Роман "Штормовой день" на русском языке публикуется впервые. Его героиня молода, но ее характер привлекателен: Ребекка - натура страстная, импульсивная. Она готова взорвать размеренность устоявшейся жизни. Наступает время перемен. Пришла пора ей и ее близким по-иному посмотреть друг на друга.
Розамунда ПИЛЧЕР
ШТОРМОВОЙ ДЕНЬ
1
Все это началось в понедельник в конце января. Унылый день и унылое время года. Рождество и новогодние праздники остались позади, и как будто не было их, а весной еще и не пахло. Лондон был сырым и холодным, магазины манили пустыми надеждами и "Товарами в дорогу". Деревья в парке стояли голые, и сквозь их кроны, как кружево, просвечивало низкое небо; прибитый газон выглядел унылым и мертвым, и невозможно было поверить, что когда-нибудь он вновь расцветится коврами лиловых и желтых крокусов.
Словом, день как день. Будильник прозвенел в темноте, начавшей бледнеть в широких квадратах незашторенных окон, в которых уже обозначилась верхушка платана, высвеченная оранжевыми отблесками далеких уличных огней.
В моей комнате не было другой мебели, кроме кушетки, на которой я лежала, и кухонного стола, который я все собиралась, когда будет время, отшкурить и отполировать воском. Даже пол в комнате был ничем не прикрыт: голые доски упирались в светлые панели деревянной стенной обшивки. Ящик из-под апельсинов служил ночным столиком, а второй такой же ящик исполнял роль стула.
Вытащив руку из-под одеяла, я включила свет и с полнейшим удовольствием обозрела безотрадную картину. Вот он, мой первый дом. Я переехала сюда всего три недели назад, и принадлежало все это мне одной. В комнате я могла делать, что мне заблагорассудится: хочешь - развесь на белых стенах постеры, хочешь - выкраси стены в оранжевый цвет. Можешь отциклевать пол, а можешь разукрасить его полосками. У меня уже начал проявляться зуд приобретательства - не могла пройти мимо лавок подержанных вещей и антикварных магазинов, все выглядывая в витринах какое-нибудь сокровище, что было бы мне по карману. Именно таким образом я стала обладательницей стола и теперь замахивалась на старинное зеркало в золоченой раме, но никак не могла решиться войти в магазин и узнать цену. Может быть, я повешу его над камином или напротив окна, чтобы в нем отражались небо и верхушка платана, и тогда получится картина в богатой раме.
Эти приятные мечты отняли у меня некоторое время. Я опять взглянула на циферблат будильника, поняла, что поздно, и, выкарабкавшись из постели, босиком прошлепала по голому полу к крохотной кухоньке, где зажгла газ и поставила на плиту чайник. Так начался этот день.
Квартира моя располагалась в Фулеме на верхнем этаже маленького однотипного особнячка в ряду других таких же особнячков и принадлежала Мэгги и Джону Трентам. С ними я познакомилась на Рождество, которое встречала со Стивеном Форбсом, его женой Мэри и целым выводком неопрятных детишек в их большом неопрятном доме в Патни. Стивен Форбс был моим хозяином, владельцем книжного магазина на Уолтон-стрит, в котором я уже год как работала. Он проявлял ко мне неизменное внимание, был крайне добр и предупредителен, и когда узнал от одной из девушек-продавщиц, что на Рождество я остаюсь одна, от них с Мэри тут же последовало настойчивое приглашение, больше даже похожее на приказ, погостить у них три праздничных дня. "Места у нас полно, - путано уговаривал он, - и на чердаке комната есть, и в комнате у Саманты лишняя кровать, да где угодно, вы же не будете привередничать, правда ведь? А кроме того, поможете Мэри управиться с индейкой и подмести клочки оберточной бумаги, раскиданные по всему дому".
Посмотрев на ситуацию под таким углом зрения, я в конце концов согласилась и прекрасно провела время. Что может быть лучше семейного Рождества, когда кругом дети, и шум, и оберточная бумага, и подарки, и хвойный запах рождественской елки, сверкающей игрушками и кривоватыми самодельными украшениями!
На второй день Рождества, когда детей наконец уложили спать, Форбсы устроили вечеринку для взрослых, при этом детские забавы так и продолжались, и тут-то подоспели Мэгги и Джон Тренты. Тренты были молодоженами. Она - дочь оксфордского профессора, хорошего знакомого Стивена еще со студенческих лет, хохотушка, девушка веселая и открытая. Стоило ей появиться - и вечеринка оживилась, гости встряхнулись, и веселье пошло-поехало. Нас представили друг другу, но поговорить удалось, лишь когда начались шарады и мы очутились бок о бок на диване и совместно попытались понять, что означает странная жестикуляция Мэри, старавшейся в пантомиме изобразить нам название фильма. "Розмари"! - неизвестно почему вопил кто-то из гостей. - "Заводной апельсин"!
Мэгги закурила сигарету и безнадежно откинулась на спинку дивана.
- Нет, мне это не по силам! - воскликнула она, и темноволосая ее головка повернулась ко мне. - Вы работаете у Стивена в магазине, да?
- Да.
- Я загляну к вам на той неделе: надо потратить книжные талончики, у меня их много накопилось.
- Вам повезло.
- Мы только что вселились в наш первый дом, и надо же что-то кинуть на кофейные столики, так, чтобы друзья думали, что я жуть какая умная!
Тут кто-то выкрикнул:
- Мэгги! Теперь твоя очередь.
- Вот черт! - прошипела она и, вскочив, отправилась узнать, что ей предстоит разыгрывать.
Не помню ее роли, помню только, что, глядя на то, как она весело дурачится, я чувствовала к ней большую симпатию и радостно предвкушала новую встречу с ней.
Встреча не замедлила состояться. Как и обещала, Мэгги заглянула в магазин через день-другой после праздников, одетая в куртку-дубленку и длинную лиловую юбку и с сумочкой, набитой книжными талонами. В тот момент клиента у меня не было, и я выглянула из-за аккуратной стопки книг в глянцевых обложках.
- Привет.
- О, вот и вы, как хорошо. Я надеялась вас увидеть! Вы мне поможете?
- Да, конечно.
Вместе мы отобрали кулинарную книгу, новую автобиографию, о которой было много разговоров, и впечатляюще дорогой альбом импрессионистов для пресловутого кофейного столика.
Покупка немного превысила стоимость всех ее талонов, и она, порывшись в сумочке, извлекла оттуда чековую книжку, с тем чтобы уплатить разницу.
- Джон будет в ярости, - сказала она счастливым голосом, выписывая чек красным фломастером. Чек был ярко-желтый, веселенький. - Он говорит, что мы жутко транжирим деньги. Вот. - На обороте чека она написала адрес: "Бракен-роуд, 14, СВ 6". Она произнесла это вслух на случай, если я не разобрала почерк. - Никак не привыкну писать этот адрес. Ведь мы только что там поселились. Потрясающе, что мы теперь полные владельцы, хотите верьте, хотите нет. Конечно, с первым взносом нам помогли родители, но Джон ухитрился выклянчить у какой-то там строительной фирмы ссуду на остальное. Правда, чтобы выплачивать ссуду, придется сдать верхний этаж, но, думаю, все как-нибудь устроится. - Она улыбнулась. - Вы должны прийти к нам и посмотреть, как мы живем.
- С удовольствием. - Я упаковывала ее книги, старательно выравнивая бумагу и аккуратно подгибая острые уголки. Она наблюдала за мной.
- Простите, это жутко невежливо, но я не помню вашего полного имени. Знаю только, что Ребекка, а как дальше - не знаю.
- Ребекка Бейлис.
- Вы случайно не слышали о каком-нибудь симпатичном тихом человеке, которому требуется квартира без мебели?
Я взглянула на нее. Наши мысли двигались в одном направлении, так что мне даже почти не пришлось говорить. Завязав узелок на свертке, я перерезала бечевку.
- Ну а я подойду?
- Вы? Вы разве ищете жилье?
- До этого момента не искала, а теперь ищу.
- Но это всего одна комната и кухня. А ванной нам придется пользоваться сообща.
- Не возражаю, если вы не возражаете. А также если осилю плату. Ведь я не знаю, сколько вы просите.
Мэгги назвала цену. Я судорожно глотнула и, сделав в уме несколько математических выкладок, сказала:
- Это я осилю.
- А мебель у вас найдется?
- Нет. Я снимаю меблированную квартиру вместе с еще двумя девушками. Но мебель я раздобуду.
- Вы говорите так, словно вам не терпится съехать оттуда, где вы живете.
- Мне терпится, но хочу пожить сама по себе.
- Что ж, но прежде чем решать, вам неплохо бы зайти и посмотреть квартиру. Как-нибудь вечером, потому что днем мы с Джоном оба на работе.
- А сегодня вечером? - Я не смогла скрыть нетерпения и произнести это спокойным голосом, и Мэгги рассмеялась.
- Ладно, - сказала она. - Сегодня вечером. - Она взяла изумительно запакованный сверток с книгами и собралась уходить.
Я вдруг запаниковала:
- Но я… я не знаю адреса.
- Да знаете вы адрес! Вот глупышка! Он же есть на обороте чека. Сядете на двадцать второй автобус. Буду ждать вас около семи.
- Приеду, - пообещала я.
Трясясь на неспешном автобусе по Кингс-роуд, я сознательно старалась притушить в себе энтузиазм. Ведь еду я покупать кота в мешке. Квартира может мне совершенно не подойти, оказавшись чересчур большой или чересчур маленькой или неудобной в тысячах отношений, которые и представить себе невозможно. Лучше немного скепсиса, чем последующее разочарование. И действительно: снаружи домик показался мне крайне невзрачным - краснокирпичный особнячок в ряду таких же краснокирпичных особнячков с затейливым входом и удручающей имитацией витража. Но внутри номер 14 радовал глаз свежей краской и новыми коврами и самой хозяйкой, облаченной в старые джинсы и синий свитер.
- Простите, что я в таком неприглядном виде, но на мне все хозяйство, так что, приходя с работы, я обычно переодеваюсь. Давайте поднимемся, и вы посмотрите что к чему… Повесьте пальто вот сюда, на перила. Джона еще нет, но я сказала ему, что вы придете, и он был в восторге от идеи…
Так болтая без умолку, она провела меня по лестнице наверх в пустую комнату в задней части дома. Она включила свет.
- Выходит на юг в маленький парк. Прежние владельцы пристроили внизу веранду, так что у вас из ее крыши получится балкон.
Она открыла стеклянную дверь, и мы ступили в холодную черную ночь. Я вдохнула лиственный запах парка, запах сырой земли и увидела окаймленную уличными огнями раскинувшуюся внизу пустую черноту. Внезапно подул холодный порывистый ветер, и черная листва платана зашелестела, а потом звук этот утонул в гуле пролетевшего реактивного самолета.
- Прямо как за городом! - сказала я.
- Да, почти, и это тоже преимущество. - Она поежилась. - Пойдемте-ка лучше в дом, пока совсем не закоченели.
Мы опять прошли через стеклянную дверь внутрь, и Мэгги показала мне крохотную кухоньку, переделанную из чулана, а потом, на полуэтаже, куда мы тут же спустились, ванную, которой нам предстояло пользоваться сообща. Наконец мы опять очутились внизу в теплой и неприбранной гостиной Мэгги, и она извлекла бутылку хереса и картофельные чипсы, по ее уверениям засохшие, но мне они показались в самый раз.
- Все еще собираетесь переселяться?
- Больше прежнего.
- Когда бы вы хотели переехать?
- Как можно скорее. На следующей неделе, если вы не против.
- А что будет с вашими товарками по квартире?
- Найдут себе кого-нибудь еще. У одной из них сестра скоро переезжает в Лондон. Наверное, она займет мою комнату.
- А где мебель возьмете?
- О… ну как-нибудь исхитрюсь.
- Надеюсь, - благодушно сказала Мэгги, - тут добрыми гениями окажутся ваши родители, как это обычно водится. Когда я только-только переехала в Лондон, моя мама чего только не надавала мне с чердака и из комода, так что я… - Голос ее замер. Я глядела на нее в грустном молчании, и кончилось тем, что она посмеялась над собой: - Ну вот, опять я разболталась, раскрыла рот и лезу, куда не следует. Простите меня, я, видимо, сказала какую-то идиотскую бестактность.
- Отца у меня нет, а мать живет за границей. Она сейчас на Ибице. Вот почему я и хочу пожить сама по себе.
- Простите. Могла бы без вашей подсказки сообразить, раз вы проводите Рождество с Форбсами. То есть должна была бы догадаться.
- Стоило ли догадываться.
- А ваш отец умер?
По-видимому, она была любопытна, но любопытство проявляла так откровенно и по-дружески, что мне внезапно показалось смешным запираться и скрытничать, как я обычно делала, когда окружающие начинали приставать ко мне с расспросами о семье.
- Не думаю, - сказала я, постаравшись, чтобы это прозвучало легко и как бы между прочим. - Наверное, живет себе в Лос-Анджелесе. Он был актером. Мать сбежала с ним, когда ей было восемнадцать лет. Но вскоре семейный очаг ему наскучил, а возможно, он решил, что карьера для него важнее семьи. Так или иначе, брак их продлился всего несколько месяцев, после чего он взял да смылся, а мать тем временем родила меня.
- Какой кошмар!
- Да, наверное, вы правы. Я старалась над этим не задумываться. Мать никогда о нем не говорила. И не потому, что это ей было очень уж горько или что-нибудь в этом роде, просто то, что прошло и осталось позади, она обычно забывала. Такое у нее свойство. Смотреть лишь вперед и с оптимизмом.
- А что было потом, после вашего рождения? Она вернулась к родителям?
- Нет, так и не вернулась.
- Вы хотите сказать, что никто не прислал телеграмму со словами: "Вернись, мы все простим"?
- Не знаю. Честное слово, не знаю.
- Вероятно, когда ваша мама сбежала, разразился ужасный скандал, но даже если и так… - Голос ее дрогнул. Видимо, она просто не могла взять в толк ситуацию, которую я хладнокровно воспринимала как данность всю свою жизнь. - Что же это за люди, если они могли так поступить с собственной дочерью?
- Вот уж не знаю.
- Вы, наверное, шутите!
- Нет, серьезно, я не знаю.
- Вы хотите сказать, что не знакомы с собственными дедом и бабкой?
- Я не знаю даже, кто они такие или кем они были. Не знаю, живы ли они еще.
- Неужели вам ничего-ничего не известно? Разве ваша мама совсем вам ничего не рассказывала?
- О, конечно… какие-то обрывки прошлого то и дело возникали в разговорах, но общая картина не складывалась. Ну, знаете, как обычно матери говорят с детьми - вспоминают случаи из жизни или что-то из собственного детства.
- Но Бейлис… - Она нахмурилась… - Фамилия ведь не совсем обычная. И что-то она мне напоминает, а что - не могу вспомнить. Неужели и у вас нет ни одной зацепки?
Мне была смешна ее настойчивость.
- Вы говорите так, словно я очень хотела узнать. Но, видите ли, я этого вовсе не хотела. Не знаешь деда с бабкой - и скучать потом не будешь.
- Но неужели вам не было интересно узнать, где они жили?
- Я знаю, где они жили. Они жили в Корнуолле. В каменном доме, там холмы и луга спускаются к морю. А у матери был брат Роджер, но он погиб на войне.
- Но как она жила после вашего рождения? Наверно, ей пришлось устраиваться на работу.
- Нет, у нее были кое-какие деньги. Наследство старой тетушки или что-то в этом роде. Автомобиля мы, конечно, не имели и в роскоши не купались, но концы с концами сводили. Она поселилась в Кенсингтоне, на первом этаже дома, принадлежавшего каким-то ее друзьям. Мы прожили там, пока мне не исполнилось восемь, когда меня отправили в школу-интернат, а потом мы, как бы это сказать, стали колесить…
- Интернаты - штука дорогостоящая.
- Этот интернат был не из лучших.
- Ваша мама вышла замуж вторично?
Я взглянула на Мэгги. Ее лицо было оживлено, и в нем читалось жадное любопытство, но любопытство добродушное. Я решила, что, рассказав ей так много, могу поведать и остальное.
- Она… не из тех, кто создан для брака. Но она была очень, очень привлекательна, и я не помню времени, чтобы вокруг нее не увивался какой-нибудь обожатель. А поскольку я была в интернате, ей не было особой нужды проявлять осмотрительность. Я никогда не знала, где проведу следующие каникулы. Однажды это была Франция, Прованс. Иногда - Англия. А как-то раз на Рождество мы даже махнули в Нью-Йорк.
Услышав это, Мэгги поморщилась.
- Не большая радость для ребенка.
- Зато развивает. Я давно научилась относиться к такой жизни с юмором. И подумать только, где я не побывала, в каких удивительных местах не приходилось мне жить. То это был парижский отель "Ритц", а то - какая-то омерзительная холодная дыра в Денбишире. Там жил поэт, вздумавший разводить овец. Самым счастливым днем моим был день, когда кончился этот роман.
- Она, наверное, очень красива.
- Нет, но мужчины считают ее красивой. И она очень веселая, непредсказуемая, неуловимая и, можно сказать, совершенно аморальная. Вопиюще. Все для нее "забавно". Это ее словечко. Неоплаченные счета - забавны, и потерянные сумочки, и письма, оставшиеся без ответа. Она никогда не считала денег и не имела представления о том, что такое обязательства. Ужасно неудобный человек для общежития.
- Что она делает на Ибице?
- Живет с каким-то шведом, с которым там познакомилась. Поехала со своими знакомыми, семейной парой, встретила этого типа, и очень скоро я получила письмо, в котором сообщалось, что она собирается с ним остаться. Она писала, что он ярко выраженный нордический тип и очень суров, но дом его - просто прелесть.
- А давно вы с ней не виделись?
- Года два. Я освободила ее от себя в семнадцать лет. Окончила секретарские курсы, стала устраиваться на временные работы и наконец поступила к Стивену Форбсу.
- Вам там нравится?
- Да. Нравится.
- А сколько вам лет?
- Двадцать один год.
Мэгги опять улыбнулась и, удивленная, тряхнула своими длинными волосами.
- Сколько же всего вы успели, - сказала она без всякого сочувствия к моей печальной участи и даже с легкой завистью. - В двадцать один год я краснела в подвенечном платье с обтягивающим лифом под старой, пропахшей нафталином вуалью. Я вовсе не такая уж традиционалистка, но у меня есть мама, которая придерживается традиционных взглядов, а я очень ее люблю и привыкла ей угождать.
Я сразу представила себе мать Мэгги и сказала, прибегая к удобному клише, так как не могла придумать ничего лучше:
- Ну да, люди разные бывают.
В эту минуту мы услышали скрежет ключа в замке - это вернулся Джон, и больше мы не возвращались к теме матерей и семейной теме вообще.
День был - как все другие, за одним приятным исключением. До этого в четверг я допоздна задержалась на работе со Стивеном - хотела закончить январскую инвентаризацию, - и в качестве вознаграждения он в это утро дал мне отгул, свободные часы до обеда. Я потратила их на уборку квартиры (что заняло никак не больше получаса), сделала ряд покупок и отволокла в прачечную ворох одежды. К половине двенадцатого я закончила все свои домашние дела и могла, надев пальто, не спеша, прогулочным шагом двинуться в направлении работы, намереваясь часть пути проделать пешком и, может быть, где-нибудь перекусить, устроив себе ранний обед до прихода в магазин.