Глава 18
Смотритель дремал на своей любимой скамейке в тени сапотового дерева. Это было все, что он делал последние два дня. Он больше не подметал дворики и не сгребал листья, а просто сидел часами на скамейке, подремывая или глядя вдаль, как будто у него было тайное знание о чем-то, что мог видеть лишь он один.
В доме все изменилось. Я бесконечно задавалась вопросом, не напрасно ли приехала сюда, и чувствовала себя как обычно виновато и настороженно. Единственное, что я делала - это непрерывно спала. А когда просыпалась, то, бесцельно слоняясь по дому, с беспокойством осознавала, что ничто не осталось прежним. Казалось, что-то очень важное для меня исчезло из дома.
Протяжные и громкие вздохи смотрителя вторглись в мои мысли. Не в состоянии сдерживать тревогу дольше, я оттолкнула книгу в сторону, поднялась на ноги и преодолела короткое расстояние между нами.
- Почему ты сегодня не собираешь и не сжигаешь листья? - спросила я.
Вздрогнув, он поднял голову, но не ответил. На нем были очки, сквозь темные стекла которых я не могла видеть выражения его глаз. Я не знала, остаться, или уйти, или дождаться ответа. Боясь, что он может уснуть снова, я спросила громко и нетерпеливо:
- Есть ли какая-нибудь особая причина того, что ты больше не собираешь и не сжигаешь листья?
Он отделался от моего вопроса своим собственным:
- А ты видела, чтобы хоть один лист упал за последние два дня?
Когда он приподнял очки, его глаза, казалось, просверлили меня насквозь.
- Нет, - сказала я.
Серьезность тона и манера поведения скорее, чем его заявление, которое я нашла нелепым, заставили меня удержаться от ответа.
Кивком головы он предложил мне сесть рядом с ним на скамейку и, пододвинувшись вплотную, прошептал мне на ухо:
- Эти деревья точно знают, когда позволять листьям опадать.
Он осмотрел все вокруг себя, как будто боялся, что нас могут подслушать, а затем добавил таким же доверительным шепотом:
- А сейчас деревья знают, что их листьям не нужно падать.
- Листья увядают и падают независимо от чего бы то ни было, - важно произнесла я. - Это закон природы.
- Эти деревья крайне капризны, - упорно настаивал он. - У них есть собственный разум. Они не подвластны законам природы.
- Что же заставляет деревья не сбрасывать листья? - спросила я, пытаясь сохранить серьезное выражение.
- Хороший вопрос, - размышлял он, задумчиво потирая подбородок. - Боюсь, что я еще не знаю ответа. Деревья не сказали мне. - Он глупо улыбнулся и добавил: - Я уже говорил тебе, что это не обыкновенные деревья.
Прежде чем я успела возразить, он спросил:
- Ты уже приготовила себе завтрак?
Я чрезвычайно удивилась такой внезапной смене предмета разговора.
- Да, - согласилась я, потом запнулась на минуту. Мной овладело почти дерзкое настроение. - Вообще-то я не так уж и забочусь о пище. Мне нравится есть одно и то же и утром, и вечером. Я жила бы на шоколаде и орехах, если бы от этого не появлялись прыщи.
Забыв об осторожности, я по своему обыкновению начала жаловаться. Я сказала смотрителю, что очень хотела бы поговорить с женщинами. - Для меня чрезвычайно важно, чтобы они объяснили, что со мной происходит. Тревога - вот все, что занимает меня в последнее время. - Я почувствовала себя более спокойно после того, как сказала все, что хотела. - Правда, что они ушли навсегда? - спросила я.
- Да, навсегда, - ответил смотритель. И увидев недоумение, написанное на моей физиономии, добавил: - Но ведь ты знала об этом, правда? Ты уже разговаривала со мной, не так ли?
Прежде чем я могла оправиться от шока, он спросил меня искренним, но приводящим в замешательство тоном, - Почему же это так шокировало тебя? - Он на минуту остановился, как бы давая мне время подумать, потом сам ответил на свой вопрос. - О, я знаю! Ты бесишься, потому что они взяли с собой Исидоро Балтасара. - Он похлопывал меня по спине, как бы подчеркивая каждое слово. По его глазам было видно, что ему все равно, как я отреагирую: яростью или слезами.
Знание, что встречи не будет, дало мне непостижимое чувство самообладания.
- Я не знала этого, - пробормотала я. - Клянусь, я на самом деле ничего не знала. - Я смотрела на него в немом отчаянии и ощущала, как кровь отливает от моего лица. Колени болели. В груди было так тяжело, что я едва могла дышать. В полуобморочном состоянии я обеими руками ухватилась за скамейку.
Голос смотрителя был слышен как очень далекий звук. - Никто не знает, вернется ли он. Даже я. - Наклонившись ко мне, он добавил, - Мое личное мнение: он ушел с ними на время, но он вернется; если не прямо сейчас, то через несколько дней. Это мое мнение.
Я поискала его глаза, - проверить, не смеется ли он надо мной. Его неунывающее лицо излучало искренность и доброжелательность. Глаза были по-детски бесхитростны.
- Но когда он вернется, он уже больше не будет Исидоро Балтасаром, - предупредил меня смотритель. - Тот Исидоро Балтасар, которого ты знала, я думаю, уже ушел. И как ты думаешь, что во всем этом самое грустное? - Он остановился, а потом сам ответил на свой вопрос. - Ты приняла его как дар и даже не поблагодарила за все его внимание, помощь и любовь к тебе. Наша самая большая трагедия в том, что мы шуты, не замечающие ничего, кроме нашего шутовства.
Я была слишком опустошена, чтобы произнести хоть слово.
Внезапно смотритель поднялся на ноги. Не говоря ни слова, как будто его очень стесняло мое общество, он пошел вдоль тропинки, ведущей к другому дому.
- Не оставляй меня здесь совсем одну, - закричала я ему вслед.
Он повернулся, посмотрел на меня, а потом рассмеялся. Это был громкий, радостный смех, эхо от которого разносилось вокруг по кустам чапарраля. Он еще раз посмотрел на меня, а потом исчез, как будто кусты чапарраля поглотили его.
Будучи не в состоянии следовать за ним, я все еще ждала, что он вернется или внезапно появится передо мной, испугав до полусмерти. Я все еще оставалась в напряжении, которое ощущалось скорее телом, чем умом.
Как это всегда случалось, я не слышала, когда подошла Эсперанса, но ощутила ее присутствие. Я обернулась и обнаружила, что она сидит на скамейке под сапотовым деревом. Я пришла в восторг уже только от того, что вижу ее.
- Я думала, что никогда больше тебя не увижу, - вздохнула я. - Я почти смирилась с этим, думая, что ты тоже ушла.
- Бог милостив! - произнесла она в странном оцепенении.
- Ты действительно Зулейка? - воскликнула я.
- Не совсем, - возразила она. - Я Эсперанса. Чем ты занимаешься? Валяешь дурака, разрешая вопросы, на которые никто не в состоянии ответить?
Никогда в жизни я не была так близка к нервному расстройству, как в этот момент. Я чувствовала, что разум не в состоянии перенести обрушившееся на него давление и могла просто не выдержать боли и смятения.
- Соберись, девочка, - строго сказала Эсперанса. - Худшее еще не пришло. Но мы больше не можем оберегать тебя. Сейчас ты близка к помешательству, но маги не могут остановить это давление. Сегодня ты сама приняла вызов и либо будешь жить, либо умрешь. В данном случае я говорю не метафорически.
Я едва могла говорить из-за слез.
- Я никогда не увижу Исидоро Балтасара? - спросила я.
- Я не буду врать, чтобы пощадить твои чувства. Нет, он никогда не возвратится. Исидоро Балтасар - только мгновение в магии. Сон, который ушел после того, как был увиден. Исидоро Балтасар, как сон, уже ушел.
Легкая, почти задумчивая улыбка тронула ее губы. - Чего я еще не знаю, - продолжала она, - так это ушел ли тот человек, новый нагваль, навсегда. Ты понимаешь, конечно, что даже если он вернется, то он уже не будет Исидоро Балтасаром. Он будет чем-то таким, чего ты не встречала до сих пор.
- Он будет неизвестен мне? - спросила я, не осознавая до конца, хочу ли я это знать.
- Не знаю, дитя мое, - сказала она неопределенно и безразлично. - Просто не знаю. Я сама в сновидении. То же и с новым нагвалем. Сновидящие, такие как мы, непостоянны, и именно эта непостоянность позволяет нам существовать. С нами ничего не происходит, кроме сновидений.
Ослепленная слезами, я просто не видела ее.
- Чтобы облегчить боль, проникни глубже в себя, - тихо сказала она. - Сядь, подожми колени, охвати лодыжки скрещенными руками, правую лодыжку - левой рукой. Положи голову на колени и дай печали уйти.
Дай земле смягчить твою боль. Позволь целебным силам земли войти в тебя.
Я села на землю так, как советовала Эсперанса. Спустя мгновение моя печаль исчезла. Глубокое телесное ощущение комфорта сменило муку. Я утратила ощущение себя в каком-либо ином контексте, чем здесь и теперь. При отсутствии субъективной памяти у меня не было и боли.
Эсперанса указала мне место на скамейке рядом с собой. Как только я села, она взяла мою руку в свои и некоторое время терла ее, слегка массируя, а потом сказала, что у меня слишком мясистая рука, для такой костлявой девицы. Потом она повернула мою руку ладонью вверх и внимательно ее рассматривала. Не сказав ни слова, она бережно сложила мою руку в кулак.
Мы долго сидели молча. Было далеко за полдень; стояла тишина, которую нарушал лишь шелест листвы, колеблемой бризом.
Я подняла взгляд на Эсперансу, и внезапно совершенно сверхъестественная уверенность осенила меня: я знала, что мы уже говорили подробно и о моем приезде в дом ведьм и об уходе магов.
- Что со мной, Эсперанса? - спросила я. - Я сновижу?
- Ну... - начала она медленно. В ее глазах засиял огонек, как будто она предлагала мне проверить, в сновидений ли я. - Сядь на землю и проверь.
Я так и сделала. Единственное, что я чувствовала, - это прохладу камня, на котором сидела. Никакое ощущение не было послано мне в ответ. - Я не сновижу, - заявила я. - Но почему тогда я чувствую, что мы уже обо всем говорили? - Я внимательно посмотрела на нее, надеясь найти ответ в выражении ее лица. - Я вижу тебя в первый раз со дня моего приезда, но чувствую, что мы бывали вместе каждый день, - пробормотала я больше для себя, а не для того, чтобы меня услышали. - Уже прошло семь дней.
- Значительно больше. Но тебе нужно решить эту задачу самостоятельно с минимальной помощью, - сказала Эсперанса.
Я кивнула, соглашаясь. Было так много всего, о чем хотелось спросить, но я знала, что говорить бесполезно. Не имея понятия, каким образом, но я знала, что все мои вопросы уже предусмотрены. Меня переполняли ответы.
Эсперанса задумчиво смотрела на меня, как будто сомневаясь в моем понимании. Потом очень медленно, внимательно произнося слова, она сказала:
- Я хочу, чтобы ты знала, что состояние осознания, которое ты здесь получаешь, только временное, каким бы глубоким и постоянным оно тебе ни казалось. Ты очень скоро вернешься к своим пустякам. Это наша женская судьба, и это особенно трудно.
- Я думаю ты не права, - запротестовала я. - Ты совсем не знаешь меня.
- Именно потому, что я знаю тебя, я все это говорю. - Она остановилась на минуту, и когда заговорила снова, ее голос был строгим и серьезным. - Женщина очень скрытна. Запомни: воспитанная, чтобы вечно быть слугой, она чрезвычайно изворотлива и умна. - Бурный, звонкий хохот Эсперансы предупредил любое желание протестовать.
- Лучшее, что ты можешь сделать, - это не говорить ничего, - заявила она. Взяв меня за руку, она помогла мне подняться и предложила пойти в маленький дом для очень длинного и важного разговора.
Мы не вошли вовнутрь, а сели на скамейке перед главным входом. Молча мы просидели около часа. Потом Эсперанса повернулась ко мне; казалось, она совсем не видела меня. Мне даже стало интересно: может быть, она забыла, что я пришла с ней и сижу рядом. Не осознавая моего присутствия, она встала и отошла на пару шагов от меня, внимательно посмотрела на другой дом, скрытый деревьями. Прошло еще некоторое время, прежде чем она произнесла:
- Я ухожу далеко.
У меня появилось странное болезненное ощущение в желудке, но я так и не смогла понять его причины: был ли это страх, надежда или волнение. Я знала, что она имеет в виду расстояние не в смысле миль, а говорит о других мирах.
- Меня не заботит, как далеко мы пойдем, - сказала я. Это были просто слова, далекие от того, что я чувствовала на самом деле. Я отчаянно желала знать, но не отваживалась спросить, что случится в конце нашего путешествия.
Эсперанса раскрыла руки так широко, как будто хотела обнять садящееся солнце. На западе небо было огненно-красным; далекие горы - темно-пурпурными. Легкий бриз прочесывал деревья; листья мелькали и шуршали.
Час молчания истек, но все оставалось на своих местах. Наступление сумерек сделало неподвижным все вокруг нас. Звуки и движения прекратились. Очертания кустов, деревьев и холмов вокруг выделялись так четко, что казались выгравированными на небе.
Когда тени уже сползли на нас и охватили потемневшее небо, я пододвинулась ближе к Эсперансе. Вид замершего за деревьями дома с его огнями, мелькающими, как светляки в темноте, разбудил какие-то очень глубокие чувства внутри меня. В тот момент они не соответствовали ни одному из возможных ощущений, но были похожи на смутную грусть, ностальгическую память, теряющуюся в детстве.
Должно быть, меня полностью поглотили грезы; внезапно я обнаружила, что иду рядом с Эсперансой. Усталость и прежняя тревога полностью исчезли. Переполненная огромным количеством энергии, я шла в каком-то экстазе, молчаливо счастливая, а ноги не просто по моему желанию, но сами двигались вперед.
Дорога, по которой мы шли, внезапно оборвалась. Земля поднялась и деревья вытянулись над нами. То тут, то там были разбросаны гигантские валуны. Откуда-то издалека доносился звук текущей воды, похожий на тихое успокаивающее пение. Почувствовав внезапную усталость, я оперлась на один из валунов. Мне захотелось, чтобы наше путешествие тут и закончилось.
- Мы еще не достигли цели! - крикнула Эсперанса. Она уже прошла полпути вверх по скалам и двигалась с проворством горной козы. Она не ждала меня и даже не оборачивалась назад, чтобы посмотреть, иду ли я за ней. Короткий отдых отнял у меня последние силы. Судорожно глотая воздух, я быстро прошла по камням и стала карабкаться вверх.
На половине подъема тропа продолжалась среди огромных каменных глыб. Сухие и ломкие растения приятно похрустывали на темной в свете раннего вечера тропе. Воздух тоже изменился; он стал влажным и дышать было легко. Эсперанса безошибочно двигалась по узкому проходу, наполненному тенями, шелестом и безмолвием. Она узнавала каждый таинственный ночной звук и могла определить каждый из этих криков, зовов и свистов.
Путь закончился у нескольких ступеней, вырубленных в скале. Ступени вели на холм, где было разбросано множество камней.
- Возьми один, - предложила она, - и положи в карман.
Истертые, как гладкие булыжники мостовой, камни вначале казались совершенно одинаковыми. Но внимательно рассмотрев, я заметила, что все они разные. Некоторые из них были такими гладкими и сияющими, что казались отполированными на станке.
Потребовалось некоторое время, чтобы найти один, который бы мне понравился больше других. Это был тяжелый камень, который легко ложился в мою ладонь. Он отсвечивал коричневым, пересеченным множеством полупрозрачных молочных жил, и имел клинообразную форму.
Я уронила камень, испуганная непонятным шумом.
- Кто-то идет за нами, - прошептала я.
- За нами никто не идет! - объявила Эсперанса. В ее взгляде было что-то среднее между удовольствием и скептицизмом. Видя, что я отскочила назад и спряталась за деревом, она тихо засмеялась и сказала, что вероятно это был настоящий лягушачий прыжок.
Я хотела было сказать ей, что лягушки не прыгают в темноте, но не была уверена, что это так. Меня удивило, что я не сказала это сразу же и с абсолютной уверенностью, что соответствовало моей привычке. - Со мной что-то не так, Эсперанса, - сказала я с тревогой в голосе. - Я - это не я.
- С тобой все в порядке, моя дорогая, - рассеянно заверила она. - На самом деле именно сейчас ты больше являешься собой, чем когда-либо.
- Я так странно себя чувствую... - мой голос иссяк. Я начала видеть картины всего, что случилось со мной с того самого времени, когда я приехала в дом ведьм.
- Очень трудно учить такой неконкретной вещи как сновидение, - сказала Эсперанса. - Особенно женщин. Мы слишком скромны и умны. Кроме того, мы были рабами всю нашу жизнь; мы знаем, как точно манипулировать окружающим миром, когда не хотим нарушить что-нибудь из того, что мы с таким трудом приобрели: нашу независимость.
- Ты считаешь, что у мужчин по-другому?
- Нет, так же, но они более открыты. Женщина сражается тайком. Ее любимый метод борьбы - маневр раба: казаться безумной. Она слушает, не уделяя внимания, она смотрит, не видя. - Она добавила, что инструктировать женщин - достижение, заслуживающее награды.
- Нам нравится открытость твоей борьбы, - продолжала она. - Это настоящая надежда для тебя. Больше всего мы опасаемся со всем согласных женщин, которые не думают о будущем и выполняют все, о чем их попросят, а потом возвращаются и обвиняют тебя, как только устанут или им станет скучно от всей этой новизны.
- Мне кажется, я начинаю понимать, - задумчиво и неуверенно проговорила я.
- Конечно ты начала понимать! - ее утверждение было настолько комически торжественным, что я начала смеяться. - Ты даже начала понимать, что такое намерение.
- Ты считаешь, что я начинаю становиться магом? - спросила я. Все мое тело дрожало, как будто я старалась подавить приступ хохота.
- С самого дня приезда ты все время то входила в состояние сновидения, то выходила из него, - объясняла Эсперанса. - Поэтому ты так часто засыпала. - На ее улыбающемся лице не было не то что издевательства, но даже следов снисходительности.
Некоторое время мы шли молча, а потом она объяснила, что различие мага и обычного человека в том, что первый может входить в состояние повышенного осознания по желанию. Она часто слегка дергала меня за руку, будто подчеркивая каждое слово своего утверждения, а потом доверительным тоном добавила: - Ты постоянно сновидишь потому, что мы создали что-то вроде защитного кокона вокруг тебя с первой ночи, когда ты приехала, чтобы помочь тебе привести в порядок свою энергию.
Потом она призналась, что с момента, когда они впервые встретили меня, они дали мне прозвище Фосфорите, маленький огонек. - Ты сгораешь слишком быстро и бесполезно. - Она жестом попросила меня сохранять покой и добавила, что я совсем не знала тогда, как сфокусировать свою энергию. - Основным следствием этого было то, что ты постоянно поддерживала образ себя. - Она снова знаком попросила меня помолчать и сказала, что то, о чем мы думаем как об индивидуальности, на самом деле только идея. Она заявила, что весь объем нашей энергии расходуется в зависимости от этой идеи.