Посидел Царь, подумал и понял: государство большое, не удержать его, если нападут с двух, а то и с трех сторон. И хуже еще, крестьянские бунты то тут, то там показали, что крепостные рабы тоже умеют становиться вампирами, и лица у них ничем не лучше его собственного. И откуда деньги в казне, если все богатства за горами лежат, куда Макар телят не гоняет. И встал вопрос: как себя уберечь, с помещиками не повздорить, и человеку дать выйти на волю, но оставить его в крепостническом рабстве. И придумал:
Во-первых, был создан первый чиновничий аппарат, который бы урезал человека во всем, что было бы ему на пользу.
Во-вторых, каждый крепостной раб за выданный ему надел в десять соток земли должен был отрабатывать помещику обязательные повинности, которые с лихвой окупали рабскую зависимость человека, оставляя его в том же положении, в каком он был. Он даже уехать не мог, ибо был связан круговой порукой, а все дороги и прогоны и водопои должен был оплачивать дополнительно.
Вот такая была свобода!
Глупо думать, что вампир добровольно откажется от кровушки. И пока человек не поймет, что болезнь у него в уме, он свободным не станет. Вампир поставлен над человеком, и пока ему, как следует, в клык не наподдашь, не отцепится. Каждый Царь думает: "как бы мне, оставаясь Благодетелем, народ закабалить на себя, и чтобы милые вампиры на меня не поднялись?!"
- Человек никогда свободным не станет, - уверенно высказалась Манька. - Он умом понимает, что ему гвоздь нужен, железный обруч на колесо, то же мыло, соль и спички. На новую землю надо кузнеца сманить, жениха для дочери, жену для сына, три-пять коров и табун лошадей, чтобы и поле вспахать, и лес из лесу вывезти, и сбегать, если что, поискать, нет ли где поблизости железа.
- Могу подсказать: на себя посмотри. Каждый Благодетель - вампир, если покупает человека обманом. Со Спасителем, конечно, недалеко уйдешь. Но с Дьяволом-то, кто держит? Разве я не знаю, где у меня железо запрятано? В мире нет цены, которую дал бы человек за себя и за своих близких - и молит оценить дешевле, когда приходится выкупать себя и близких у вампира. Купить можно только раба, а не раб не станет думать, что кто-то купил его, сколько бы за него не дали. Забери себя, близких и свое имущество - и иди своей дорогой.
- Хы-ы-ы… - загоготала Манька, с сочувствием посматривая на Дьявола. - А как далеко он уйдет? Хы-ы-ы-ы…
Но Дьявол даже не обратил внимания на ее гогот.
- Далеко, если заберет с собой гроб с Благодетелем, который тот для него приготовил. Бить и плевать не запрещаю же. Но когда говорю "убей!", поправочку вставляю: "так, чтобы не было обезображено лицо брата!" - по Закону. Знания плюнут в вампира точно так же, как вампир ими плюет в человека.
Манька тяжело вздохнула.
- Сложно это все. Люди по-своему толкуют, а ты как-то все по-своему поворачиваешь. Обзываешь нас…
- Не сложно, если помнить, что полчища врагов укрылись за спиной. Самый страшный враг всегда перед лицом человека, и раздирает надвое, и прочит беду, и готовит, облекая пророчество делами. Многие говорят: я всегда чувствую, что случится то-то - и бегут, и не находят укрытия. А посмотреть, кто просвещение понес - не судьба? Может, просто наступить надо на голову змее и вырвать жало?
Возьмем, к примеру, Благодетельницу - ворожит она против тебя, зовет пожить в земле твоей мертвеца, привечает вора, душа хватает ее за срамное место и поднимает на людях. И погонят и распнут. Но все было у тебя перед глазами прежде, чем случилось, и слышала, а не уразумела. Не оставляй ворожеи в живых, чтобы хорошо тебе было в земле твоей, отсеки руку ее, и руку мужа ее, когда дерешься с ней, чтобы не было у тебя двух гирь на земле, одна большая, другая маленькая. Гиря у тебя должна быть одна и мена справедливая.
Манька пожала плечами, задумчиво вникая в смысл сказанного. Нет, таких умных мыслей ей не поднять. Это было слишком сложно и туманно. Опять Дьявол увильнул от ответа.
И сразу задумалась: а разве Благодетельница не перед глазами, если все время выступает павой? И разве не настраивает против нее людей? И правильно, слышит. Только как поворотить радио? Оно само по себе, а она сама по себе, и Благодетельница, наверное, тоже сама по себе… Неужели же во дворце только о ней, о Маньке, разговоры? Нет, конечно… Тогда почему радио не забывает о ней ни на минуту? А если поминают, почему не обратятся напрямую? И почему люди не думают о Благодетельнице, когда ее, Маньки, рядом нет? Получается, что радио одним одно говорит, а другим другое? И откуда столько болезни, когда радио слушаешь, а не соглашаешься?
- А почему я тебя вижу, а другие нет?
- Другие… А ты о других не думай! Зато как хорошо послания мои читают! А ты не умеешь…
Манька опять тяжело вздохнула.
И то верно. Не умеет. Столько умных мыслей у Дьявола, а разве ж она хоть одну поймала, не скажи он в лоб? И сразу ясно, никаких умных мыслей у него у самого, наверное, тоже не было: почему не скажет, как подойти и сказать человеку, чтобы он сразу понял и поверил, а еще лучше помогли бы друг другу, отнеслись бы друг к другу как-то по-человечески?..
- А те, древние, которые твоей головой думали, по-твоему, почему не уходили? - отрезвила она его. - Вон земель сколько! Они-то крепостными рабами не были!
- А тут везде люди жили! Приглядись, как следует! Видишь, полосой ровной молодой лес стоит, и все березовый - поле было. Здесь место вроде бы ровное, и бугры на небольшом расстоянии - дома стояли. А тут осины, и запах какой - погост это. А тут камни ровно кто положил: большой и малые - капище, медитировали, учились с огнем играть. А тут рядком тополя, аисты на них селились, свадьбы справляли, когда две души объявляли себя перед народом. Это и был народ. Тысяча лет прошла, а земля все еще помнит.
- А почему не устояли? С твоей-то помощью…
- Они полвека оборонялись. Если бы ты знала, сколько народов, как этот, кануло в лету! У войны есть один закон: голый бьет голого, пока на имущество не наскочит. Наскочил, и все имущие поминки справляют. Полчищам мытарей обидно становилось, что ест и пьет Благодетель, и с ними готов поделиться, если наступят на человека, который тоже ест и пьет, а как делиться, отправляет к Богу своему: мол, учись лет восемь, и будь как я. В дороге незаметно, а если с одного места посмотреть, срок ого-го-го! Кто соблазнится, если взять у того человека можно, чтобы язык не показывал, и еще от Благодетеля получить? И была у них грамота, а будут говорить: нет, безграмотными были, вот мы - цивилизация, а они что?! И будут гадать, как умер народ, почему дома оставил. Как-как?! Пришли, собрали головы и ушли.
Благодетель живет праздно, он ищет благо во все дни, ему ни к чему искать то, от чего он отказался. А человек с моей идеологией возделывает мою землю пять дней, чтобы иметь кров и пищу на день шестой, когда поднимает свою землю, чтобы была она легкой и мягкой, как пушинка. Мою землю возделывать легко, я ее обрабатываю во все дни жизни моей, а земля человека немногим отличается от той, которую я поднял из Бездны. И поверили люди, что если прожить жизнь, как праздный Благодетель, встанет он передо мной, и сам подниму. И бились две идеологии не на жизнь, а на смерть.
- А почему не осталось ничего? Даже от каменного века находят.
- Все было. Но климат другой, влажность выше. Каменные дома не строили, кирпичи обжигать больше леса уйдет, берегли природу. Да и зачем народу глиняные таблички того народа, которого сам же извел? Этот народ не станет другим, если узнает, что миллионы людей умирали за другую идеологию. Даже не задумаются, почему так много в каждом веке желающих стать Спасателями, а иной народ тысячелетиями спасаться не хотел. Тень оставлял бы я от того народа, если б этот народ нуждался в тени. От того народа много находили, но народу находки не достались. На всех капищах теперь стоят церкви Спасителей, оберегая тайны того народа.
И помнит народ, и приходит на то место, и видит богатый разукрашенный дворец, со многими Благодетелями, которые обращаются к нему от имени Бога.
Манька размышляла: захотел бы тот народ пожить еще, в нашем веке?
И отвечала сама себе: немного дано человеку времени - и лучше бы не родиться. Грамотный народ сменил безграмотный и снова стал грамотным. И праведники, и грешники в немилости у Дьявола, ему не угодишь. Все суета сует.
Глава 9. Как белое становится черным. Откровения у костра.
Трудно было идти. Летом не так, летом искупаться можно, всякий кустик переночевать пустит, опять же грибы, ягоды, кто с огорода покормит, грядки за постой прополола, воды наносила, поленницу сложила. После болота на дорогу не вернулись, селения остались далеко к югу. Два с половиной месяца Манька не видела людей. И запросилась бы к людям, да перед Дьяволом стыдно - не иначе, опять начнет доказывать, что ни к чему не приспособлена, в то время как… Теперь, когда не приходилось каждый день сносить боль и унижения, глубоко переживая, ровно здоровее стала, рассматривая беды, как философскую пищу.
Хуже стало в стужу лютую и мороз трескучий - подошвы так и пристают к железу. С кожей разве что отдерешь - холодно, голодно. Зима только-только начиналась, но ранняя. И сразу ударили морозы, намело снега, река местами замерзла. Хворост приходилось рубить. Который на земле собирали, лежал под глубокими сугробами. Разведет костер, а пока спит, он того и гляди потухнет.
И замерзла бы, но Дьявол проявлял себя по-человечески, помогая сторожить, будил, если догорали уголья. Ему что мороз, что жара, перепады температурные погоды не делали, но ее ужас перед морозами понимал - и раз или два обернул своим плащом распухшие и почерневшие, поедаемые гангреной отмороженные конечности. Наутро ноги зарубцевались, но к вечеру стало еще хуже. К боли она привыкла, нервные окончания отгнивали вместе с мясом, а тут новые - и снова обморожение. Плакала навзрыд и умоляла Дьявола сделать что-нибудь. И он не придумал ничего лучше, как растереть ноги снегом и полить теплой водой.
Плащ с того времени он больше не давал, разве что концом накроет, чтобы согрелась. Сказал, это его плащ, и получалось, будто он против Помазанницы с нею объединился. А в его планы это не входило.
Манька на плащ смотрела с завистью и тайно вздыхала, вспоминая, как Дьявол в один миг перемолол в порошок железо разбойников. С таким плащом и она бы, наверное, смогла!
И с пищей стало туго…
И опять Дьявол выручал: зрение у него было острое, умел высматривать беличьи запасы и знал, на каком дереве шишки не пустые или почки не тощие. Чтобы поддержать ее, рассказывал про йогинские способности сушить сырые простыни на морозе, про Ваньку-дурака, который наловчился по снегу ходить босиком и в проруби закаливался, про другие чудеса, которые даны были человеку от природы, убеждая, что нехорошо ходить отмороженной и немытой. Манька старалась изо всех сил, но у нее не получалось. Разве когда совсем ноги отмерзали, совала в снег - и они горели, как в огне. В проруби попробовала искупаться. Не оценила - ибо простудилась. И сколько бы ни убеждал Дьявол, что зубы нарастут, она не верила: каждый раз новый зуб был крепче предыдущего, но железо об этом не знало, стачивая его за неделю.
А Дьявол к Маньке прилепился, и не противно ему с ней идти. С Дьяволом тоже мало кто разговаривает, а Маньке с кем идти без разницы, лишь бы собеседник был чуть умнее. Тогда и поучиться можно. А Дьяволу наоборот: все кругом умные, учить уже нечему, - и она стала для него отдушиной, куда он складывал свои рассуждения. Он, конечно, в силу своего предназначения не мог ее ни Помазанницей назвать, ни сватом, ни братом, но то ли по дружбе заскучал, то ли еще что, а только иногда, не в смысле плоти, в смысле сочувствия и поведения, начинал именно человеком становиться.
Умер бы кто, если бы узнал, что она умела ему объяснить, что потому в государстве народ бедный и злой, что зима долгая!
Радио он, конечно, слушал, ему положено. Но он слушает все каналы сразу - в одно ухо влетело, в другое вылетело. Иногда подмигивал: - "Ох, мать, опять о тебе речь ведут!" Манька у него спрашивала: - "И что говорят?" Он ей в ответ: - "Умницей не называют!"
Манька никак в толк взять не могла, почему он, Богом обзываясь, не мог топнуть ногой, чтобы плохие люди сразу послушались. И потом, после того, как она объяснила ему, что никакой он не Бог, потому что против нечисти бессилен, когда надуется, просит:
- "Ты уж прости меня, подневольный я, у Святых Идеалов на службе состою! Так что беде твоей быть… Но, если голосить не станешь, разрешим беду как-нибудь!"
Из того, что Дьявол говорил, она понимала мало. Чтобы понять его, или Дьяволом надо быть, или знать столько же. Многие мысли свои о спутнике держала Манька при себе, стараясь не обижать его. У каждого были свои недостатки - у Дьявола их было еще больше. Но чтобы любили, надо самой уметь с недостатками любить - и она изо всех сил старалась прощать ему и то, что он не видел в ней человека, как она сама себя видела, и то, что не думал, как люди, придумывая на каждый случай свою истину, и что нечисть любил больше, чем человека, и что не умел сделать столько, сколько говорил.
Ну не мог и не мог! Зато не раз свел на нет беду бессмертный бедолага. Видел дальше собственного носа, погода была ему послушна, звери понимали…
День был похож один на другой - Манька потеряла счет времени.
Утром топили снег и пили чай на березовых и смородиновых почках. Ими же закусывая. Не зря в государстве речки называли смородиновыми - на берегах смородина всегда росла в изобилии. Иногда собирали промороженные сладкие плоды шиповника и рябины, запасая впрок. Шиповник и рябина уродились, но прилетели клесты и снегири, которые тоже любили побаловать себя сладкими плодами, обдирая дерево или куст подчистую. А еще клюква…
Целый день ползла она по снегу, проваливаясь по пояс, выбираясь и снова проваливаясь, раза три на дню останавливаясь на короткие привалы. Часто шли по реке. На льду, который сковал реку, снега было меньше. И тогда успевали пройти чуть ли не в четверо больше. Но во многих местах река не замерзала, пробивая лед быстрым течением - приходилось сворачивать и пробираться по берегу. А к вечеру, когда начинало темнеть, а темнело в лесу в эту пору быстро, находили место для лагеря. Она рубила еловые ветки и наспех собирала шалаш с хвойной подстилкой. Или попадалось такая ель, которая ветви имела раскидистые и, заметенная со всех сторон снегом, имела под собой готовое укрытие, оставалось только вход вырыть. В таком укрытии можно было помыться, обсушиться, согреться как следует. Дьявол обычно проверял дорогу, и если впереди было такое дерево, заранее сообщал об этом. Тогда она шла в темноте, пока дерево не достанет.
Но в последнее время дорога стала опасной. Манька заметила, что их преследует стая волков. Рысь перескакивала с ветки на ветку, часто усаживаясь на деревьях, наблюдая за нею сверху. А еще медведь-шатун не отставал - она слышала, как он ревет и ломает сучья.
В один из таких вечеров стая подошла настолько близко, что Манька заметила, как один из волков, черно-серый с подпалинами, проскользнул мимо деревьев, нырнул в сугроб и выскочил с зайцем в зубах. Заяц дернулся, отчаянно вереща, и через минуту затих.
От волчьей наглости, от близости зверей, она сначала окаменела, но на этот раз быстро справилась с собой, вскочила, выхватив из костра толстый полыхающий сук, и направила его на волка, высоко подняв ветку над головой. Манька не могла ни стоять, ни сесть, а только прижалась спиной к стволу, высматривая сук, чтобы забраться на ель. И вглядываясь в ночную темень, уверенная, что стая окружила ее. Как в первую встречу с волками, сердце ушло в пятки - холодные и горячие волны пронизывали тело, и каждая мысль, сменяющая одна другую, говорила о смерти - никогда в жизни она не будет слушать Дьявола! Бежать, но куда?! При таких охотниках выбраться живой из леса можно было только чудом, до ближайшего селения не меньше трех сотен километров…
Волк, или напугавшись огня, или ее грозного вида, бросил зайца и скрылся за деревьями, наблюдая издали, обойдя костер по кругу. Дьявол неторопливо подобрал добычу, отсек мягкую заднюю часть, переднюю часть бросил в сторону волка. После этого одним движением содрал шкуру и тоже отбросил.
Не обращая на нее внимания, волк приблизился, обнюхал зайца и принялся есть.
- Голодный зверь - страшный зверь! - сказал Дьявол спокойно, будто ничего не произошло. Кинул мясо в котелок, понюхал, чем пахнет, почесал за ухом, изрек поучительно философски: - Голод не тетка!.. - заметил ее состояние, обращаясь взглядом в ту же что сторону, с насмешкой, как всегда, спросил, помешивая бульон ложкой и пробуя на вкус: - Что, Манька, трясешься? Смерть - естественный процесс смертного бытия! Или вечной жизни захотела?!
- Это если от страха, сама, то естественный! А если порвут - насильственный! - ответила Манька неровным голосом, глянув вниз и взбираясь еще выше. Она уже решила, что с дерева ни ногой! - Тебе хорошо, ты бестелесный. А как мне от такой беды обороняться?
- Глупо! - сказал Дьявол, мельком взглянув в ее сторону. - Ну, во-первых, на дереве от волка можно летом сидеть, зимой замерзнешь, во-вторых, это собака. Слазь! Скоро суп будет готов.
Манька спустилась с дерева, не выпуская палку из рук, подбросила в костер побольше толстых сучьев, чтобы пламя защитило ее далеко.
- Наглая какая… Собака бы мне не помешала! - сказала она, вспомнив, что с собаками всегда находила общий язык.
- А кормить чем станешь? - усмехнулся Дьявол.
- Видал, как она ловко зайца поймала? И зверей бы отпугнула.
- Это не отпугнет. Скорее, приманит… Это собака-волк, волчьей крови ровно наполовину. Ни людей не боится, ни огня, может напасть сзади и подать пример. Похоже, она не последнее место в стае занимает, - Дьявол оценивающе смерил взглядом красивого зверя, рассмеялся, доставая тарелки и разливая бульон. Мясо, весь кусок, он положил ей, присыпав сверху солью. - Ой, Манька, да разве ж это беда?! На десятину беды не наскребешь! Те звери, что посреди деревьев, сами по себе - их природа вынянчила, а природа не злая, она защищаться учит, и человек в ее рационе не значится, если субординацию соблюдает, - поучительно заметил он. - Но если к вампиру идешь, чего зверей-то бояться? Вот вампиры - существа поистине звери лютые. Одна у них забота - кровушкой себя насытить.
- Но не совсем же вампиры… Люди… - в очередной раз и расстроилась, и растерялась Манька, обнаружив, что Дьяволу ни жить, ни встать надо обнаружить среди людей нечисть. Но не в первый раз Дьявол произнес это слово, когда речь заходила о Благодетельнице, а она, не дослушав до конца, отвечала: "Знаю-знаю, не таких видали, поймет, должна понять, не человек что ли?!" Но на этот раз Дьявол был серьезным, как никогда, и тон другой. В голосе чувствовалось простодушие, когда говорят о том, что знают, даже тень усмешки не проскользнула в его глазах, лишь ожидание. Она успела изучить его, Дьявол редко так откровенничал…
Дьявол немного смешался.