- Ох, я понимаю, - нараспев говорит она, - мне это тоже не нравится, вот только Милдред так часто отсутствует, что нам приходится вникать в ее книги, а у нее нет никакой системы ведения дел - по нулям. - "По нулям" - это уже с чужого голоса. - По правде говоря, - продолжает петь Дженис, - никто из нас не удивится, если выяснится, что она нагрела папу на миллионы.
- М-да. Слушай, Дженис. Похоже, ты там развлекаешься вовсю…
- Развлекаюсь? Да я работаю, родненький.
- Ну конечно. Может, расскажешь, что все-таки происходит, черт тебя дери?
- В каком смысле - что происходит? Ничего не происходит, кроме того, что твоя жена старается принести домой лишний кусок хлеба.
- Хлеба?
- Что происходит! В самом деле - что? Ты, может, думаешь, семь долларов, или сколько ты там получаешь в час за то, что сидишь в потемках и ковыряешься со своей дурацкой машиной, - это хорошие деньги, а на самом деле, Гарри, на сто долларов ничего теперь не купишь - они просто уплывают.
- Господи, на кой мне твоя лекция по инфляции? Я хочу только знать, почему моей жены никогда нет дома и она не готовит мне и своему треклятому сыну растреклятый ужин.
- Гарри, тебе кто-нибудь что-то про меня наплел?
- Наплел? Да кто? Дженис, просто скажи, ставить мне два "ужина для телезрителей" в микроволновку или нет?
Молчание. И он вдруг видит, как крылья ее сложились и прервалась ее песнь, и он в воображении взмывает ввысь, ни к чему не привязанный, свободный. Давнее предчаяние, что-то смутное. Дженис говорит, взвешивая слова, и Кролик чувствует себя как ребенок, наблюдающий за матерью, которая кладет столовой ложкой сахар в сбивалку.
- Ты мог бы это сделать, родненький? Только сегодня? Мы тут застряли с одной небольшой проблемой, никак не справимся, правда. Объяснять слишком сложно, но нам надо разобраться в некоторых цифрах, иначе мы не сможем выдать завтра жалованье.
- Кто это "мы"? Твой отец там?
- Ну конечно.
- Можно мне его на пару слов?
- А что такое? Он сейчас вышел на площадку.
- Я хочу узнать, достал ли он билеты на бейсбол, на игру "Взрывных". Малец до смерти хочет пойти.
- Ну, вообще я что-то его не вижу. Он, наверно, поехал домой ужинать.
- Значит, вы там вдвоем с Чарли.
- Есть и другие - заходят, уходят. Мы отчаянно пытаемся разобраться в этой каше, которую заварила Милдред. Это последний вечер, Гарри, обещаю. Я буду дома часов в восемь-девять, а завтра вечером давайте все вместе пойдем в кино. В Западном Бруэре все еще идет этот фильм про космос - я заметила сегодня утром, когда проезжала мимо.
Кролик вдруг устал от этого разговора, от всего вообще. Вокруг кипит какая-то непонятная энергия, и он не в силах в этом разобраться. Человеческие аппетиты сокращаются, а аппетиты мира - никогда.
- О'кей, приезжай домой, когда сможешь. Но нам надо поговорить.
- Поговорим, Гарри, с удовольствием! - Тон у нее такой, будто предлагает ему не поговорить, а потрахаться, хотя он-то имел в виду именно поговорить. Она кладет трубку - нетерпеливо и с явным удовлетворением - так ему слышится этот щелчок.
Кролик открывает еще одну банку пива. Язычок отламывается, так что ему приходится искать заржавевшую старую открывалку, лежащую на самом дне ящика для ключей. Он разогревает два бифштексовых ужина "Солсбери" и, пока печь раскаляется до 400 градусов, читает указанный на пакете состав: вода, говядина, горошек, обезвоженная картофельная стружка, панировочные сухари, грибы, мука, масло, маргарин, соль, мальто-декстрин, томатная паста, кукурузный крахмал, вустерширский соус, гидролизованный овощной протеин, глутамин, обезжиренное сухое молоко, сушеный лук, приправы, сахар, карамельный краситель, специи, цистеин и тиамин гидрохлорид, гуммиарабик. Из картинки на фольге нельзя понять, как все это смешивается. Кролик всегда считал, что гуммиарабик существует для того, чтобы стирать карандаш. Ему тридцать шесть лет, а знает он меньше, чем знал раньше. Разница лишь в том, что теперь он знает, как много он не узнает уже никогда. Не узнает, как говорить по-китайски или каково это - лечь в постель с африканской принцессой. В шестичасовых новостях речь идет только про космос, только про пустоту - какой-то лысый дядька, манипулируя модельками, показывает стыковку и расстыковку, а потом комментатор толкует, какое значение это будет иметь в ближайшие пятьсот лет. Они все вспоминают Колумба, но, насколько понимает Кролик, сейчас происходит все как раз наоборот: Колумб плыл вслепую и неожиданно наткнулся на нечто, а тут ребята точно знают, куда они летят - в большую круглую пустоту. Бифштекс "Солсбери" отдает консервантами, и Нельсон проглатывает лишь несколько кусочков. Кролик пытается подзадорить его шуткой:
- "Ужин для телезрителей" без телевизора не идет в горло.
Они прокручивают каналы, пытаясь найти что-нибудь интересное, но нет ничего, лишь после девяти в "Шоу Кэрол Бэрнетт" появляется Кэрол, и она с Гомером Пайлом разыгрывает по-настоящему смешную пародийную сценку на тему Одинокого Рейнджера. Это уводит Кролика в ту пору, когда он слушал радио на Джексон-роуд, сидя в кресле, ручки которого были все в темных жирных пятнах от крекеров с арахисовым маслом, - он раскладывал крекеры на ручках, сидел и слушал. Маму от этого всякий раз чуть кондрашка не хватала. Каждый понедельник, среду и пятницу программа начиналась в семь тридцать вечера; летом ты прибегал домой, погоняв по улице банки или поиграв в пятнашки; на задних дворах все затихало, а потом в восемь хлопали двери и снова начинались игры, стояли щедрые летние дни, когда темнота наступает только на время сна, и война шла за морями-океанами, чтобы каждый его день был наполнен таким счастьем, чтобы он мог безмятежно расти. И лопать хлопья.
В сегодняшней пародии у Одинокого Рейнджера есть жена. Она сердито топает взад-вперед по хижине и все жалуется, как ей опостылела домашняя работа, вся ее одинокая жизнь. "Тебя и дома-то не бывает, - говорит она, - не успеешь глазом моргнуть, как ты уже умчался, только пыль столбом. Знай себе горланит: "Эге-гей, Сильвер!". Зрители за кадром смеются, смеется и Кролик. А Нельсон не видит тут ничего смешного. Кролик говорит:
- С этого всегда раньше начиналась программа.
Мальчишка раздраженно бросает: "Да знаю, пап", и Кролик что-то пропускает в развитии сюжета, там была какая-то шутка, которой он не услышал - уловил лишь замирающий смех.
Теперь жена Одинокого Рейнджера сетует на то, что Дэниел Бун привозит жене красивые меха. "А я что от тебя имею? Серебряную пулю". Она открывает какую-то дверь, и оттуда на пол высыпается целый бушель серебряных пуль. И дальше на протяжении всей сценки Кэрол Бэрнетт, Гомер Пайл и тот, кто исполняет роль Тонто (не Сэмми Дэвис-младший, а какой-то другой теленегр), без конца наступают на эти пули, поскальзываются, грохочут ими - явно не по замыслу сценариста и режиссера. Кролик думает о том, сколько миллионов телезрителей смотрит это, какие миллионы платят за это спонсоры, и никто не потрудился подумать, к чему это приведет - если под ногами у актеров окажется россыпь серебряных пуль.
Тонто говорит Одинокому Рейнджеру: "В другой раз лучше вложи пулю в ружье".
Жена перекидывается теперь на Тонто: "Нашел дружка! Почему мы все время должны кормить его ужином? Он-то нас к себе небось никогда не зовет".
Тонто говорит, что, приди она к нему в вигвам, ее тут же умыкнут семь или восемь сорвиголов. А она вместо того, чтобы испугаться, проявляет интерес. Она вращает своими большими глазами и говорит: "Поехали к тебе, que mas sabe".
- Пап, что значит "que mas sabe"? - спрашивает его Нельсон.
Кролик, к своему удивлению, вынужден признаться:
- Не знаю. Что-то вроде "дружище" или "шеф", наверно.
Вообще-то он совсем не понимает, кто такой Тонто. Одинокий Рейнджер - он белый, так что стоит за закон и порядок на подвластной ему территории, а Тонто? Иуда, предатель своего народа, ни в чем не заинтересованный одиночка, абстрактная добродетель. Когда получил он положенные денежки? Почему он так предан чужаку в маске? В дни войны никто таких вопросов не задавал. Просто Тонто был "на стороне правильно мыслящих". Тогда казалась реальной такая мечта - красные и белые будут жить вместе, красные полюбят белых и сольются воедино, как красные и белые полосы американского флага. Куда же подевались "правильно мыслящие"? Отвечая Нельсону, Кролик пропустил несколько шуток. Сцена приближается к кульминации. Жена говорит Одинокому Рейнджеру: "Выбирай между им и мной". Стоит и смотрит злющим взглядом, скрестив руки на груди.
Одинокий Рейнджер раздумывает недолго. "Седлай лошадей, Тонто", - говорит он. Ставит на проигрыватель пластинку с увертюрой из "Вильгельма Телля", и оба уезжают. Жена на цыпочках - наступив-таки на пулю - пробирается к проигрывателю и меняет пластинку - ставит "Индейскую песнь любви". Тонто входит с другой стороны экрана. Они обнимаются и целуются. "Я всегда ратовала, - признается телезрителям Кэрол Бэрнетт, и лицо ее занимает весь экран, - за более тесную связь с индейцами".
Взрыв смеха невидимых зрителей - даже Кролик, сидя в кресле у себя дома, смеется, но, несмотря на смех, эта шутка кажется плоской - возможно, потому, что все привыкли считать Тонто чистым и благородным, выше всех вокруг, как Иисус или Армстронг.
- Пора спать, а? - говорит Кролик. Он выключает приемник, где показывают длинный перечень всех, кому создатели программы приносят свою благодарность. Звездочка вспыхивает и гаснет.
Нельсон говорит:
- Ребята в школе говорят, у мистера Фоснахта была связь с другой женщиной, поэтому он и разошелся с женой.
- А может, потому, что ему надоело гадать, которым глазом она смотрит на него.
- Пап, а что значит "связь"?
- Ну, это когда двое встречаются, хотя оба состоят в браке с кем-то другим.
- А у тебя или у мамы когда-нибудь так было?
- Не сказал бы. Я однажды устроил себе отпуск - не очень надолго. Тебе тогда еще не было трех лет. Ты не помнишь.
- А вот помню. Помню, мама много плакала, и все гнались за тобой на похоронах малышки, а еще я помню, как стоял в комнате на Уилбер-стрит, и, кроме тебя, в комнате никого больше не было, и я смотрел на город из окна и знал, что мама в больнице.
- М-да. Скверные это были дни. В субботу, если дедушка Спрингер добудет билеты, как обещал, мы с тобой пойдем на бейсбол.
- Знаю, - бросает мальчишка безо всякого энтузиазма и направляется к лестнице.
Когда раз-другой в день боковым зрением Гарри вдруг видит в доме какую-то женщину, но эта женщина не Дженис, а всего лишь его длинноволосый сын, это выбивает его из колеи.
Еще пива. Кролик сбрасывает недоеденный ужин Нельсона в кухонный "перемалыватель" отходов, от которого иногда несет какой-то сладкой гадостью, потому что в Пенн-Виллас канализационные трубы положены кое-как. Кролик идет по нижнему этажу, собирая посуду для посудомойки: Дженис любит оставлять чашки с недопитым кофе и блюдца, полные окурков, а также рюмки с потеками от вермута на первой подвернувшейся плоскости - на крышке телевизора, на подоконнике. Ну где ей разобраться в каше, которую якобы заварила Милдред? Возможно, вне дома она чудо эффективности. Резва, как конь: "Э-гей, Сильвер!" Тесная связь с индейцами. Бедный папка с его слухами. Бедная мама - лежит там, беспомощная жертва злых языков и кошмаров. Мозги у них обоих высохли как сено, и по ним шныряют крысы. Кролик старается не думать об этом. Он смотрит в окно и видит в сумерках черный силуэт телевизионной антенны, алюминиевый стояк с вешалками, баскетбольное кольцо на далеком гараже. Как заинтересовать мальчишку спортом? Если он не вышел ростом для баскетбола, пусть будет бейсбол. Только не пустота. Только бы он узнал этот переполняющий душу восторг, который дает силы жить дальше. А если он сейчас ничем не заполнит пустоту внутри себя, долго он не продержится, потому что чем дальше мы живем, тем пустоты в нас все больше. Кролик отворачивается от окна и видит на всем в своем доме недолговечный дешевый лоск - попользоваться и выбросить. Синтетическая обивка дивана и кресла в гостиной, искусственная вычурность лампы, которую купила Дженис, - основанием ей служит перевитый проволокой утяжеленный кусок дерева-плавника, какое-то ненатуральное на вид натуральное дерево полок, на которых ничего нет, кроме двух-трех пепельниц, громко возвещающих, что это - сувениры с ярмарки; блестящая стальная мойка и кухонный линолеум с его безумными разводами, будто пятна масла на воде, одно с другим, как известно, не смешивается. Окошко над мойкой черное и матовое, такие же окошки в сумасшедших домах, только там они закрашены оранжевым. Кролик видит в стекле отражение своих мокрых рук под слоем воды в мойке. Он сплющивает алюминиевую банку из-под пива, которую он сам не заметил, как осушил. Ее содержимое в желудке отзывает металлом - от пива один вред здоровью и вес набираешь. Что-то с чем-то там не смешивается. Должно быть, от усталости он не может додумать ни одной мысли и сделать какой-то вывод. Кролик заставляет себя подняться по лестнице, машинально проделывает все необходимые движения - раздевается, чистит зубы и опускается на кровать, не потрудившись выключить внизу и в ванной свет. По монотонному приглушенному звуку радио он понимает, что Нельсон еще не спит. У Кролика мелькает мысль, что надо бы встать и пожелать ему спокойной ночи, благословить мальчика, но невероятная тяжесть придавливает его к кровати, а свет в спальне сына продолжает гореть, и оттуда слышится постукивание, открываются и закрываются двери - парень ищет, чем бы заняться. С самого младенчества Кролик лучше всего спит, когда другие на ногах - прямые, как гвозди, скрепляющие мир, как уличные фонари, столбы с указателями улиц, стебли одуванчика, паутина…
Что-то большое проскальзывает к нему в постель. Дженис. Светящиеся часы на комоде показывают без пяти одиннадцать - обе стрелки слились воедино. Дженис такая теплая в своей ночной рубашке. Кожа теплее простыней. А ему снилось, что он мчится по параболе, пытаясь с нее не сорваться, хотя то, чем он правит, не слушается, сопротивляется, как поломанные сани.
- Ну как - разобрались? - спрашивает он.
- Почти. Извини меня, Гарри. Папа вернулся, и невозможно было улизнуть.
- Вы у него пашете, как негры на плантации, - с трудом ворочая языком, произносит Кролик.
- А как вы с Нельсоном провели вечер?
- Да никак.
- Кто звонил?
- Никто.
Кролик чувствует, что хоть и поздно, она оживлена, возбуждена и хочет поговорить, извиниться, помириться с ним. Ее присутствие в постели все меняет - из неприветливого плота, на котором он пытается плыть по извилистому курсу, постель превратилась в уютное гнездышко, в выложенную мягким впадину. Рука Дженис протягивается к нему, и Кролик отработанным, инстинктивным жестом спортсмена, привыкшего защищать это место, отбрасывает ее. Дженис тотчас поворачивается к нему спиной. Он с этим мирится. Просто придвигается к ней. Ее талия, где под кожей нет костей, образует провал - словно нырнула вниз птица. Когда Кролик женился на ней, он боялся, что она располнеет, как мать, но с возрастом в ней все больше и больше проявляется ее папаша - тощий, шустрый проныра. Рука Кролика покидает выемку и движется к животу жены, слегка, приятно дряблому - ведь она дважды рожала. Какое все мягонькое, как щенячий загривок. Может, надо было позволить ей завести еще одного вместо умершей малышки? Возможно, это его ошибка. Тогда он словно стоял на краю бездонной ямы - ее утроба и могила, секс и смерть, и он кинулся наутек от ее причинного места, словно спасаясь от разверстой пасти тигра. Пальцы его движутся ниже, касаются завитушек, передвигаются еще ниже, обнаруживают там уже образовавшуюся влажность. Он успевает подумать о клавишах линотипа у него под рукой, о том, что завтра на работу, - и вот он уже там.
"Верити пресс" существует, печатая бланки заказов, билеты на благотворительные балы, политические плакаты осенью, школьные памятные ежегодники весной, рекламные листки для супермаркетов, объявления о распродажах, рассылаемые по почте. На ротационном станке они печатают еженедельную "Бруэр вэт", которая специализируется на городских скандалах, поскольку все "серьезные" местные новости и новости по стране печатают две ежедневные газеты. Когда-то они печатали также журнал "Шокельштуль" на немецком языке - он издавался с 1830 года. Уже при Кролике ему дали умереть: тираж его упал до считанных тысяч экземпляров, которые раскупались фермерами в дальних уголках округа и в округах по соседству. Кролик помнит об этом, потому что с прекращением выпуска журнала связан уход из типографии старика Курта Шрака, смуглого, насупленного немца с баками, которые кажутся вытатуированными на коже, а не растущими из нее, чтобы при желании их можно было бы сбрить. Волосы у него были черные, а челюсть словно из свинца, он сидел, нахмурясь, в своем персональном углу и получал жалованье лишь за то, что вычитывал статьи на пенсильванском немецком и сам вручную набирал газету простым черным шрифтом, и к литерам никому больше не разрешалось прикасаться. Узорные рамки и большие рисованные буквицы на внутренних страницах были вырезаны на дереве, почерневшем за столетие от черной краски. Шрак так уходил в работу, что в обеденный перерыв поднимет, бывало, голову и заговорит по-немецки с поляком мастером Пайясеком, или с одним из двух работающих в типографии негров, или с одним из Энгстромов.
Шрака любили за то, что он скрупулезно делал то, чего другие не могли делать вовсе. Затем в один из понедельников его рассчитали, а его угол скоро отгородили для граверов.
"Шокельштуль" перестал существовать, да и "Вэт" грозит переметнуться в Филадельфию, на одно из крупных офсетных предприятий. Там все просто: выклеиваешь оригинал - рекламу, фотографии, текст, и даешь в печать. Над "Верити пресс" угрожающе нависло будущее, которое принадлежит холодной обработке материала - фотоофсету, затем фотонабору и компьютерному теленабору, который может запечатлеть тысячи букв в секунду на пленке, близко не касавшейся металла, и запрограммирован даже делать переносы и перегонку строк; но офсетная машина стоит больше тридцати тысяч долларов, так что покуда плоскопечатная машина остается самым доступным способом изготовлять билеты и плакаты. А "Вэт" не сегодня-завтра может закрыться. Большой нужды в этой газетенке никто не испытывает.
"ОБОРУДОВАНИЕ, СОЗДАННОЕ НА БРУЭРСКОМ ЗАВОДЕ, ЛЕТИТ К ЛУНЕ" - так озаглавили материал на первой полосе газеты, главное событие недели. Кролик набирает статью в две колонки, белые пальцы его так и летают, использованные матрицы со стуком падают в каналы своих магазинов у него над головой, точно дождь барабанит по железной крыше.
Когда жители Бруэра будут в это воскресенье смотреть на Луну, она может показаться им немного другой.
Почему?