В конце второй недели командующий округом должен был принять парад нашей вновь сформированной части, поэтому всю неделю мы занимались строевой и физподготовкой. В основном с нами (офицерами) занимался начальник штаба, подполковник Ш, или уж совсем сокращенно ППШ, даже по внешнему виду крутой мужик, к тому же, с каким-то поясом по каратэ. Однажды ему не понравилась закрытая дверь, он со злости легонько махнул рукой, и дверь вылетела с петель. Дверь была обита железом! Это произвело впечатление.
Командир части выглядел решительно другим типажом: ему бы играть Хлестакова в ревизоре, худой, с какой-то дерганой выправкой, на голове реденькие рыжие волосы собраны пумпончатым зачесом на лбу, типичный чинуша, Акакий Акакиевич. Но однажды, когда мы по очереди сосисками висели на турнике, пытаясь сделать подъем переворотом или каким-нибудь другим способом, он подошел, посмотрел, скинул китель и показал нам, как это делается. Что он творил на перекладине? Уму не постижимо. Потом легко спрыгнул и молча удалился. После этого его акции, в наших глазах, безусловно пошли вверх.
Парад готовился серьезно. Последние дня три мы маршировали по плацу уже под музыку. Духовой оркестр располагался возле трибуны и играл некое маршевое попурри. Многие, вспоминая армию, ругают строевую подготовку, но в хождении под музыку есть своя прелесть, это сродни танцам, особенно когда уже втянулся и идешь не задумываясь. Всё было хорошо, но каждый раз, когда наше каре подходило к трибуне, оркестр менял мелодию, и делал это не совсем четко, в результате сбивал нам ногу. С оркестром провели работу и, вроде бы положение улучшилось, однако, на параде они сыграли еще хуже, чем обычно.
Командующий округом, здоровенный в прямом смысле красный генерал, очевидно, видал парады получше, и с самого начала морщился, глядя на наши стройные ряды. Поприветствовали мы его довольно бодро, потом пошли вокруг плаца. Наша коробочка была одной из последних, и мы уже почти прошли мимо трибуны, когда оркестр опять сбился, мы естественно тоже. Командующий в сердцах плюнул и ушел с трибуны.
С этого момента наша вновь сформированная часть влилась в состав Вооруженных сил Советского Союза.
Для чего, собственно создавалась эта часть? Для чего нужно было дергать офицеров из запаса, что кадровых было мало? Дело в том, что в процессе подготовки Олимпиады неожиданно возникло непредвиденное, но очень привлекательное имущество. Халява, плыз! Все крупные фирмы хотели в качестве рекламы иметь эмблемку "официальный поставщик Олимпиады", а за это надо было платить, но как выяснилось, фирмы могли вместо денег поставить свою продукцию, чем все и воспользовались. А куда, спрашивается девать всё это добро? японские зонтики и электронику, аппаратуру Кодак и кубинский ром, шотландское виски и спортивную одежду Адидас. В те времена всё это было жутчайшим дефицитом, некоторых вещей еще и не видели здесь никогда, например, женские затычки для менструации или голландское баночное пиво с английским газированным холодным чаем.
Советское руководство справедливо полагало, что, если это добро попадет в руки профессионалов, то всё будет разворовано еще до начала Олимпийских игр. Решили разместить на военных складах, но и им доверия тоже было мало, поэтому пошли дальше, выделили помещения в Москве (поближе к назначению) и призвали нас, еще не умеющих воровать.
Я попал в отдел медалей и сувениров. У нас были сейфы, где хранились награды будущих олимпийских чемпионов, которым они, безусловно, потом стали дороги, но выглядели они, даже "золотые", настолько не презентабельно, что воровать их вряд ли бы кто позарился. Их не брали многочисленные генералы, приезжавшие с проверками, даже сам Новиков не взял. Это был председатель Оргкомитета. Основная его должность была – заместитель Председателя правительства СССР.
Однажды он заявился к нам в отдел с большой свитой. Он поздоровался за руку только с Женькой, начальником отдела, остальным же только кивнул. Мы присоединились к свите. У меня не проходило впечатление, что это сам Брежнев. Он не был внешне похож на Генсека, хотя тоже старый, обрюзгший, но манера говорить, передвигаться и безмерная важность… даже голос. Женька показывал ему содержимое сейфов. Важный человек брезгливо трогал медали и возвращал обратно. Заинтересовался он факелами. Не знаю, как на чей вкус, мне они казалась тоже дешевкой, хотя стоили очень дорого. Когда Новиков услышал цену, сразу взял факел в руки и стал заинтересованно крутить во все стороны, изучая и оценивая.
– А это что за пимпочка?
Мы все знали, что это. Факел работал от газового баллончика. Но газ дает бесцветное пламя, а доставка олимпийского огня из Греции – это же важная церемония и огонь должен быть хорошо виден даже в солнечный день. Поэтому в верхней части факела размещена грубо сваренная металлическая банка с пробкой для заливки оливкового масла, окрашивающего пламя. Собственно эта пробка и заинтересовала высокое лицо. Знать то мы знали, но ответить мог только самый высокопоставленный из присутствующих, им оказался Романский наш куратор от Оргкомитета.
– При горении газа, – прогнувшись ближе, сказал он, – образуется конденсат, и чтобы его слить потом, имеется пробочка…
В целом умно и с терминологией!
– Да… замысловатая штучка… дорогая! – покачав головой, промолвил Новиков, отдал факел и удалился не оглядываясь.
Глупость и невежество чиновников тогда в первый раз с такой очевидностью проявилась для меня. В дальнейшем я привык. Они почти все такие.
Но всё это было потом, а сразу после формирования у нас еще ничего не было. Не было машин, никакого имущества, кроме личного и основное здание было еще не готово. Батальон обслуживания разместился в Олимпийской деревне, в одной из только что построенных школ, и нам всем приходилось крутиться там же. Ездить через весь город на Юго-западную мне не очень хотелось, и я напрашивался сам на разные работы в основное здание, лишь бы быть поближе к дому. Основное здание было от дома в трех минутах езды на электричке, возле станции Окружная.
Однажды я получил из батальона десяток солдат и отправился с ними на Окружную, на метро. До метро еще нужно было добраться, вокруг Олимпийской деревни была сплошная стройка, грязь, а пошел дождь. Я привел своё войско к метро в совершенно измызганном состоянии. А патруль? Скандал может быть. Памятуя историю с Кисой и майором, я принял соломоново решение, закрыл свой свинский вид и погоны плащ-накидкой, привел бойцов в подобие строя и, гордо подняв голову, двинулся вперед.
У самого входа в метро действительно стоял патруль, капитан комендатуры и два курсанта со штык-ножами. Я свысока посмотрел на капитана и тот первым отдал мне честь. Я, небрежно ответив, провел свое грязное воинство в метро.
В тот же вечер я убедился в справедливости поговорок, что солдат – это ходячее ЧП и, что куда солдата не целуй – у него везде жопа. Один полез через забор и пропорол насквозь ногу ржавой железякой, а другой мотанулся ночью в самоволку. Пришлось среди ночи проводить воспитательную работу.
Я не сдавал солдат для наказаний их непосредственным командирам – разбирался сам. Однажды, выделенные мне бойцы копали канаву. Традиционное занятие, для русского солдата. Давно доказано, что рабский труд не очень эффективен, но в армии это не учитывается. Меня всегда подводило то, что я легко вхожу в положение других людей. Мне было очень понятно нежелание солдат копать эту дурацкую канаву, но задание выполнять надо! Я взял лопату и стал им показывать, как надо копать.
И вдруг! Как это всегда бывает, не во время, совсем рядом появляется командир части. Скандал! Он отозвал меня в сторону, при солдатах не стал, но в стороне… он мне всё высказал, что обо мне думает. В несколько маргинальных выражениях он мне объяснил, что у офицера, главный инструмент – голова. Частью матерных выражений я, естественно поделился с солдатами, потом сел в сторонке, закурил и стал думать. И придумал!
Главной смутьянской силой в моем отряде был такой рядовой Бондарчук, рыжий-конопатый солдатик. Не понятно почему, но остальные слушали его, открыв рот, а он у себя в роте был постоянным штрафником, и как его привести к нормальному бою, никто не знал. Я встал, подошел к своим работникам и объявил, что ухожу на некоторое время по делам, а вместо себя назначаю старшим рядового Бондарчука. Вытащил этого старшего из канавы и по всей форме, по стойке смирно поставил боевую задачу. До вечера я несколько раз подходил проверять ход работ. Всё сделали как нужно!
Довольно быстро у нас появились новенькие бортовые машины ЗИЛ-130, посадили на них солдат-шоферов, но ездить по Москве они боялись. Помню сел я с одним, Коля его звали, здоровенный деревенский парень, а затрясся весь, как только за ворота выехали. Ехать нужно было в район ВДНХ. На Ботанической улице я ему приказал остановиться. Дорога узкая, сзади уже пробка, гудят. Говорю ему, чтоб открыл капот и проверил свечи и еще что-нибудь. Пробка уже с обеих сторон, а от моего Коли только задница в защитных штанах из-под капота торчит. Сел потом за руль поехали. Ну что? говорю, съели тебя за нерасторопность? Смотрю – страх у парня прошел, рассказал ему как по Москве ездить надо. Ожил парень. Я до конца службы заправками не пользовался – бензин мне мои ученики приносили.
А вообще, работы первое время было не много – по полдня в карты играли и в нарды. Самая сильная игра была на дежурстве. Один раз сутки играли почти без перерыва, пару раз только посты проверили. Дежурство в тот раз было с субботы на воскресенье, никого не было в расположении.
Дежурили одновременно четыре офицера и караульные солдаты. Я мог попасть дежурным, помощником дежурного или дежурным по КПП. Начальники караула были постоянные – только этим и занимались. В качестве кого заступать было все равно, лишь бы остальные, хотя бы двое, играли в преферанс.
Главное было – вписать себя в график дежурств у начальника штаба, в преферансную команду. Далее это выглядело так: в шесть часов вечера проводится развод караула, по полной форме.
– Для встречи справа на кра… ул! – и т. д. включая относительно дружное солдатское "Здрав… гав… гав!"
Доклад, опрос претензий и пожеланий, потом торжественным маршем, с оружием… караул удаляется к себе в караулку. Теперь главное дождаться, когда все лишние уйдут… и за стол… и до утра!
Я получил очередную звездочку осенью. Это было во всех отношениях примечательное событие. Звездочка на погоны, особенно третья, хороша уже тем, что ты перестаешь выглядеть салагой-лейтенантом. Недели две-три ты ходишь, чуть кося глазом на погон, отчего начинает побаливать шея, но удовольствие дороже. Десять рублей к денежному довольствию, тоже неплохо. Но сначала это дело надо обмыть. С незапамятных времен это делается одинаково, звездочка, прежде чем закрепиться на погоне, опускается в бокал с вином или водкой (по вкусу). Содержимое бокала выпивается, звездочку ловишь губами… ну и т. д.
Представление пришло сразу на несколько человек, в том числе на Юбу. Обмывали звезды мы рядом с Олимпийской деревней, в "Ракушке". Вообще-то это была пивная, пивной ресторан и водку мы приносили с собой, но закуска в тот день… в тот день подавали омаров по три рубля за штуку. Сейчас я, конечно, тоже могу себе позволить съесть омара, но его вкус ни разу еще в последнее время не превысил отвращения от хамской цены.
Домой мы с Юбой поехали в одной машине такси, поскольку жили рядом. Мы доехали до Савеловского вокзала, откуда на электричке мне было пятнадцать минут, а Юбе до Лианозова – двадцать. На удивление мы были не очень пьяными, но, выйдя из машины, я в этом на минуту усомнился. Мне показалось, что в лучах прожекторов Останкинской башни столкнулись три реактивных самолета. Я обратился к Юбе, дескать, Юба, посмотри туда… Юба открыл рот. Сочтя его пьяным, с тем же делом я обратился к таксисту – тот-то точно, как стекло. Рот открылся и у таксиста.
Тогдашние таксисты были шустрыми ребятами, им некогда было рот разевать. Наш поахал, поохал и уехал дальше деньги зарабатывать, а мы с Юбой еще долго смотрели в небо. Была полночь, а в это время электрички ходят редко. Выглядело это так, как если бы три самолета со следами инверсии столкнулись в одной точке чуть правее шпиля Останкинской башни, которую с площади вокзала ночью видно очень хорошо в голубоватом нимбе подсветки. В месте столкновения образовался тоже голубоватый и сильно светящийся шар. Но самолеты бы упали после столкновения, а эта конструкция продолжала висеть на одном месте.
Я тогда резко отрицательно относился к уфологии и мистике. Буквально за день или два до этого в электричке ко мне привязался один фанатик НЛО и стал мне пересказывать самиздатовские опусы Ожажи (есть такие люди, которых хлебом не корми, дай поговорить с человеком в военной форме). Я читал всё это и был в курсе, но нисколько не верил. От того парня я еле отвязался и потом долго доказывал себе, что все эти НЛО чушь собачья. И вдруг, я вижу это собственными глазами. Когда мы уже стояли у электрички, светящийся шар двинулся вокруг башни, потом, моментально набрав огромную скорость, улетел и исчез где-то в центре Москвы.
Зайдя домой, я зарисовал это явление в тетрадке и долго еще не мог уснуть, размышляя над произошедшим. Единственный вывод, который я смог сделать, это тот, что виденный мной сегодня объект не может быть материальным телом – такое ускорение не сможет дать ни один суперфотонный двигатель.
Еще одним умиляющим душу событием этой осени было принятие присяги.
Необходимость этого священнодействия возникла, в общем-то, случайно. Наш замполит, как и все наши подполковники осенью уже получил третью звездочку и папаху но тогда еще, по-моему, не закончил обмывку этого события. Он, как и все замполиты, был демократом с офицерским составом. Вдвоем со своим помощником, комсомольским секретарем, старлеем с умильной физиономией Олега Кошевого, оба с покрасневшими от выпивки оголенными частями кожи, вышли покурить с нами на улицу.
Разомлевший замполит завел отвлеченный разговор об армейских традициях, и вдруг выяснилось, что один из принимавших участие в разговоре офицеров не принимал военной присяги. Еще несколько человек, в том числе и я, подтвердили, что и мы тоже не принимали. Честно говоря, и ни к чему это нам было, мы и думать об этом не думали.
Получилось это как? Присягу выпускники военных кафедр обычно принимают в лагерях, а у нас видимо в целях экономии, лагеря отменили, просто разослали приказ о присвоении звания по военкоматам, там нам вручили военные билеты офицеров запаса, и всё, собственно.
Замполита чуть удар не хватил. Он сначала покраснел еще сильней, потом побелел и, забыв, что уже принял на грудь, побежал к командиру, докладывать.
Через несколько дней всех нас, выявленных непринимантов присяги, специально заказанным автобусом повезли в знакомую мне с детства Таманскую дивизию, исправлять упущение. Положение было щекотливым. С одной стороны нужно было провести принятие присяги в торжественной обстановке, а с другой – как же это солдаты увидят, что офицеры, даже не лейтенанты уже только еще принимают присягу. Жуть!
Поступили так: из казармы убрали всех солдат, включая дневальных. Дежурный офицер выдал нам из оружейки автоматы, и мы пошли с ними к бутафорской койке какого-то героя, погибшего в войну. Тот же дежурный офицер принес сюда же знамя. Наш замполит (как выяснилось служивший раньше в этом полку) стоял с развернутым знаменем возле койки, а мы по очереди зачитывали текст присяги, брякая оружием, становились на коленки и целовали знамя.
Не очень отчетливо помню, выпивали мы прямо здесь или уже в автобусе. Скорей всего и то и другое.
Кстати, о пьянке в армии. Конечно, мы пили и пили много. Выпивали во время работы и даже на дежурстве, но какие-либо меры применялись лишь к тем, кто совсем терял при этом голову. Мало ли чем от тебя пахнет. Пришел, скажем, утром с больной головой, зашел к Киве, в подвале у которого хранились все запасы спиртного, (мы с ним приятельствовали еще со второго курса института). Посредине его склада стоял огромный ящик с мятыми банками Липтона – газированного чая. Чай этот был в мягких банках, и отбраковывалось его много, его не надо было даже ронять с третьего уровня, как Хейникен, чтобы отбраковать часть. Открываешь чай, добавляешь туда какой-нибудь крепкий напиток, открытые бутылки с Мартелем или Джонни Уокером всегда у Кивы были. Я лично предпочитал сухой Гавана Клаб. Выпиваешь баночку – хорошо! пробирало, как будто под душ встал и топаешь на построение.
Выпивали почти все, за исключением некоторых ботаников из четвертого отдела и даже, почти все замечались здорово выпивши, включая полковников. Один раз напился даже особист. Это был одинокий, молчаливый седой капитан, почти единственный, кто не получил в это время очередного звания. Впрочем, вру, были еще двое.
Первым был, назовем его Рыжеус, потому что он носил рыжие буденовские усы, начальник отдела переводчиков. Культурнейший человек, дипломат. Он пришел из запаса старлеем и должен был скоро получить капитана, но вдруг исчез. Еще на формировании в Твери мы стали замечать за ним странности – к вечеру он начинал заговариваться. Казалось бы, казарма, через КПП ходить было нельзя, мы тогда еще не получили документы, а он пьяный? Немного погодя он сам рассказал про свою беду.
Перед армией он работал где-то в Африке и подхватил там тропическую лихорадку. В качестве лекарства он прятал фляжку со спиртом и, как только его начинало колотить, прикладывался к ней. Потом, уже в Москве его несколько раз увозили домой невменяемым, один раз даже бросился на командира выяснять отношения. Когда он пропал, совсем перестал ходить на службу, его искали около месяца. Нашел его особист у какой-то из его любовниц, попытались его забрать оттуда– толку из этого не получилось, он был вдребезги пьян и какие либо переговоры вести отказался. И что? его сочли дезертиром? Нет, но из армии уволили. Эта процедура заняла еще месяца два-три.
Вторым отчаянным залетчиком был некто Гена. Щупленький, остроносенький паренек, я его, честно говоря, ни разу пьяным не видел и не подумал бы никогда на него, но говорят он бузил здорово, а главное, тоже любил при этом выяснять отношения с начальством. Несколько раз ему прощали, потом командир объявил ему пять суток гауптвахты.
На следующий день с утра Гена в сапогах и портупее попрощался с нами в курилке и отбыл на Басманную, в гарнизонную гауптвахту. После обеда опять появился. Мы ему: "Гена, ты же должен быть на губе", а он и говорит, не взяли, дескать. Все места заняты и, чтобы сесть нужно дать, а без этого никаких разговоров. Назначили ему вместо губы какие-то штрафные работы, но через пару недель опять…
Тут замполит придумал и организовал офицерский суд чести и у нас в части появился младший лейтенант – разжаловали Гену.