На этом бы и закончить рассказ, но возле дома меня ждало душевное потрясение ничуть не меньшее, чем все предыдущие вместе взятые. Возле дома я увидел свою мать и со спокойной душой поскакал в её сторону, постепенно замедляясь, потому что начал понимать, что что-то не так. Мать просто ревела белугой. Оказалось, что проболтался я больше пяти часов, и меня уже считали, если не погибшим, то уж точно пропавшим без вести. Увидев мать в таком состоянии, я тут же разрыдался в ответ. Мы так и ревели посреди улицы, пока соседка довела нас плачущих до квартиры. Вопрос о ругани меня и наказаниях как-то отпал сам собой. Вечером уже, когда все успокоились, я рассказал, как всё было на самом деле, за исключением некоторых нюансов.
Вторым дополнительным занятием была музыка. Родители купили пианино и поставили его слева от входа в большую комнату. Вместе с пианино у нас в доме появилась учительница музыки. Не помню имени, но отчество – Карповна. Она была и лицом похожа на рыбу из семейства карповых – на леща. Она все время носила черную гофрированную юбку, еще более подчеркивавшую её худобу. Садясь к инструменту, она картинно отбрасывала юбку, засвечивая при этом розовые удлиненные трусы и комбинацию. Сестра говорит, что окончила музыкальную школу, а я вот не сподобился. С моими короткими пальцами можно было и не начинать эту волынку. Это было мученьем для меня – выбивать из клавиш этого "Сурка" и что-то там еще. Я сопротивлялся, как мог. Вот типичный случай:
Я тыкаю в клавиши… мать сидит рядом со мной. Она в инструментальной музыке не бум-бум, хотя пела всегда хорошо. "… И мой сурок со мною" у меня получается хорошо, но потом сбой, на одном и том же месте. Мать начинает злиться, я начинаю шмыгать носом.
– Вытри нос и играй!
Я как бы не обращаю внимания и продолжаю тыкать пальцами клавиши, а течет уже не только из носа, но и из глаз.
– Где твой платок?
Я нервно выхватываю платок из кармана, и на белые клавиши пианино летят грязные окурки из кармана.
Далее без комментариев. Разве что по поводу окурков. Мы их распатронивали, делали самокрутки и играли в войну. Тогда почти все фильмы были про войну, даже если про любовь. А все настоящие герои отчаянно дымили самокрутками, особенно в трудные моменты.
Всплески памяти.
На середине пути от школы большая песочница. Мой товарищ Р научил меня падать в обморок. Я стою в песочнице (чтобы мягче было падать) глубоко вдыхаю воздух, а товарищ сзади, продев руки мне подмышки, крепко сжимает грудь. Тело моментально становится ватным, перед мысленным взором мелькают какие-то образы. Через несколько секунд просыпаешься на песке, встаешь и делаешь тоже самое с товарищем. Товарищ называл это упражнение – смерть на минутку.
Рассказал об этом чуде родителям – строго настрого запретили. Я был послушным мальчиком и соблюл запрет.
Недавно в Интернете я прочитал об этом способе внетелесных полетов. Не очень удивился тому, что этот способ известен автору статьи, удивительно другое – откуда мой товарищ узнал об этом?
В бассейне у меня был один странный случай. Он вспоминается как бы в полусне. Я прыгнул с тумбочки, намереваясь плыть по крайней левой дорожке, совершенно пустой в тот момент. Кто-то видимо занырнул с соседней дорожки на мою. Я этого не видел, только почувствовал удар во что-то не слишком жесткое, но прямо носом, и тут же отключился. Не смотря на отключку, я осознавал какую-то силу, поднявшую меня за плавки далеко вверх. Очухался я от холодной воды из-под крана, под которым держала меня чья-то сильная рука, Из носа текла кровь, но я оглянулся и увидел большого сильного человека в очках. Лицо его казалось очень знакомым. Он спросил меня, смогу ли я дальше обойтись самостоятельно. Я кивнул, и человек исчез. Тогда только я понял, кто это был. Это был ЮВ знаменитейший тогда спортсмен, чемпион мира по тяжелой атлетике.
В моей комнате старый письменный стол. Каждый год перебираю заветный ящик с особо ценными вещами: ножички, гильзы, ракушки, пуговицы и проч. С возрастом набор меняется. Что-то кажется уж совсем детским и выбрасывается. В этой куче у меня лежал револьверный патрон, заряженный. И однажды, ни с того ни с сего, я решил привести его в действие. Зажал патрон в тиски, направил пулю в стену и поднес горящую спичку к капсюлю. На меня затмение какое-то нашло. Спичка уже догорала, когда я понял всю глупость этого поступка. Я точно увидел, что будет дальше, бросил спичку и прикрыл патрон рукой. В этот момент патрон взорвался. Мою руку отбросило страшной силой. Сначала я побежал в ванну, подставил руку под холодную воду, чтобы остановить кровь, потом только вернулся в комнату посмотреть на последствия своей глупости. Тиски оказались пустыми. Пуля, оставив небольшую вмятину в стене, закатилась под диван. Остатков гильзы я не нашел, правда, три осколка остались у меня в правой руке, они и до сих пор там, куда им деваться, не растворились же.
6. Тула
А револьверный патрон я нашел у себя в огороде в Туле. Что касается всякого оружейного хлама, то в Туле этого барахла было хоть отбавляй. Однажды я купил обрез трехлинейки за три рубля. Наган с десятком запасных патронов стоил четверную, но это уже более взрослые дела. Мальчишками мы стреляли из поджигных пистолетов. Так и называли – "поджиг". В Москве такие игрушки делали из тонких медных трубок, в Туле же у нас были гораздо более широкие возможности. Кстати тула по-древнерусски означает колчан со стрелами. Видимо она была арсенальным городом очень задолго до Демидова. Я думаю, что речь идет о многих тысячах лет.
В качестве дров многим привозили с оружейного завода бракованные приклады. Проблем не было – подойдешь к куче дров и выбираешь себе что нужно. Но сначала нужно было найти ствол. За стволами мы ходили на городскую свалку, на 9 км Новомосковского шоссе, сейчас где-то рядом там кладбище, где похоронены мои дедушка с бабушкой и дядья. Отношение к выбрасыванию на помойку с разных заводов тогда было вполне свободное. Например, с радиозавода привозили полными грузовиками наушники, микрофоны и рулоны проводов. Мы опутали этими проводами все свои сады и переговаривались, не выходя из дома. Радио было интересно, но главное были стволы, их привозили редко, да и гоняли нас со свалки после того, как один парнишка подорвался на выброшенном снаряде. И всё равно, особых трудностей найти ствол от автомата Калашникова не представляло особого труда.
Кстати можно было собрать автомат или пистолет целиком, запчасти валялись здесь же. Это был брак, но исправляемый при желании. Качественные запчасти с завода выносили рабочие через речку. Привязывали их к лампочкам и бросали в воду, а потом вылавливали сачком подальше от завода. Нам это тогда было не нужно, наша задача была сделать поджиг. Из одного автоматного ствола можно было сделать два поджига. Отрезался кусок ствола, задняя часть заваривалась. В задней же части напильником и дрелью делалась прорезь. Ствол плотно прикручивался к ложе так, чтобы прорезь была с левой стороны, там ставилась скоба для спичек. Дальше всё просто, засыпаешь порох, запыживаешь газетой, кладешь соответствующего размера картечину, втыкаешь запальные спички и можно стрелять.
Однажды, помогая деду в огороде, я раскопал большую ценность. Я копал возле самого забора, и вдруг лопата хрустнула о что-то железное. Я вытащил ящичек с револьверными патронами. Где-то рядом с нашим домом проходила линия обороны, а с войны прошло не так уж много времени и, если хорошо поискать, можно было найти всё что угодно. Из неразорвавшихся снарядов мы выковыривали или вытапливали тол, находили снаряды редко в лесу, в явных же местах, к примеру, в полуразвалившихся дзотах, как это принято в Росси было до невозможности засрано. Колупаться там было противно.
Что-то из находок я отвёз в Москву, в школьный музей. В подвале школы был музей боевой славы. Ребята еще в пятидесятых годах ездили по лесам собирали старые каски, штыки. Было несколько винтовок, ППШ с подгнившими прикладами, помятый "Шмайсер" и вполне ремонтабельный пулемет Максим. Тогда власти к этому относились спокойно.
Но не в оружии дело, в Туле вообще мне было очень интересно. А, кроме того, это ж были каникулы. Признаком их наступления для меня были желтые цветочки акации во дворе, я любил их отрывать и сосать оттуда сладкий нектар.
Отъезд в Тулу выглядел следующим образом. Родители брали такси на стоянке возле нашего дома. Обшарпанная 21-я Волга увозила нас на Курский вокзал. Там мы садились в поезд дальнего следования Москва – Адлер, Москва – Батуми и т. п. Как только поезд трогался с места, немедленно все пассажиры выкладывали съестные припасы и начинали есть, как будто бы до этого момента у всех был великий пост. Припасы были стандартными: вареная курица в газете, крутые яйца и молоко в водочной бутылке, заткнутой той же газетой. Усатые кавказские проводники разносили чай.
На Московском вокзале в Туле мы опять садились в такси. По сравнению с этой машиной московский рыдван казался почти новым, но к дому подъезжали с шиком. Поцелуи, ахи-охи. На следующий день бабушка жарила котлеты с картошкой, доставала из погреба соленые огурцы, моченые яблоки, квашеную капусту в полувелках. Дед брился (пойду, говорит, поброюсь по такому случаю) и доставал графин с самогоном. Хотя чаще родители привозили с собой водку. В магазине покупалась бутылка кагора и вкусная газировка. Газировки тогда еще были настоящие, на натуральном сиропе. Дюшес пахнул грушей, а ситро яблоками. Котлеты у бабушки были просто замечательными, она как-то умела перемешать фарш и добавить чесночку "в припорцию". В общем, было весело. И Бог из угла со своей рюмкой поддерживал общее веселье.
Но настоящая жизнь начиналась, когда родители уезжали. Я вливался в общую компанию. Соседи, которые давеча сюсюкали с моими родителями, говорили: "Опять шпана московская приехала! Опять житья от него не будет". Почему? До сих пор не понимаю, что я им плохого сделал.
В основную компанию входили: Химик (кличка), Шуптик (фамилия, с которой и клички не надо), Хомяк (кличка по фамилии); мои двоюродные братья: Володя (кличка – Лавыга), и Юрка, без клички. У меня тоже клички не было, звали по имени. Остальные клички получили в школе №1, я же учился в Москве, а Юрка в центре Тулы, рядом с домом. Еще были: Арамис и Кыла (Коля) – сказочный персонаж, Квазимодо. Единственной девочкой первое время была моя сестра. Чем она занималась днем, не помню, а когда темнело, она приходила на скамейку играть в сидячие игры, колечко и проч.
Самым интересным был Саша Химик. Вечно облупленный на солнце нос картошкой, белесые волосы и хитрые глазки. Не знаю, за что больше его прозвали химиком, за хитрость глаз или бесконечную изобретательность. Например, он изобрел порох (в масштабах нашей улицы, конечно), нашел где-то рецепт. Мы накупили компонентов – серу в стеклянной банке с железной крышкой не помню где (не исключено, что ребята украли в школе), селитру покупали как удобрение на колхозном рынке, а древесный уголь терли сами. Порох использовался не только для стрельбы из поджигов, главное – мы делали ракеты (Енисей не перекрывали). Первой ступенью служила гильза десятого калибра, тогда еще такие встречались, второй, поменьше – двенадцатого, третьей, самой маленькой – шестнадцатого. Всё это обклеивалось картоном со стабилизаторами. Снизу и между ступенями вставлялись рулончики фотопленки, которая тогда делалась из нитроцеллюлозы и хорошо горела. Самое главное было составить правильную пороховую смесь, чтобы она горела достаточно быстро, но и не взрывалась. Всё равно взрывалась, дрянь такая. Это, конечно, была неудача, но смотреть, как взрываются на старте всё три ступени по очереди, было тоже весело.
У Сашкиного отца был привезенный с войны БМВ с коляской, а для Саши хранился маленький мотоцикл, тоже немецкий, довоенного производства, но кататься мы на нем стали несколько позже.
У Химика был младший брат – Даун, деревенский дурачок. Настоящее его имя было Сережа, но все его звали Фомой. Над ним смеялись, но не обижали.
Хомяк смотрелся идеальным туляком, примерно таким, какого сыграл Р. Быков в фильме "Служили два товарища". Маленький поджарый, обтянутый загорелой кожей, себе на уме и злобный, как хорёк, если его задеть за живое. Однажды моя мать вернулась из Франции и почему-то приехала почти сразу в Тулу. Она рассказывала нам о Париже и деловых встречах. Хомяк молча слушал и вдруг торжественно встал и на полном серьезе спросил:
– А как там рабочий класс живет?
Мать не нашлась что ответить.
Шуптика я помню больше лет в семнадцать. Он бросил школу, не окончив даже восьмилетки, работал грузчиком на какой-то базе и очень серьёзно выпивал. Он стал похожим на Шурика из Кавказской пленницы, когда тот отбирает рог у коровы. А в детстве, в очках на веревочке, он смотрелся классическим Знайкой, но я уже тогда понял, что внешность его обманчива.
Володя, сын дяди Коли, старше меня года на два. Он какой-то странный, выскакивает вперед, да я сейчас, дескать, покажу вам! и тут же стушуется и уходит в сторону. У меня такое впечатление, что его всегда тянули в разные стороны эти два чувства: минутная, поверхностная храбрость и глубинный страх, даже какая-то сильная жалость к себе. Однажды он резал хлеб на столе в сенях и острым ножом задел себя по пальцу. Порез был, конечно, глубокий, но он так сильно и долго кричал и бегал по дому, как будто отхватил себе всю руку.
Юрка, сын дяди Саши, наоборот, младше меня на год. Маленький, белобрысый, скрытный и хитрый. По настоящему дружил с ним только я. Компания его не любила и дразнила евреем, хотя евреев они никогда в жизни не видели, в нашей округе их просто не было. Но иногда я на него тоже здорово обижался. Дело в том, что я всегда был совой и спал часов до двенадцати дня, особенно после ночных посиделок на скамейке. Дед по этому поводу так говорил: "С вечера молодежь, а под утро не найдёшь". Юрка наоборот – жаворонок. Приходит вечером на скамейку и начинает клевать носом, тут же уходит спать, но чуть свет уже на ногах.
С одной стороны, это личное дело каждого, когда спать, когда вставать, но у нас была яблоня, белый налив. Эти яблоки вкусные только в самом соку – если чуть-чуть неспелое яблоко, оно жесткое и кислое, а, если пропустишь хоть день, становится мягким и не сочным, как переваренная картошка. В какой-то момент я стал замечать, что на яблоне несколько дней подряд нет ни одного подходящего яблока. Хотя и странно, но на нет и суда нет. Однако Юрка откуда-то доставал хорошие яблоки и ел в тухушку. Мы его выследили. Оказывается, он вставал утром и, пока мы спали, собирал все хорошие яблоки и прятал их в белый мешочек, потом доставал и ел. Я выкрал у него этот мешок и роздал все яблоки. С Юркой была истерика.
От наших нападок его защищала бабушка. Когда я его в очередной раз назвал жадюгой, она мне, помнится, возразила: "Сам-то дюже простый?" Слово простый с ударением на "о" вовсе не означает – простой. Перевести на московский язык его можно, лишь приблизительно как честный, бесхитростный, открытый. Провинциальные диалекты вообще во многом сочнее, ёмче, чем якобы правильный московский, правда, не без издержек. Родители меня каждый год ругали и поправляли недели две после моего возвращения из Тулы. По-тульски вместо слова очень нужно было говорить – дюже, вместо идти – итить, вместо "надо сделать" следовало сказать – надоть исделать, и т. д. Матерились на нашей улице мало. От бабушки я вообще ни одного сколько-нибудь грубого слова не слышал, когда уж совсем было плохо, она произносила нараспев ба-тю-ше-ки, а у деда самое страшное ругательство было "Ядрит твои коляски"! и уж в самом крайнем случае: "Пралик тя расшиби"!
В пасмурную погоду мы сидели дома и в зале играли в карты. Сначала в пьяницу, потом стали учиться в дурака. Именно Юрка откуда-то почерпнул карточный фокус, который мне пригодился потом в жизни и до сих пор приводит в изумление.
Фокусник дает своему визави карты, от пяти и больше. Тот тасует их и держит развернутыми в руке, рубашкой к фокуснику. Фокусник полностью отключает свои мысли или, по крайней мере, совершенно не думает о картах и слегка массирует себе переносицу. Визави называет одну из карт, имеющихся в его распоряжении. Фокусник тут же, не глядя, достает эту карту у него из рук. При небольшой даже практике, попадание почти стопроцентное.
Я потом пользовался этим способом, например, чтобы достать нужный билет на экзаменах в институте.
Володя Анискин стал Арамисом, когда мы играли в мушкетеров. В ближайшем от нас кинотеатре, где его мать работала буфетчицей, долго шел американский фильм "Три мушкетера". Нашего фильма тогда еще не было. Реакция на фильм была почти мгновенной. Вечером, после первого просмотра, мы наделали себе деревянных шпаг и начали "стражаться". На следующий день уже появились наволочки с дыркой, в качестве мушкетерских плащей и алюминиевые половники для эфесов. Д'Артаньяном или Атосом становился тот, кто первым затеял драку, визави де-факто назначался Рошфором. Но ВА всегда был Арамисом, он и по внешности и по характеру был на него похож.
Кыла был здорово старше нас всех, но он был инвалид. Родовая травма, наверно. У него были покалечены обе ноги и, к тому же, они были разной длины. Ходил он, подпрыгивая и волоча за собой длинную ногу, но выше пояса был очень силен. Лицом он был страшен, но характер имел добрый, если сильно не задевать его самолюбия. Однажды они подрались с Химиком. Это длилось долго и выглядело страшно, и кончилось только выстрелом из ружья в воздух.
Еще одного я забыл, Лёвика, но он появлялся редко. Он приходил издалека, из аккуратного кирпичного дома под шиферной крышей. У него были вьющиеся светлые волосы и, как я сейчас думаю, он был как раз настоящим евреем, хотя никто его так не называл и никак не дразнил.
Первым в доме просыпался дед. Он вставал еще по-темному и уходил на работу, подметать какой-то двор рядом со школой. Потом уходили на свой завод дядя Коля с тетей Марусей. Когда я вставал, если дед еще не вернулся с работы, то в доме было тихо и пусто, бабушка копалась в огороде или в сарае. Я выпивал кружку молока с хлебом или лепешкой и уходил на улицу, практически на весь день.
Когда собиралась компания, мы чаще всего уходили в поля. Это было недалеко. Нужно было пройти до параллельной улицы, миновать продовольственную палатку, потом спуститься еще ниже и всё, Тула кончилась. Правда, на этом последнем участке города было препятствие – гуси. Летом гусаки, защищая гусят, страшно шипели, выгибая длинные шеи, и больно щипались, если зазеваешься. Нужно было иметь с собой хворостину или палку. Однажды Химик взял с собой вместо хворостины мешок, (впрочем, он его таскал с собой довольно часто) и когда гусь, шипя, налетел на него, он быстро схватил его за шею и сунул в мешок. Наш постоянный обидчик был поджарен на костре и ритуально съеден на полянке у леса.