- Я понимаю, что мои слова имеют для тебя мало смысла, - согласился он. - Это потому, что на тебе слишком толстый твердый слой. Он мешает тебе слышать, что должен сказать ветер.
- Слишком толстый твердый слой? - спросила я недоуменно и подозрительно. - Вы имеете в ввиду, что я в грязи?
- И это тоже, - ответил он, заставив меня покраснеть. Он заулыбался и повторил, что я обернута слишком толстым твердым слоем, и что этот слой не может быть смыт с помощью мыла и воды, независимо от того, сколько ванн я приму.
- Ты наполнена рассудочными суждениями, - пояснил он. - Они мешают тебе понять то, что я говорю, например, что ты можешь командовать ветром.
Он смотрел на меня сузившимися критическими глазами.
- Ну? - потребовал он нетерпеливо.
Прежде чем я поняла, что случилось, он ухватил меня за руки и одним быстрым, плавным движением раскачал и мягко приземлил. Мне показалось, что я видела его руки и ноги вытянувшимися, как резиновые ленты. Это был мимолетный образ, который я тут же объяснила себе как искажение восприятия, вызванное жарой. Я не стала задерживаться на нем, ибо именно в тот момент мой взор отвлекла Делия Флорес и ее друзья, расстилавшие большую полотняную скатерть под соседним деревом.
- Когда вы добрались сюда? - спросила я Делию, поставленная в тупик тем, что не сумела ни увидеть, ни услышать приближение группы людей.
- Мы собирались устроить пикник в твою честь, - сказала она.
- Потому что ты присоединилась к нам сегодня, - добавила одна из женщин.
- Как это я присоединилась к вам? - спросила я, чувствуя, что мне не по себе.
Не заметив, кто это сказал, я переводила взгляд с одной женщины на другую, ожидая, что кто-нибудь из них объяснит свои слова.
Безразличные к моему все возрастающему беспокойству, женщины были заняты тем, что старались ровно расстелить полотняную скатерть. Чем дольше я наблюдала за ними, тем беспокойней становилось у меня на душе. Все вокруг было так странно для меня. Я легко могла объяснить, почему приняла приглашение Делии встретиться с целительницей, но совсем не понимала своих последующих действий. Все происходило так, как если бы кто-то еще завладел моим разумом и заставлял меня оставаться здесь, реагировать и говорить вещи, которые я не хотела бы говорить. А теперь они собираются устроить празднество в мою честь. Это, мягко говоря, обескураживало. Как бы упорно я ни размышляла об этом, все равно не могла постичь, что же я здесь делаю.
- Я, конечно же, не заслуживаю ничего такого, - пробормотала я.
Мое немецкое воспитание брало верх. Люди просто забавы ради не делают что-то для других.
Только после того, как послышался безудержный смех Мариано Аурелиано, я наконец осознала, что все они уставились на меня.
- Нет причин так напряженно обдумывать, что произошло с тобой сегодня, - произнес он, мягко похлопывая меня по плечу. - Мы устроили пикник, потому что нам нравится действовать экспромтом. А так как сегодня Эсперанса исцелила тебя, моим друзьям здесь захотелось сказать, что пикник в твою честь. - Он произнес это небрежно, почти равнодушно, как если бы речь шла о каких-то пустячных вещах. Но его глаза говорили кое-что еще. Их взгляд был жестким и серьезным, и, словно это было жизненно важно, я внимательно слушала его.
- Для моих друзей радость сказать, что пикник в твою честь, - продолжал он. - Воспринимай это точно так, как они говорят, - простодушно и безо всякой подоплеки.
Его взгляд смягчился, когда он внимательно посмотрел на женщин. Потом он повернулся ко мне и добавил:
- Я успокою тебя - пикник проводится совсем не в твою честь. И тем не менее, - размышлял он, -он и в твою честь. Это противоречие, для понимания которого тебе потребуется совсем немного времени.
- Я никого не просила что-нибудь делать для меня, - мрачно сказала я.
В моем поведении появилась чрезвычайная тяжеловесность, - это происходило всегда, когда мне что-то грозило.
- Делия привела меня сюда, и я за это благодарна. И я хотела бы заплатить за каждую оказанную мне услугу, - добавила я.
Я была уверена, что оскорбила их. Я знала, что в любую минуту мне могут предложить убираться отсюда. Это задело бы мое "я", но это не должно было сильно волновать меня. Я была напугана и сыта ими по горло.
У меня вызвало удивление и раздражение то, что они не восприняли меня всерьез. Они смеялись надо мной. Чем злее я становилась, тем больше веселились они. Они пялились на меня своими сияющими, смеющимися глазами, как будто я была для них каким-то неизвестным организмом.
Гнев заставил меня забыть о страхе. Я набросилась на них с бранью, обвиняя в том, что меня здесь держат за дуру. Я изобличала Делию и ее мужа - не знаю, почему я упорно объединяла их в пару, - что они сыграли со мной злую шутку.
- Ты привела меня сюда, - сказала я, поворачиваясь к Делии, - теперь ты и твои друзья позволяете себе использовать меня вместо клоуна.
Чем более напыщенно я говорила, тем веселей становились их улыбки. От жалости к себе, злости и разочарования я была готова разрыдаться, когда Мариано Аурелиано подошел и встал позади меня. Он начал говорить со мной как с ребенком. Я хотела заявить ему, что сама могу позаботиться о себе, что не нуждаюсь в его симпатии и что я собираюсь домой, когда что-то в его тоне, в его глазах успокоило меня настолько сильно, что я не сомневалась в том, что он загипнотизировал меня. И тем не менее я знала, что это не так.
Непонятным и тревожащим оказалось и то, с какой внезапностью и насколько полно произошло это изменение. То, что в обычных условиях заняло бы дни, произошло в мгновение. Всю мою жизнь я предавалась размышлениям над каждым унижением или оскорблением - действительным или вымышленным, - которое я испытала. С систематической методичностью я обдумывала их до тех пор, пока к моему удовлетворению, не становилась ясной каждая деталь.
Когда я посмотрела на Мариано Аурелиано, я почувствовала в нем подобие насмешки над моей предыдущей вспышкой. Я с трудом могла вспомнить, что же вызвало гнев, доведший меня до слез.
Делия потянула меня за руку и попросила помочь другим женщинам распаковать из разнообразных корзинок, которые они принесли с собой, фарфоровые тарелки, хрустальные бокалы и богато украшенное столовое серебро. Женщины не говорили ни со мной, ни друг с другом. И только слабые вздохи удовольствия слетали с их губ, когда Мариано Аурелиано открыл сервировочные блюда. Там были тамалес, энчиладас, тушеное с перцем горячее мясо и домашние лепешки. Не пшеничные - которые были обычными в Северной Мексике и которые я не очень любила, - а маисовые лепешки.
Делия передала мне тарелку с маленькими порциями от каждого блюда. Я ела так жадно, что закончила раньше всех.
- Это самая восхитительная еда, которую я когда-нибудь пробовала, - выплеснула я свои чувства, подождав в надежде на добавку несколько секунд.
Но никто мне ничего не предложил. Чтобы скрыть свое разочарование, я стала высказываться о красоте старинной кружевной отделки по краям скатерти, вокруг которой мы сидели.
- Это моя работа, - сказала женщина, сидящая слева от Мариано Аурелиано.
Она выглядела старой, с растрепанными седыми волосами, которые скрывали ее лицо. Несмотря на жару, на ней были длинное платье, блузка и свитер.
- Это настоящие бельгийские кружева, - объяснила она мне вежливым, мечтательным голосом. Ее длинные, тонкие руки, мерцающие от украшенных драгоценными камнями колец, любовно задержались на широкой отделке. Очень подробно она рассказала мне о своем рукоделии, показывая виды петель и ниток, которые она использовала для отделки. Иногда я на мгновение улавливала выражение ее лица сквозь массу волос, но не смогла бы сказать, как она выглядела.
- Это настоящее бельгийское кружево, - повторила она. - Часть моего приданого. - Она подняла хрустальный бокал, сделала глоток воды и добавила:
- Они тоже часть моего приданого. Это - хрусталь Баккара.
У меня не было сомнений, что это так. Восхитительные тарелки - каждая из них отличалась от другой - были из тончайшего фарфора. Я сомневалась, остались ли замеченными мои взгляды, бросаемые украдкой, когда женщина, сидевшая справа от Мариано Аурелиано, приободрила меня.
- Не пугайся. Возьми посмотреть, - убеждала она меня. - Ты среди друзей. - Усмехаясь, она подняла свою тарелку. - Лимож, - произнесла она, потом быстро подняла мою и отметила, что эта была марки Розенталь.
У женщины были детские, тонкие черты лица. Она была небольшого роста, с круглыми черными глазами, обрамленными густыми ресницами. У нее были черные волосы, переходящие на макушке в белые. Они были зачесаны назад и собраны в виде тугого маленького шиньона. В том, как она осаждала меня прямыми, личными вопросами, ощущалась сила, граничащая у нее с холодностью.
Я ничего не имела против ее инквизиторского тона. Я привыкла переносить бомбардировку вопросами, которые задавали мне мой отец и братья, когда я шла на свидание или начинала какое-нибудь дело по своему усмотрению. Я возмущалась этим, но для нашего дома это были нормальные взаимоотношения. Таким образом, я никогда не училась, как нужно беседовать. Беседа для меня заключалась в парировании словесных атак и своей защите любой ценой.
Я была удивлена, что принудительный опрос, которому подвергла меня эта женщина, не заставил меня почувствовать себя обороняющейся стороной.
- Ты замужем? - спросила женщина.
- Нет, - ответила я мягко, но решительно, желая, чтобы она сменила тему.
- У тебя есть мужчина? - настаивала она.
- Нет у меня никого, - возразила я, начиная чувствовать, как во мне стала просыпаться моя старая обороняющаяся личность.
- Есть ли тип мужчины, к которому ты неравнодушна? - продолжала она. - Есть ли какие-то черты личности, которые ты предпочитаешь в мужчине?
На мгновение мне показалось, что она смеется надо мной, но она, как и ее подруги, выглядела искренне заинтересованной. Их лица, выражавшие любопытство и ожидание, успокоили меня. Забыв о своем воинственном характере и том, что, возможно, эти женщины настолько стары, что годятся мне в бабушки, я говорила с ними как с подругами моего возраста, и мы обсуждали мужчин.
- Он должен быть высоким и красивым, - начала я. - У него должно быть чувство юмора. Он должен быть чувствительным, но не бессильным. Он должен быть умным, но не интеллектуалом.
Я понизила голос и доверительным тоном добавила:
- Мой отец обычно говорил, что интеллектуальные мужчины насквозь слабы и к тому же предатели, все до одного. Мне кажется, я согласна с моим отцом.
- Это все, чего бы ты хотела от мужчины? - спросила женщина.
- Нет, - поторопилась я сказать. - Прежде всего, мужчина моей мечты должен быть атлетом.
- Как твой отец, - подсказала одна из женщин.
- Естественно, - сказала я, обороняясь. - Мой отец был великим атлетом, легендарным лыжником и пловцом. - Ты ладила с ним? - спросила она.
- Прекрасно, - восторженно ответила я. - Я обожаю его. Даже обыкновенные мысли о нем вызывают у меня слезы.
- Почему же ты не с ним?
- Я слишком похожа на него, - объяснила я. - Во мне есть что-то такое, что я совсем не могу объяснить или контролировать и что гонит меня прочь.
- А что ты скажешь о своей матери?
- Моя мать. - Я вздохнула и сделала на мгновение паузу, чтобы подобрать наилучшие слова для ее описания. - Она очень сильная. Она сформировала рассудительную сторону моей души. Ту часть, которая молчалива и не нуждается в усилении.
- Ты была очень близка со своими родителями?
- В душе, - да, - ответила я тихо. - На деле же я одинока. У меня мало привязанностей.
Затем, как если бы что-то внутри меня прорвалось и вышло наружу, я раскрыла пороки своей личности, чего я не допускала даже для себя самой в наиболее интроспективные моменты.
- Я скорее использую людей, чем накормлю или обласкаю их, - сказала я, но сразу же добавила. - Но я вполне способна чувствовать любовь.
Со смесью облегчения и разочарования я переводила взгляд с одного на другого. Казалось, никто из них не придал какого-либо значения моей исповеди. Женщины продолжали наше общение, спросив, как бы я охарактеризовала себя - как храброе существо или трусливое.
- Подтверждено, что я труслива, - заявила я. - Но, к несчастью, моя трусость никогда не останавливает меня.
- Не останавливает от чего? - допытывалась женщина, задававшая вопросы. Ее черные глаза были серьезны, а широкий разлет ее бровей, подобных линии, нарисованной кусочком угля, выражал хмурое внимание.
- От того, чтобы делать опасные вещи, - ответила я. С удовольствием отметив, что они, как оказалось, ждут каждого моего слова, я объяснила, что еще одним из моих серьезных недостатков является моя замечательная способность попадать в неприятности.
- О какой неприятности, в которую ты попала, ты можешь нам рассказать? - спросила она. Ее лицо, которое все это время оставалось мрачным, внезапно осветилось сверкающей, почти злобной улыбкой.
- А как насчет неприятности, в которую я попала сейчас?
Я сказала это полушутя, но все же опасаясь, что они могут неправильно понять мое замечание. К моему удивлению и облегчению, все они засмеялись и стали выкрикивать возгласы на манер сельских жителей, которые делают так, когда что-то дерзкое или смешное поражает их.
- Как же ты оказалась в Соединенных Штатах? - задала вопрос одна из женщин, когда они все затихли. Я пожала плечами, действительно не зная, что сказать.
- Я хотела ходить здесь в школу, - наконец пробормотала я. - В Англии я была первой, но мне там не очень нравилось, за исключением возможности хорошо проводить время. Я действительно не знаю, что я хочу узнать. Думаю, что я сейчас в поиске чего-то, хотя и не знаю точно, чего.
- Это возвращает нас к моему первому вопросу, - сказала женщина. Ее тонкое, дерзкое лицо и ее темные глаза оживились и выглядели по-звериному. - Ты ищешь мужчину?
- Думаю, что да, - согласилась я, раздраженно затем добавив: - А какая женщина не делает этого? И почему вы меня спрашиваете так настойчиво об этом? Вы что-то имеете в виду? Это что, какой-то тест?
- Конечно, кое-кого мы имеем в виду, - вставила Делия Флорес. - Но это не мужчина. - Она и остальные заулыбались и стали взвизгивать от смеха с таким весельем, что я не смогла сдержаться и тоже захихикала.
- В каком-то смысле это тест, - заверила меня допытывающаяся женщина, как только все успокоились. Она помолчала мгновение, ее глаза выражали бдительность и раздумья. - Из того, что ты рассказала мне, я могу сделать вывод, что ты вполне принадлежишь к среднему классу, - продолжила она и быстрым движением широко расставила руки в жесте вынужденного принятия. - Но чем же еще может быть немецкая женщина, рожденная в Новом Свете? - Она гневно смотрела на меня и с едва скрываемой ухмылкой на губах добавила: - У людей среднего класса и мечты среднего класса.
Видя, что я на грани взрыва, Мариано Аурелиано объяснил, что она задала все эти вопросы потому, что присутствующие просто интересовались мной. Лишь очень редко у них бывают гости и едва ли когда-нибудь были среди них молодые.
- Это не означает, что я должна выносить оскорбления, - пожаловалась я.
Не обращая внимания на мои слова, Мариано Аурелиано продолжал оправдывать женщин. Его вежливый тон и успокаивающие похлопывания по спине расплавили мой гнев точно так, как было до этого. Его улыбка была такой ангельски трогательной, что у меня ни на мгновение не возникло сомнений в его искренности, когда он начал льстить мне. Он сказал, что я являюсь одной из самых экстраординарных, самых замечательных личностей, которую они когда-либо встречали. Я была так растрогана, что предложила ему спросить о чем угодно, что он хотел бы знать обо мне.
- Ты чувствуешь себя значительной? - был его вопрос.
Я кивнула.
- Каждый из нас является очень значительным для самого себя, - заявила я. - Да, я думаю, что я значительна, не в общем смысле, а по-особенному, для себя.
И я подробно высказалась о позитивном самопонимании, самоуважении и о том, как жизненно важно укреплять наше ощущение значительности для того, чтобы быть физически здоровыми личностями.
- А что ты думаешь о женщинах? - спросил он. - Как ты думаешь, они более, или менее значительны, чем мужчины?
- Совершенно очевидно, что мужчины более значительны, - сказала я. - У женщин нет выбора. Они должны быть менее значительными для того, чтобы семейная жизнь катилась, так сказать, по гладкой дороге.
- Но правильно ли это? - настаивал Мариано Аурелиано.
- Ну, конечно, это правильно, - заявила я. - Мужчины по своей природе являются высшими существами. Именно поэтому они движут миром. Я была выращена авторитарным отцом, который, несмотря на то, что воспитывал меня так же свободно, как и моих братьев, дал мне понять, что определенные вещи не являются особенно важными для женщины. Вот почему я не знаю, чем я занимаюсь в школе или чего я хочу от жизни. - Я посмотрела на Мариано Аурелиано и беспомощным расстроенным тоном добавила:
- Я думаю, что я ищу мужчину, который был бы так же уверен в себе, как мой отец.
- Она - простушка! - вставила реплику одна из женщин.
- Нет, нет, это не так, - успокоил всех Мариано Аурелиано. - Она просто смущена и так же упряма, как ее отец.
- Ее немецкий отец, - подчеркнуто дополнил его м-р Флорес, выделяя слово немецкий. Он спустился с дерева, как листок, мягко и бесшумно, и положил себе совершенно немыслимое количество пищи.
- Как ты прав, - согласился и усмехнулся Мариано Аурелиано. - Будучи такой же упрямой, как ее немецкий отец, она просто повторяет то, что слышала всю свою жизнь.
Гнев, нарастающий во мне и ощущаемый как некая таинственная лихорадка, был вызван не только тем, что они говорили обо мне, но и тем, что они обсуждали меня так, как будто я отсутствовала.
- Она безнадежна, - сказала другая женщина.
- Она превосходна для своей роли, - убежденно защищал меня Мариано Аурелиано.
М-р Флорес поддержал Мариано Аурелиано. И лишь одна из женщин, молчавшая до сих пор, глубоким охрипшим голосом сказала, что я прекрасно подхожу для своей роли.
Она была высокой и стройной. Ее бледное лицо, изможденное и суровое, обрамлялось заплетенными в косы белыми волосами и освещалось большими светлыми глазами. Несмотря на ее поношенную, серого цвета одежду, в ней была какая-то врожденная элегантность.
- Как вы все обращаетесь со мной? - закричала я, не в силах дальше сдерживать себя. - Вы что, не понимаете, как это оскорбительно - слушать разговоры о себе, как будто меня здесь нет?
Мариано Аурелиано остановил на мне свой разъяренный взгляд.
- Тебя здесь нет, - сказал он тоном, лишенным каких-либо эмоций. - По крайней мере, еще нет. И самое важное, что ты не идешь в счет. Ни сейчас, ни когда-либо еще.
Я чуть не упала в обморок от гнева. Никто никогда не говорил со мной так грубо и с таким безразличием к моим чувствам.
- Да плевать я на вас всех хотела, проклятые старые пердуны! - завопила я.
- Подумать только! Немецкая провинциалка! - воскликнул Мариано Аурелиано, и они все засмеялись.
Я собиралась вскочить и убежать, но Мариано Аурелиано несколько раз легонько похлопал меня по спине.
- Ну, ну, - мурлыкал он, как если бы баюкал малютку