теперь всего лишь стремился защитить свою супругу от очередной беременности. Чувства к Лин этого мужчины сменились таким благоговением, которое признавала лишь она одна. Ведь считал, что никто не смог бы понять этой докучливой, питаемой к женщине, любви, никто не знал Лин лучше него, никто даже и не предполагал, какой свет в его жизнь привнесла милая особа. Я счастлив, как я счастлив, - все повторял молодой человек, чтобы как-то отдалить пагубные предчувствия, которые, стоило лишь зазеваться, тут же его охватывали. Тем не менее, все было далеко не так. Уже не смеялся с прежней беззаботностью и когда находился рядом с ней, то едва мог удовлетворить женщину, за исключением каких-то идеальных моментов плотского наслаждения, потому что теперешняя жизнь скорее превратилась в обеспокоенное наблюдение за человеком, здоровье которого никогда не было стабильным. Ясно осознавал хрупкость любимого создания, то и дело измеряя ритм ее дыхания. Уже почти что возненавидел так называемые "золотистые ирисы", которые на первых порах своего брака все целовал и целовал, вдохновленный восторженностью желания. Эбанисер Хоббс поощрял Лин совершать длительные прогулки на свежем воздухе, которые, несомненно, укрепляют легкие и возбуждают аппетит, но до того как она падала в обморок, едва ли удавалось сделать шагов десять. Тао не мог постоянно оставаться рядом со своей женой, как на то намекал Хоббс, потому что был обязан обеспечивать как ее, так и себя. Каждое мгновение вдали от любимой казалось ему преисполненным несчастья, временем, крадущим их взаимную любовь друг к другу. Положил в услужение своей возлюбленной всю свою фармакопею и различные познания, приобретенные за многие годы практики в медицине, но через год после родов Лин окончательно превратилась в тень той веселой девушки, какою была прежде. Муж пытался рассмешить любимую, но улыбки двоих практически всегда выходили ненастоящими.
Настал день, когда Лин уже не смогла встать с постели. Все чаще задыхалась, а основные силы уходили на кашель с кровью и попытки подышать свежим воздухом. Отказывалась есть, за исключением нескольких ложечек пустого супа, настолько были изнурительными прикладываемые к приему пищи усилия. Спала урывками и только тогда, когда немного успокаивался кашель. Тао Чьен подсчитал, что вот уже шесть недель любимая дышит с ровным хрипом, словно была всегда погружена в воду. Поднимая ее на руки, то и дело убеждался, как она теряет в весе, а душа, тем временем, сжималась от ужаса. Видел свою любимую настолько страдающей, что, казалось, пришедшая смерть должна стать облегчением, но с приходом зловещего рассвета, вновь и вновь обнимая леденящее тело Лин, он сам искренне верил, что умрет тоже. Долгий и ужасный крик, рождаемый из глубины самой земли, точно вопль вулкана, сотрясал дом и будил чуть ли не весь квартал. Прибегали соседи, грубо врывались внутрь и находили его лежащим обнаженным посреди комнаты с женой на руках и испускающим вопли. Тогда им приходилось живо отделять его от тела и удерживать вплоть до прихода Эбанисера Хоббса, который заставлял друга проглотить некоторое количество опиума, уж точно способного свалить человека с ног.
Тао Чьен, находясь в крайнем отчаянии, полностью ощущал себя вдовцом. Создал у себя дома алтарь с портретом Лин, рядом с которым разложил кое-какие свои и принадлежности любимой и в отчаянном созерцании проводил перед ним много времени. Перестал принимать своих пациентов и разделять с Эбанисером Хоббсом освоение чего-то нового и научных изысканий, основанных на их дружбе. У него вызвали отвращение советы англичанина, который стоял за принцип "клин клином вышибают". К тому же, лично он лучшим средством прихода в себя после различного рода потрясений считал посещение портовых борделей, где бы смог выбрать немало женщин с уродливыми ногами, как тот называл "золотистые ирисы", и все это вдруг разом пришло на ум молодому человеку. И как тот даже смог намекнуть на подобное заблуждение? Не существовало такого человека, кто сумел бы заменить Лин, никогда не полюбит какую-либо другую, - вот насчет чего Тао Чьен был абсолютно уверен. В это время принимал от Хоббса лишь бутылки его старого виски. Не одна неделя прошла в сонном от алкоголя состоянии до того, как у него вышли все деньги. Поэтому постепенно вынужден был продавать либо закладывать какие-то вещи, и так длилось вплоть до дня, когда уже не смог в очередной раз оплатить ренту, почему и должен был переехать в гостиницу низкого пошиба. Тогда и вспомнил, что как-никак он был "чжун и" и вновь принялся за работу, хотя и выполнял ее с грехом пополам, в грязной одежде, с взъерошенной косичкой и неаккуратно выбритым лицом. Так как у доктора было все в порядке с репутацией, пациенты терпимо относились к его виду пугала и нелепым ошибкам подвыпившего в обращении с бедными, но вскоре и те перестали прибегать к данным консультациям. Также и Эбанисер Хоббс больше не звал молодого человека, чтобы обсудить трудные случаи, потому что утратил веру в компетентность последнего. Но до той поры оба как нельзя лучше дополняли друг друга. Впервые англичанин смог смело заниматься хирургией, благодаря сильным лекарственным средствам и золотым иголкам, что были способны смягчить боль, уменьшить кровотечение и сократить время зарубцевания, китаец же научился пользоваться скальпелем, а также освоил другие методы европейской науки. Однако ж с трясущимися руками и глазами, заволакивающимися слезами и чуть ли не ядом, для пациентов Тао Чьен олицетворял собой скорее опасность, нежели помощь.
Весной 1847 года в судьбе Тао Чьена снова произошел внезапный поворот, какие уже случались с ним пару раз в жизни. По мере того как растерял своих привычных пациентов и вдобавок распространился слух о потере его авторитета как врача, вынужден был сосредоточиться на кварталах порта, где жили самые отчаявшиеся, никому из которых особо не требовались рекомендации врача. В основном, случаи были заурядными, как-то: ушибы, ножевые ранения и пулевые отверстия. Однажды ночью Тао Чьена срочно вызвали в некую таверну, где потребовалось зашить рану моряку после очередной крупной потасовки. Его провели в заднюю часть помещения, где мужчина, точно чурбан, лежал без сознания со вскрытой головой. Его противник, норвежец гигантских размеров, поднял тяжелый деревянный стол и воспользовался им как дубиной, защищаясь от нападавшей группы китайцев, намеревавшихся устроить тому памятную взбучку. Бросили бы стол поверх норвежца и уж точно изрубили бы его, если в качестве подмоги не появились бы несколько скандинавских матросов, которые выпивали в том же помещении, и начавшееся было обсуждение подвыпивших игроков не перешло бы в битву на почве расизма. Когда подошел Тао Чьен, могущие передвигаться исчезли довольно быстро. Норвежец возвратился невредимым на свое судно в сопровождении двух английских полицейских, и единственными, кого было возможно осознавать вблизи, оказались находящаяся в агонии жертва и помощник капитана, которые и устроили этого человека как можно дальше от полиции. Если бы дело касалось европейца, мужчине, разумеется, предоставлялась возможность излечиться от раны в британской больнице, но так как речь шла об азиате, власти порта не придавали особого значения данному инциденту. Тао Чьену хватило и взгляда, чтобы определить, что сам ничего не сможет сделать этому несчастному с разбитым черепом и чуть ли не вытекающими наружу мозгами. Этими словами он и объяснил всю ситуацию помощнику капитана, бородатому и грубому англичанину.
- Проклятый китаец! Неужели не можешь стереть кровь и зашить ему голову? – потребовал тот.
- Да у него же рассеченный череп, зачем же зашивать? У человека есть полное право спокойно умереть.
- Он не может умереть! Мое судно выходит в море на рассвете, и этот человек мне просто необходим на борту. Ведь он же повар!
- Сожалею, - возразил Тао Чьен, почтительно извиняясь, старательно скрывая отвращение, что в нем вызывал тот глупый простачок.
Помощник капитана попросил бутылку можжевеловой водки и пригласил Тао Чьена выпить с ним. Если при жизни повара все было более-менее благополучно, совсем неплохо выпить за него рюмку, - сказал человек, - чтобы впоследствии более не возвращался его чертов призрак, будь он проклят, чтобы по ночам так таскать за ноги весь экипаж. Затем расположились от умирающего в нескольких шагах и никуда не торопясь как следует напились. Время от времени Тао Чьен наклонялся, чтобы сосчитать его пульс, прикидывая, что жить человеку осталось всего лишь несколько минут, однако последний проявил большую сопротивляемость, нежели то ожидалось. От "чжун и" мало было проку, так как англичанин наливал тому один стакан за другим; свой же, тем временем, напротив, еле потягивал. Вскоре тот ощутил головокружение и уже не мог вспомнить, зачем они встретились именно здесь. Спустя час, когда пациент перенес пару ужасающих судорог и испустил дух, Тао Чьен пребывал в растерянности, размышляя, для чего, не имея никаких знаний, все еще слоняется по земле.
Проснулся от сияющего света полуденного солнца, с огромным трудом продрал глаза и едва удалось чуть приподняться, как увидел себя в окружении неба и воды. Помедлил достаточное время, отдавая себе отчет в том, что находится в тени от большой веревочной бобины на палубе судна. Каждый удар волн о борта судна отдавался в его голове словно восхитительный колокольный звон. Решил было прислушаться к голосам и крикам, но был ни в чем не уверен, равно как и не мог ощутить себя находящимся в аду. Удалось встать на колени и даже продвинуться на четвереньках пару метров, когда его охватила тошнота и повалила ничком. Несколько минут спустя почувствовал, будто удар палкой, вылитое на голову ведро холодной воды и голос, обращавшийся к нему на языке кантон. Поднял взор и встретился взглядом с безбородым и симпатичным лицом, что приветствовало его с широкой улыбкой, в которой недоставало половины зубов. Второе ведро с морской водой окончательно вывело его из столбняка. Молодой китаец, который с таким рвением измочил человека, наклонился в его сторону, продолжая ржать и похлопывать себя по ляжкам так, словно в этот момент его трогательная натура была неотразимо привлекательной.
- Где я? – удалось кое-как промямлить Тао Чьену.
- Добро пожаловать на борт судна "Либерти"! По-видимому, мы взяли курс на запад.
- Но я не хочу никуда уезжать! Мне немедленно нужно сойти на берег!
Подобные намерения были встречены лишь новыми смешками. Когда, наконец, удалось обуздать свой приступ смеха, мужчина объяснил, что, мол, того "наняли", также и поступили с ним самим пару месяцев назад. Тао Чьен почувствовал, что вот-вот упадет в обморок. Данный метод приема людей на работу был ему хорошо знаком. Если не хватало людей, чтобы полностью укомплектовать экипаж прибегали к вольной практике спаивания либо оглушали простодушных с помощью удара палкой по голове, таким способом завербовывая людей практически насильно. Жизнь на море тяжела и не шибко оплачиваемая. К ней еще стоит прибавить различные несчастные случаи, плохое питание и болезни, что все вместе ухудшало условия существования, ведь с каждым путешествием умирало все больше людей, тела которых тут же поглощала глубь океана и более никто о них не вспоминал. Вдобавок, как правило, капитаны представляли собой этаких деспотов, которые никогда и ни перед кем не отчитывались, а за любой промах члена экипажа наказывали розгами. В Шанхае капитанам судов было необходимо заключить соглашение для того, чтобы отделить посредников от свободных людей и при этом чтобы матросы не приходили во взаимную ярость. Ведь до этого соглашения, каждый раз, когда кто-то сходил в порту, чтобы слегка промочить горло, то встретить очередной рассвет такому человеку уже грозило на другом судне. Помощник капитана судна "Либерти" решил заменить мертвого повара Тао Чьеном – на его взгляд все "желтенькие" выглядели одинаковыми, и было все равно один либо другой – и после того, как слегка свел с ума человека, заставил последнего взойти на борт. Перед тем, как тот проснется, оставил отпечаток его большого пальца в договоре, таким способом хорошо подготовив еще одного помощника к службе на два года. Постепенно величие случившегося четко обрисовалось в притупленном мозгу Тао Чьена. Мысль взбунтоваться, равно как и совершить самоубийство так и не пришла ему в голову. И все же предполагал сбежать с судна, едва лишь то пристанет к берегу в любой точке света. Какой-то молодой человек помог ему подняться на ноги и умыться, затем отвел в трюм судна, где каюты и гамаки располагались в ряд. Определил тому место, а также ящик, где можно было хранить свои принадлежности. Тао Чьен подумал было, что потерял все, однако увидел свой чемодан с медицинским инструментами на дощатом полу, что одновременно служил и кроватью. Помощник капитана, движимый добрыми побуждениями, решил сохранить вещи. Тем не менее, портрет Лин так и остался в его алтаре. Придя в ужас не на шутку, понял, что, возможно, дух его жены не нашел бы себе достойного места среди океана. Первые дни плавания обернулись сплошным мучением от недомоганий, порой, молодого человека искушала мысль броситься за борт и покончить со страданиями раз и навсегда. Так как едва держался на ногах, то его определили младшим помощником на кухне, где вся утварь висела на нескольких крючках, при каждом сотрясении ударяясь друг о друга с оглушительным шумом. Свежий провиант, полученный в Гонконге, истощился крайне быстро, и вскоре не осталось ничего за исключением рыбы и соленого мяса, бобов, сахара, нутряного сала, червивой муки и настолько зачерствевших лепешек, что зачастую приходилось делить их с помощью ударов молотка. Абсолютно все продукты питания сбрызгивались соевым соусом. Каждому матросу причитался стакан водки в день, чтобы облегчить страдания и прополоскать рот, потому что одной из многочисленных проблем, случающихся у живущих морской жизнью людей, являются воспаленные десна. На капитанский стол Тао Чьен рассчитывал подать яйца и английский мармелад, который должен был беречь как зеницу ока, и об этом, впрочем, ему говорили. Порции высчитывались так, чтобы хватило на все морское путешествие. Если, конечно, не возникнут естественные препятствия, как-то: бури, что собьют экипаж с маршрута, либо недостаток ветра, а то и безветрие, которое вызовет остановку судна, тогда бы пришлось дополнить свой рацион свежей рыбой, что по дороге попадется в сети. Кулинарного таланта от Тао Чьена никто и не ожидал, его роль состояла лишь в разумном распределении продуктов питания, ликера и пресной воды, предназначавшихся каждому человеку, а также должен был бороться с крысами и защищать имущество от порчи. А еще в обязанности входило следить за соблюдением правил мореплавания и чистоты на борту, как тем занимался любой другой моряк.