* * *
В 1981 году уже к середине мая установилась жаркая, сухая погода. Около месяца не было осадков. Каждый вечер на северо-западе, в стороне Грозного, заслонял небосвод какой-то свинцовый мрак. Народ в надежде вглядывался в него, ожидая небесной влаги, но вновь и вновь надежды оказывались тщетными. Просто за долгий майский день над далеким городом вставал смог нефтехимических заводов, который с высоты предгорий Ники-Хита представлялся как грозовая туча.
Вечерело. Нещадное солнце быстро покатилось за ближайший склон, поднимая клубы пыли, мыча, с низины вползло в Ники-Хита сельское стадо. Вместе со стадом с первой прополки сахарной свеклы в дома возвращались женщины. Изжаренная солнцепеком Кемса бежала, задыхаясь, впереди всех. Ее недавно отелившаяся буйволица, озабоченно мыча возглавляла стадо.
– Побыстрее, девочки, побыстрее, – подгоняла Кемса вполголоса своих дочерей.
– Куда быстрее, – возмущались усталые, сникшие от жары и жажды дочки.
– Ну ладно, вы не забалтывайтесь, а я побегу, не то буйволица разнесет нам ворота.
Во дворе Кемса в первую очередь кинулась к сараю. Маленький буйволенок на привязи жалобно замычал, аж припрыгнул при виде хозяйки. На шум из-за забора выглянула соседка.
– Кемса, ты вернулась? А дочки где?
– Ползут усталые, – не видя соседку, на голос ответила Кемса.
– Хм, это сейчас они усталые, а видела бы ты их вчера на вечеринке!
– То-то сегодня сонные ползали… Ничего, нынче спать завалятся, но я им не дам… Арзо приезжает, суббота.
– Да ладно, оставь их в покое, повзрослели они… А я, как обычно, днем напоила буйволенка, кур покормила.
– Ой, спасибо, соседушка… А мяса взяла?
– Взяла самый лучший кусок, полтора килограмма, на ребрах. Мясник сказал, что больше в долг не даст, и так, говорит, два барана вы съели.
– Да я бы в жизни этого мяса не ела, да вот сегодня Арзо приезжает. Должна я его хоть раз в неделю мясом побаловать, все-таки мужчина он, растет… А с долгами осенью, даст Бог, рассчитаюсь, свекла прямо в радость, дружная, вот бы только дождя бы маленько.
– Так что, ты до осени в долг мясо есть собираешься?
– Да у меня вся жизнь в долг, а мяса я уже года три как не пробовала, все детям. Мне и бульончика хватает.
Грозно мыча, во двор ворвалась буйволица, глаза злые, галопом пронеслась по двору, около сарая, на мягкой траве поскользнулась, еще больше злясь, заскочила под навес, с хвоста, пару раз глубоко вдыхая, обнюхала буйволенка, лизнула его и уже более спокойно промычала на Кемсу – мол спасибо за заботу.
– А ну, давай становись, – подгоняла Кемса огромную буйволицу к привязи.
Скотина недовольно замахала хвостом, но увидев в стойле положенное по рациону корыто с комбикормом, с рвением уткнулась в сладость. Кемса привязала скотину, стала чистить вымя. Буйволица, не отрываясь от корыта, недовольно задергала задними ногами, отторгая мешающую лакомиться хозяйку.
– Что размахалась? – незлобно крикнула Кемса, погладила с любовью кормилицу. – Седа, Марет, Деши! – крикнула она дочерям. – Принесите чистое ведро для молока.
А дочери еще далеко были от дома. Как только мать убежала, походка их стала вальяжной, тихой, даже степенной. Закинув на плечи короткие мотыги, фронтом оккупировав улицу, шли девчата Самбиевы. Теперь они улыбались, усталости как не бывало. Их догнал трактор. Из кабины высунулся Башто Дуказов.
– Посторонись, девки, аль глухие! – кричал он, пытаясь перекричать шум мотора.
– Сам ты глухой, что объехать не можешь, иль трамвай?
– А вы что, трамвай видели? – засмеялся тракторист.
– Давай, давай проезжай, что надо, то видели, и не только трамвай.
– Может, подвезти?
– Мы на таком не ездим.
– Ой, видал я таких! На вечеринку придете?
– Придем, если тебя там не будет, – отвечала за всех средняя – Марет.
– Конечно, я знаю, ты придешь, если только твой гармонист объявится. Тоже мне нашла парня – тряпка какая-то, артист дрянной.
– Сам ты артист! – исчезла улыбка с лица Марет. – Давай проваливай, закоптил своим тарантасом всю улицу.
– Побежали, сестренки, а то от матери влетит, – встревожилась старшая.
– Да, – поддержала младшая, – еду приготовить надо, сегодня Арзо приезжает.
Не успели сестры войти во двор, как мать, еще доившая буйволицу, закричала прямо из-под навеса:
– Где вас черти носят? Вы что, дорогу забыли? Затопите печь, замесите тесто! Вещи Арзо выглажены? Принесите свежую воду, кастрюлю для мяса приготовьте. Марет, наколи еще дров. Деши, подмети двор, а то куры все поразметали. Живее там!
Как незаметно, в один день повзрослели дочери Кемсы. Вроде и рада мать этому, да вот печаль – одеть не во что. А зимой просто горе. Одно пальто на троих. Так и ходят через два дня на третий дочери в школу. А дочери ладные, все разные, но есть во всех все что надо. Старшая – Седа, как и сын Лорса, в отца, чуть смугловатая, невысокая, но в цветущем теле. Две младшие, Марет и Деши – в мать: светлые, тонкие, вытянутые.
Наполнился дом невестами, мечется мать, не знает как быть; и одеть надо, и уследить, и замуж поскорее выдать… А за кого? А приданое? Какое приданое! А девицы дома не сидят, по ночам на вечеринки бегают. Каждый вечер молодые ребята, и не только из Ники-Хита, вокруг дома Самбиевых увиваются, девчат кличут, с помощью соседей на водопой вызывают, а когда Кемса вовсе не в настроении и запирает дочерей в доме, молодежь в неистовстве аж свистеть начинает…
Вторая буйволица Кемсы, в сопровождении первогодка, прибыла, лениво оглядела двор, выпила из чистого ведра свеженабранную питьевую воду, за что получила от Деши пару комариных ударов хворостиной.
– Седа! – кричит Кемса, – привяжи скотину, я еще дою.
– У меня руки в тесте.
– Где Марет?
– У меня огонь потухает, я только разжигаю.
– Деши-и-и! – кричат все хором младшей. – Беги к скотине!
– У меня всего две руки, – недовольна младшая. – И уборка, и стирка, и все на мне…
– Давай быстрее, – дружно отправляют ее старшие сестры под навес к матери, а сами полушепотом у летней печи торгуются:
– Так ты мне туфли уступишь?
– Ишь ты даешь! И платье и туфли, а я что, в этом пойду?
– Ну Седа! Дорогая! Ну пойми меня!
– А что мне понимать, твой артист сегодня не приедет.
– Приедет, он обещал.
– Да сдался он тебе, какой-то противный. Вечно курит, кривляется, а вчера и вовсе пьяный был.
– Он вообще не пьет! Так уступишь туфли?
Долгое молчание.
– Ну пожалуйста. А потом всю неделю ты ходи, и платье носи… Ну, если не согласна, то я вовсе не пойду. Посмотрим, как ты одна отправишься. Мать разбужу.
– Ну ладно… Надоела ты мне, мелюзга. Сегодня в последний раз. Ты забыла, что я старшая, или раньше меня замуж собираешься?
– Вы пену с мяса сняли? – кричит мать.
– Да, – хором отвечают дочери, хотя кастрюля еще и не на печи, а потом вновь о своем: – А вдруг нас Арзо не пустит?
– А он заснет.
– А если и он на вечеринку пойдет?
– Не пойдет, он своею Совдат грезит.
– А если мать не заснет?
– Ой, не волнуйся! Своего Арзо увидит, обрадуется, поговорит с ним и вырубится в спокойствии.
– Ах вы проклятые, – перебила их вышедшая из-под навеса с ведром молока мать. – Послал мне Бог вас на горе! Я вам сейчас покажу, две поганицы! Я под подушку положу туфли и платье! Как бы не забыть?!… Деши-и-и, дорогая, напомни мне об этом. Нет, прямо сейчас положи… Неужели автобус еще не прибыл? Чем я сына кормить буду? И не сдохли вы вовремя, будто есть нужда в вас. Пошли вон отсюда, нет от вас проку… Марет, чеснока нарви, а ты, старая, только посмей со двора нос сунуть, завтра без перерыва полоть будешь. Иди быстро наколи еще дров… Сменную одежду Арзо выгладили? Вот расскажу я ему о вашем поведении!
Еще бы долго, вплоть до появления Арзо, по округе носились поручения вперемешку с руганью, но во дворе появился старик Дуказов Нажа.
– Добрый вечер, Кемса! Можно к вам в гости?
– С добром и ты живи долго! – отвечала, выходя навстречу, Кемса, и на ее изборожденном морщинами, просмоленном солнцем и ветром лице засияла неподдельная, искренняя улыбка. – Проходи, пожалуйста! Проходи. Сколько не виделись?
– Да, Кемса, ты все в поле, я к сыновьям в Калмыкию ездил.
– Ну, как они там?
– Да чабанят… Конечно, это не сахар, но чем здесь без работы, все хлеб есть… Да вроде на еду вдоволь хватает… Теперь ведь на шабашке тоже тяжеловато стало. Кроме нас, вайнахов, нынче и армяне и дагестанцы, и даже украинцы ринулись обустраивать Сибирь и Урал. А там, в Калмыкии, конечно, круглый год вокруг овец бегать надо, но это понадежнее, да и ездить, если что, недалече.
– Проходи в дом, – засуетилась хозяйка.
– Да нет, душно, давай лучше под яблоней посидим. Дело у меня к тебе.
Смеркалось. Солнце уже скрылось за горой, но небосвод еще блестел голубизной, яркостью. Через сад неровно, как бабочка, порхнул удод, резко взмахивая черно-белыми поперечными полосами крыльев, сел у края сарая. За ним приземлился второй, с раскрытым рыжеватым хохолком, весь взъерошенный, угодливый. Видимо, второй был самец. Он мотал из стороны в сторону длинным клювом, мягко ворчал "хуп-уп-уп-хуп".
Сели Кемса и Дуказов под яблоней и завели разговор издалека: о покойном Денсухаре (Кемса при этом прослезилась), о засухе, о будущем урожае, о молодежи, короче обо всем, и наконец, Нажа подвел к главному. А главное и без слов ясно – у старика девять сыновей, из них только двое женаты, а у женщины три дочери на выданье. А какие еще могут быть дела с нищей Кемсой?
– Мы друг друга давно знаем, – подытожил сватовскую речь Дуказов.- На моих глазах ты выросла, твои дочери. Скрывать нам нечего, да и незачем. Ходить вокруг да около тоже нет смысла. Я прекрасно знаю, что ты женщина толковая, верная, работящая. Если не возражаешь, мы могли бы породниться.
– За кого? – выпалила Кемса. Ведь у Нажа еще семь неженатых сыновей, а они все разные, есть и откровенные уроды, за которых ее нищие, но тем не менее заносчивые дочери никогда не пойдут.
– За Башто, – ответил Нажа.
Облегченно вздохнула мать. Этот хоть и не красавец, но богатырь, да к тому же тракторист в колхозе, семью прокормит.
– А кого? – еще страшнее для Кемсы был ее этот вопрос.
Младшую, Деши – ни за что. Юна. Любима. Еще самой нужна. Средняя, Марет, не пойдет за Башто. Уж очень красива; ей подавай романтику, любовь. Вон, говорят, бегает вокруг нее не то певец, не то танцор – все одно повеса. Так чем за такого, лучше за Башто. Обуздает он красавицу… Вот Седа – это пара.
И, как бы читая ее мысли, улыбаясь, Дуказов назвал:
– Седу, конечно.
Кемса сияла. Только попросила подождать до осени, когда деньги за урожай свеклы получит.
– Эх, Кемса, у тебя всегда осень… Через две недели.
На вечеринку в ту ночь сестры не пошли. До полуночи под той же яблоней, на ту же тему вели нелегкий разговор мать Кемса и сын Арзо.
На рассвете на Курчалоевский базар погнали брюхатую буйволицу, буйволенка-первогодка. Этого не хватило. Еще через неделю продали много кур, петуха, потом еще Кемса бегала по селу, вымаливала в долг. Кое-как сообразили хилое приданое в виде одного слоя одежды. Венцом этой роскоши было легкое демисезонное пальто. На зимние сапоги так и не дотянули. О свадебном платье и думать не приходилось. Седа плакала, противилась, плакали все, но погнать на базар дойную буйволицу – значило конец. И все-таки это предложение вылетело из уст Арзо, все ужаснулись, зажали в страхе голода рты. Тогда Седа кончила выть, стала строгой и гордой:
– Нет, – твердо сказала она. – Продав последнее, до нитки осиротив свой дом, в чужой не пойду… Башто тоже далеко не принц, в любой одежде я его стою.
А через две недели замужества Седа тайком вернула домой самое дорогое красное платье из крепдешина и те вечно оспариваемые, изношенные в танцах туфельки. Зачастила Марет на вечеринки, и в одну ночь, когда Арзо только уехал, расставшись с Совдат, на заработки, она тайком сбежала с "очаровательным артистом" Русланом.
Буквально через день выяснилось, что "одаренный" артист- воспитанник детдома, незаконно рожден, имеет массу вредных привычек, к тому же лодырь и повеса. В поисках романтики он бросает через месяц у Кемсы молодую жену и уезжает, якобы на заработки, в Сибирь. В месяц раз присылает полные надежд и любви письма. Потом просит прислать денег. К зиме, как все шабашники, он не возвращается, пишет, что нанялся на очень доходную, но тяжелую строительную работу в помещении. Тогда, стесняясь рожать по чеченским обычаям, в родном доме, отяжелевшая, никогда не ездившая даже в Грозный, Марет отправляется сама к мужу. В какой-то труднодоступной сибирской глухомани она находит с гармошкой в руках пьяного супруга в окружении новой законной (зарегистрирован брак) русской жены и нескольких породненных детей… На обратном пути Марет кое-как на перекладных добралась до райцентра. По свидетельству очевидцев, всю ночь и день она провела в маленьком здании автостанции. У нее не было денег не только на дорогу, но даже на чай. К вечеру у водопроводного крана от потери сил у нее закружилась голова, она поскользнулась, падая, ударилась головой о металлический стояк. Чужие, незнакомые люди Сибири проявили человеческую заботу, однако было поздно. В районной больнице врачи тщетно пытались спасти хотя бы плод… Как в воду сгинула красавица Марет.
В Ники-Хита об этом ничего не знали. С каждым днем усиливалась тревога Самбиевых, и только месяц спустя после отъезда Марет из далекого Красноярского края пришло сухое уведомление райотдела милиции и официальная справка ЗАГСа "о смерти Самбиевой М.Д., 1964 года рождения, уроженки с. Ники-Хита, Чечено-Ингушской АССР".
Как раз в это время опечаленный замужеством Совдат Арзо собирался сразу после получения диплома на два-три месяца, до выхода на работу, подзаработать на шабашке. Вместо этого пришлось ехать в Красноярск. Никто из Самбиевых не хотел верить, что молодая, полная сил и здоровья Марет могла умереть. На месте Арзо сделал попытку эксгумации покойной для перевозки на Кавказ, однако органы власти этого не позволили. Да к тому же и денег едва хватало самому на обратную дорогу. С зятем – Русланом – он так и не повидался, боясь при встрече его задушить.
В общих вагонах, на третьей полке, а под конец и просто без билета, скрываясь в тамбуре, поглощая только сухой хлеб и техническую воду из туалета, Арзо с трудом добрался до дома и свалился больной. Спустя несколько дней обнаружили желтуху. На специальной машине скорой помощи Арзо перевезли к республиканскую инфекционную больницу. В ней он лечился более полутора месяцев, рядом с ним в палате лежал более взрослый городской парень – Дмитрий Россошанский. В вынужденной изоляции, они днем и ночью общались, под конец сдружились. Обеспеченные родители Россошанского навещали сына каждый день. Через окно второго этажа переправлялось много продуктов. Дмитрий все делил с Арзо по-братски. В неделю раз с дырявой сеткой являлась жалкая, виноватая Кемса.
– Нана, не приходи больше, мне лучше, у меня все есть, нас хорошо кормят, – умолял из окна Арзо даже летом обутую в резиновые калоши мать.
Пытаясь скрыть слезы, Кемса закрывала лицо руками. Несуразно большими казались ее разбитые, костлявые кисти на худющих, жилистых руках. А несколько пальцев от непомерного труда никогда не выпрямлялись, так же как и ее горестная судьба.
Однажды так случилось, что вслед за Кемсой к больнице на машине подъехали Россошанские. На веревке подняли тощую сетку Самбиевой, в ней лежали сметана, вареные яйца (как раз то, что есть было запрещено), домашний творог и чурек. Потом веревка натянулась от тяжести передач Россошанских, на стол еле уместились баночка с нежирным бульоном из молодого петушка, отдельно мясо птицы, малина со смородиной, свежий мед и персики с абрикосами, бутылочка натурального гранатового сока и доселе не виданные Самбиевым бананы.
Потом трое родителей общались с сыновьями. Арзо видел свою мать на фоне Россошанских, и горечь сдавливала дыхание. И тем не менее он пытался выдавить из себя фальшивую улыбку.
Попрощавшись, Россошанские предложили подвезти Кемсу до автобусной остановки (инфекционная больница находилась в стороне от оживленных маршрутов). Бедная Кемса не знала, как отказаться от такой благодати. Буквально насильно Россошанские затолкнули Самбиеву в "Жигули". С заднего сидения Кемса обернулась, жалобно улыбнулась, как бы извиняясь перед сыном, махнула стыдливо рукой. Увлажнились глаза сына. Еще долго он глядел в окно, боясь обнаружить слабость… Нет, он не завидовал Россошанским, он рад был их положению, рад был, что судьба свела его с Дмитрием. Просто жалко было одинокую мать, только что похоронившую дочь. Жалко было за ее беспросветную, тягостную судьбу.
– Арзо, – положил руку на плечо Дмитрий. – У меня нет братьев и сестер. Ты станешь мне братом?
– Да, – обернулся Самбиев. – И младшим братом и другом.
На две недели раньше Арзо выписался Дмитрий. На следующий день он явился отягощенный едой и импортными дефицитными лекарствами, которыми лечился сам…