*
– Ого! – сказал Фрейзер. – Близко положил, да?
Бомбежка и зенитный огонь всех перебудили. Два-три зэка прилипли к окнам, криками подбадривая английских пилотов и зенитчиков; Джиггс, как обычно, взывал к немцам: "Сюда, фриц!" Воистину, это было нечто вроде преисподней. Минут пятнадцать Фрейзер лежал неподвижно, понося шум, затем не выдержал и вскочил. Через всю камеру подтащил к окну стол, в носках на него залез и попытался что-нибудь разглядеть. При каждом разрыве он шарахался от оконного переплета, иногда прикрывая руками голову, но потом вновь приникал к стеклу. Уж лучше так, сказал он, чем ничего не делать.
Дункан спокойно оставался на месте. Закинув руки за голову, он в относительном удобстве лежал навзничь на шконке.
– Всегда кажется ближе, чем на самом деле, – сказал он.
– Что, бомбежка тебя не беспокоит? – недоверчиво спросил Фрейзер.
– Привыкаешь.
– Не страшно, что дурацкая бомбища может лететь прямо в тебя, а тебе даже бошку некуда спрятать?
Камеру заливал сверхъестественно яркий лунный свет. Лицо Фрейзера виднелось отчетливо, но его голубые мальчишеские глаза, светлые волосы и накинутое на плечи бурое одеяло утратили свои цвета – все стало различных оттенков серебристо-серого, как на фотографии.
– Говорят, если на ней значится твое имя,–- сказал Дункан, – она тебя достанет, где бы ты ни был.
– Ладно бы Джиггс этакое ляпнул, – фыркнул Фрейзер. – Он-то и вправду воображает завод на окраине Берлина, где на оболочке бомбы штампуют: "Р. Джиггсу, Уормвуд-Скрабз, Англия".
– Если суждено, накроет и здесь – вот я о чем.
Фрейзер вновь прижался носом к стеклу.
– Хочется думать, что все же удастся повысить свои шансы... Вот сволочь!
Очередной разрыв, от которого задребезжали стекла и зашевелилась кладка у вентиляционной отдушины, заставил его подскочить. Из соседних камер донеслись радостные вопли и чей-то пронзительный надрывный крик: "Хорош, пиздюки!" После чего на миг воцарилась тишина.
Затем вновь залаяли зенитки, посыпались бомбы.
– Смотри, без морды останешься, – сказал Дункан. – Что-нибудь видно?
– Прожектора. Мечутся как угорелые. Зарево пожаров. Непонятно где. Может, весь чертов город уже сгорел дотла. – Фрейзер грыз ноготь. – Мой старший брат служит караульным в Ислингтоне.
– Иди ложись, – помолчав, сказал Дункан. – От тебя ничего не зависит.
– Что и бесит! А козлы-вертухаи сидят в укрытии... По-твоему, чем они заняты? Готов спорить, перекидываются в картишки и жрут виски, злорадно потирая руки.
– Мистер Манди не такой, – вступился Дункан.
– Верно! – хохотнул Фрейзер. – Сидит себе в уголке с трактатом по Христианской науке и силой воображения отгоняет бомбы. Может, последовать его примеру? Ась? Он же пичкал тебя всей этой мурой, да? Поэтому ты такой непробиваемый? – Фрейзер вдохнул, закрыл глаза и заговорил с неестественной безмятежностью: – Бомбы не существуют. Они нереальны. Войны нет. Бомбежки Портсмута, Пизы, Кельна – всего лишь массовая галлюцинация. Люди не гибнут, но, полагая себя мертвыми, лишь чуть-чуть ошибаются, что может случиться со всяким. Войны нет...
Фрейзер открыл глаза. Внезапно наступила тишина.
– Неужели сработало? – прошептал он, но подпрыгнул от очередного разрыва. – Зараза! Не вполне. Давай-ка еще разок, Фрейзер. Плохо стараешься, задрыга! – Он прижал ладони к вискам и вновь завел тихим речитативом: – Никаких бомб. Никакой стрельбы. Никаких бомб. Никакой стрельбы...
Затем плотнее запахнул одеяло, слез со стола и, не переставая бормотать, взад-вперед заходил по камере. При каждом новом взрыве он матерился и прибавлял шагу. Наконец Дункан поднял с подушки голову и раздраженно сказал:
– Кончай мотаться, а?
– Ах, простите, я не даю вам уснуть? – преувеличенно вежливо откликнулся Фрейзер, опять забираясь на стол. – Их приманивает сволочная луна. – Казалось, он разговаривал с собой. – Куда подевались облака? – Фрейзер протер запотевшее от дыхания стекло. С минуту помолчал и опять заныл: – Никаких бомб. Никакой стрельбы. Нет нищеты и несправедливости. В камере нет параши...
– Заткнись! – сказан Дункан. – Чего ты ерничаешь? Это... непорядочно к мистеру Манди.
Фрейзер откровенно заржал.
– Непорядочно к мистеру Манди! – передразнил он. – А что такого, если посмеяться над старичком? – Вопрос прозвучал риторически, но затем Фрейзер, будто осененный мыслью, прямо спросил: – И все-таки, что за дела у тебя с мистером Манди?
Дункан промолчал. Не дождавшись ответа, Фрейзер не унимался:
– Ты же понимаешь, о чем я. Думаешь, я не заметил? С какой радости он дает тебе сигареты, побрасывает сахарку и все такое?
– Мистер Манди добрый, – сказал Дункан. – Здесь он единственный такой надзиратель, спроси кого хочешь.
– Я спрашиваю тебя, – не отставал Фрейзер. – Мне он почему-то не дает курева и сахару.
– Наверное, не сочувствует.
– А тебе, значит, сочувствует? Так, что ли?
Приподняв голову, Дункан теребил обтрепавшийся край одеяла.
– Видимо, так, – сказан он. – Почему-то я вызываю сочувствие. Такое вот у меня свойство. Так и раньше было. В смысле, еще до всего этого.
– Что ли, харя твоя располагает?
– Возможно.
– Пушистые ресницы и все такое.
Дункан выпустил одеяло и набычился.
– Я не виноват, что у меня такие ресницы.
Фрейзер засмеялся, тон его вновь стал иным.
– Разумеется, не виноват, Пирс. – Он спрыгнул со стола, вплотную к стене придвинул стул и сел, разбросав ноги и откинув голову. – Знавал я одну девушку, – начал он, – у которой ресницы были, как у тебя...
– Наверное, ты многих девушек знавал?
– Я не трепло.
– Ну и не надо.
– Эй, сам же завел этот разговор! Я-то спрашивал про тебя и мистера Манди... Просто интересно, неужели он делает такие поблажки только за красивые глаза?
Дункан сел. Он вспомнил руку мистера Манди на своем колене и покраснел.
– Я ничем с ним не расплачиваюсь, если ты это имеешь в виду! – с жаром сказал Дункан.
– Пожалуй, именно это я имел в виду.
– Вот так происходит у тебя с девицами?
– Полегче! Ладно, просто я...
– Что – просто?
Фрейзер замялся.
– Ничего. Только любопытно, как оно слаживается.
– Что слаживается?
– Ну, у таких, как ты.
– Как я? – спросил Дункан. – Что ты хочешь сказать?
Фрейзер заерзал и отвернулся:
– Ты все прекрасно понимаешь.
– Не понимаю.
– Ну хотя бы знаешь, что о тебе здесь говорят.
Дункан чувствовал, что краснеет еще сильнее.
– Такое говорят здесь о любом мало-мальски... культурном человеке, который любит книги, музыку. Иными словами, если ты не скот. Хотя именно сами скоты погрязли в этом как никто другой...
– Я знаю, – тихо сказал Фрейзер. – Но не только это.
– А что еще?
– Ничего... Я слыхал, почему ты здесь оказался.
– Что ты слыхал?
– Тебя посадили, потому что... Ладно, проехали, это не мое дело.
– Нет! Говори, что ты слышал.
Фрейзер пригладил ежик волос и наконец врезал без обиняков:
– Тебя посадили, потому что ты пытался покончить с собой, когда умер твой дружок.
Дункан онемел и замер.
– Извини, – сказан Фрейзер, – Говорю же, это не мое собачье дело. Мне пофиг, за что ты здесь и с кем ты якшался. Если хочешь знать мое мнение, у нас сволочные законы о самоубийстве.
– Кто тебе сказал? – сипло спросил Дункан.
– Не важно. Плюнь.
– Уэйнрайт? Или Биннс?
– Нет.
– Тогда кто?
Фрейзер смотрел в сторону.
– Ну конечно, эта педрилка Стелла.
– Тварь! – воскликнул Дункан. – Меня от нее тошнит. От всей их кодлы. С бабами не спят, а сами стали бабами. Даже хуже баб! Их лечить надо! Я их ненавижу!
– Ладно, – мягко сказал Фрейзер. – Я тоже.
– А сам думаешь, что я такой же!
– Я этого не говорил.
– Думаешь, я из их числа, и Алек был...
Дункан осекся. Здесь он никогда не произносил этого имени, только перед мистером Манди, а сейчас выплюнул его, как брань.
Фрейзер вглядывался сквозь сумрак.
– Алек был твоим... дружком? – осторожно спросил он.
– Никакой он не дружок! – взъярился Дункан. Ну почему всем только одно приходит в голову? – Он просто был моим другом. Что, у тебя нет друзей? У остальных тоже?
– Разумеется. Извини.
– Он просто был моим другом. Если бы ты вырос там, где я, и чувствовал, как я, ты бы понял, что это значит.
– Да, наверное.
Похоже, пик бомбежки миновал. Фрейзер подышал на руки и поработал озябшими пальцами. Затем полез под подушку и достал сигареты. Чуть смущенно предложил Дункану. Тот мотнул головой.
Фрейзер руку не убирал.
– Я хочу, чтоб ты взял, – тихо сказал он. – Ну бери. Пожалуйста.
– Тебе же меньше останется.
– Плевать. Дай-ка, я сам прикурю.
Фрейзер сунул в рот обе сигареты, взял каменную солонку и иголку. Чиркая железом о камень, можно было высечь искру; через пару секунд бумага наконец занялась, следом затлел табак. Дункан принял сигарету, которая, намокнув от слюны Фрейзера, перегнулась, точно соломинка. К языку тотчас прилипли табачины.
Курили молча. Сигареты спалились за минуту. Докурив, Фрейзер развернул охнарик и собрал, что можно, на следующую закрутку.
– Я завидую твоему другу, Пирс, – негромко сказал он. – Правда, завидую. Не представляю, чтобы я так сильно кого-то любил – мужчину или женщину, не важно, – как ты любил его. Да, завидую тебе.
– Значит, ты единственный, кто мне завидует, – мрачно ответил Дункан. – Собственный отец меня стыдится.
– Если на то пошло, мой тоже меня стыдится. Считает, таких, как я, надо выдворять в Германию, раз мы столь усердно способствуем фашистам. Может, человек и должен быть источником позора для своего отца? Если у меня когда-нибудь будет сын, надеюсь, он превратит мою жизнь в ад. А то откуда же взяться прогрессу?
Дункан не улыбнулся.
– Тебе все шуточки, – сказал он. – Для людей твоего круга все выглядит иначе.
– Неужели твоя жизнь и впрямь была настолько паршивой?
– Наверное, со стороны так не показалось бы. Отец... Он никогда меня не бил и... ничего такого. Просто... – Дункан с трудом подбирал слова. – Не знаю... Когда тебе нравится не то, что положено, и ты чувствуешь не так, как положено... Когда невозможно выговорить то, чего от тебя ждут... Алек чувствовал, как я. Он ненавидел войну. Его брат погиб в самом ее начале, и отец наседал, чтоб он шел воевать. Это был первый "блиц". Он уже заканчивался, хотя тогда мы этого не знали. Казалось... наступает конец сволочного света! Жуткое было время. Мы с Алеком вовсе не хотели воевать. Он не желал поступать, как все. Однако... вот...
– Бедняга, – прочувствованно сказал Фрейзер, когда Дункан замолчал. – Похоже, отличный был парень. Жаль, что я его не знал.
– Он вправду был отличный. Умный. Не то что я. Я-то всегда сходил за умного, потому что язык хорошо подвешен. Он был забавный. Ни минуты не усидит на месте. Вечно что-нибудь затеет. Пожалуй, маленько на тебя смахивал; или ты похож на того, каким он стал бы, если б учился в хорошей школе и был богат. Он будоражил. С ним... не знаю... все вокруг выглядело лучше, чем было на самом деле. Бывало, позже все обдумаешь и сообразишь, что иногда он порол чушь, но пока он был рядом, с ним ты был готов в огонь и в воду. Тебя уносило... точно волной.
– Извини, – тихо сказал Фрейзер. – Теперь я понимаю, отчего... ну, почему он тебе так нравился. Сколько ему было?
– Девятнадцать, – так же тихо ответил Дункан. – Он был старше меня. Поэтому его призвали первым.
– Всего девятнадцать... Гнусно, Пирс! Сначала брат, потом он. – Фрейзер помешкал и спросил еще тише: – А потом?
– Что – потом?
– Когда он погиб... Ты – того?..
Перед глазами Дункана вновь промелькнуло яркое видение алой кухни в отцовском доме. Он взглянул на Фрейзера, залитого лунным светом; сердце заколотилось от нестерпимого желания рассказать, что тогда произошло, но слова застряли в горле. Дункан опустил взгляд и глухо произнес:
– Он умер, а я нет. Хотя должен был. Ясно?
Наверное, Фрейзер не заметил в нем перемены.
– И тебя засадили! Вот оно, британское правосудие! Вместо одной погублено две жизни! Когда тебе всего-то требовалось...
– Давай не будем об этом, – сказал Дункан.
– Ладно, раз не хочешь. Конечно. Просто уж больно паршиво. Если б хоть кто-нибудь – твой отец или... Черт! – Фрейзер вскочил со стула. – Что это было?
Бомба упала совсем близко; от мощного взрыва стекла в оконном переплете выпучились, а может, прогнулись, и одно лопнуло со звуком пистолетного выстрела. Дункан посмотрел на окно. Фрейзер метнулся к двери и, уронив с плеч одеяло, попытался ее открыть.
– Черт! Черт! – повторял он. – Зажигалка, да? Это же они так воют?
– Не знаю, – сказал Дункан.
– Я уже слышал, доводилось. Зажигалка, точно, – покивал Фрейзер. – Ох ты! – Раздался новый взрыв. Фрейзер снова подергал дверь и огляделся. – И что нам делать, если такая дура попадет в наш корпус? – Голос его взвился. – Мы же поджаримся в койках! Пожарные-то хоть дежурят на крыше? Ни разу не слыхал про дежурства, а ты? А ну как скинут зажигалки пакетом? Это ж сколько времени понадобится, чтобы пупкарь обежал все этажи и открыл все двери? Да ведь они носа из укрытия не высунут! Господи! Ведь могли же перевести нас в первую зону, пока тревога. Мы б притащили тюфяки и спали в холле!
Голос его стал пронзительным и ломким, как у подростка, и Дункан вдруг понял, что Фрейзер и впрямь очень напуган, но до сих пор изо всех сил скрывал страх. Его напряженное лицо побелело и взмокло от пота. Топорщились короткие волосы, которые он беспрестанно приглаживал обеими руками.
Дункан смущенно отвернулся, когда Фрейзер перехватил его взгляд и чуть спокойнее спросил:
– Думаешь, у меня очко сыграло?
– Ничего я не думаю.
– Может, и так. – Фрейзер протянул трясущуюся руку. – Видал?
– Ну и что?
– Как, ну и что? Господи! Ты не понимаешь! Я... Черт!
Завопили и другие зэки. Казалось, они тоже насмерть перепуганы. Один звал мистера Гарнира. Другой чем-то дубасил в дверь камеры. Оконные рамы заходили ходуном, когда совсем рядом упала очередная бомба... Затем бомбы посыпались градом – казалось, ты сидишь в мусорном баке, а по крышке кто-то наяривает битой.
– Джиггс, пиздобол! – истошно вопил какой-то зэк. – Это ты, сучара, виноват! Я тебя уделаю, гад! Глаз на жопу натяну!
Однако Джиггс уже заткнулся, вскоре смолк и крикун. Орать под аккомпанемент разрывов было жутковато; Дункан представил, как почти все зэки замерли на шконках и молча отсчитывают секунды до следующего взрыва.
Фрейзер вздрагивал и не отходил от двери.
– Ляг, пережди, пока кончится, – сказал Дункан.
– А если не кончится? Или мы кончимся вместе с бомбежкой?
– Бомбят далеко. Просто здесь дворы усиливают звук, – сочинил Дункан. – Взрывы кажутся ближе, чем на самом деле.
– Думаешь?
– Ну да. Разве ты не замечал, какое эхо, когда кричат из окна?
Фрейзер кивнул, цепляясь за мысль.
– Точно! Я замечал. Верно, ты прав.
Его все еще трясло, и он стал растирать плечи. Камера выстудилась, в одной пижаме было холодно.
– Ложись, – повторил Дункан.
Однако Фрейзер не шелохнулся, и тогда он встал с койки и залез на стул, чтобы задернуть штору. В окно просматривались двор и тюремный корпус напротив, залитый лунным светом. По небу, как ополоумевшие, шарили прожектора, и где-то к востоку – в Майда-Вейл, а может, еще дальше, в Юстоне – мерцало слабое дрожащее зарево начинавшегося пожара. Дункан перевел взгляд на трещину в стекле. Аккуратная идеальная дуга вовсе не казалась порождением грубой силы. Однако под пальцами стекло подалось, и Дункан понял, что, если нажать чуть сильнее, оно разлетится вдребезги.
Опустив светомаскировочную штору, он закрепил ее на подоконнике, и камера, погрузившись в почти непроглядную тьму, приобрела совершенно иной вид – комнаты, которая могла находиться где угодно или вообще нигде. Штора заглушила лунный свет, который все же просачивался сквозь изношенную ткань, образуя на ней звездочки, точки и полумесяцы, как на усеянной блестками мантии эстрадного фокусника.
Дункан снова лег. Он слышал, как Фрейзер сделал пару шагов и нагнулся за одеялом. Потом нерешительно замер, словно еще не избавился от страха... И наконец очень тихо сказал:
– Пирс, можно к тебе, а? В смысле, лечь на твою койку. – Дункан не ответил, и он просто добавил: – Это все проклятая война. Одному мне страшно.
Дункан откинул одеяло и сдвинулся ближе к стене; Фрейзер лег рядом и затих. Они молчали. Однако при каждом разрыве или залпе зенитного огня Фрейзер вздрагивал и напрягался, как человек, которого донимают приступы боли. Вскоре Дункан почувствовал, что тоже напрягается – не от страха, но из сочувствия. Фрейзера это рассмешило.
– О господи! – проговорил он, лязгая зубами. – Извини, Пирс.
– Извиняться не за что, – ответил Дункан.
– Никак не могу унять колотун.
– Так всегда бывает.
– И ты из-за меня трясешься.
– Не важно. Сейчас согреешься, и все пройдет.
Фрейзер покачал головой.
– Колотит не просто от холода.
– Это не важно.
– Чего ты заладил? Это чертовски важно. Не понимаешь, что ли?
– Чего?
– По-твоему, я не задумываюсь о... страхе? Это самое поганое, что есть на свете. Мне пофиг любые трибуналы. Плевать, если бабы на улице крикнут, что я не мужик! Однако наедине с собой закрадывается мысль, что, может, суды и бабы правы, и тогда гложет и гложет подозрение: я действую по искреннему убеждению или просто я... несчастный трус? – Он отер лицо, и Дункан догадался, что пот на его щеках перемешан со слезами. – Такие, как я, никогда не признаются... – Фрейзер заговорил сбивчивей: – Но мы это чувствуем, Пирс, я знаю, все чувствуют... И в то же время видишь, как самые обычные ребята – мужики вроде Грейсона или Райта – охотно идут воевать. Что, в них меньше смелости, потому что они болваны? Неужели, по-твоему, я не задумываюсь о том, каково мне станет, когда война закончится и я буду знать, что жив, наверное, лишь благодаря таким парням? А между тем вот он я, вот Уотлинг, Уиллис, Спинкс и все другие отказники во всех тюрьмах Англии. И если... – Раздался громкий гул бомбардировщика. Фрейзер вновь напрягся, пока самолет не пролетел. – Если всех нас заживо сожжет зажигалка, станем ли мы тогда храбрецами?
– Я считаю, нужна смелость, чтобы поступить, как ты, – ответил Дункан. – Всякий тебе скажет.
Фрейзер вытер нос.
– Легко быть смелым, когда вообще ничего не делаешь! Ты гораздо храбрее меня, Пирс.
– Я?
– Ведь ты что-то сделал, правда?
– То есть?
– Ты совершил поступок... ну тот, из-за которого попал сюда.
Дункан вздрогнул и отвернулся.
– Ведь потребовалось мужество, правда? – не унимался Фрейзер. – Видит бог, мне бы духу не хватило.
Дункан снова дернулся и поднял руку, словно даже в темноте хотел оттолкнуть взгляд Фрейзера.