Культура победительница
Итак, вам понравилось мое определение культуры и цивилизации. Надо отдать справедливость, что и в Индии, и в Китае такое определение понятия культуры и цивилизации было понимаемо очень легко и приветствовано как нечто вполне естественное.
Но так было не везде. Иногда мне вообще предлагалось исключить слово культура, так как цивилизация будто вполне выражает оба понятия. Мне приходилось доставать с полок всякие толковые словари, чтобы, даже формально, доказать различие этих двух слов. Конечно, оппоненты меня не убедили, но и не уверен, убедились ли они сами. Может быть, в силу каких-то предрассудков они продолжают считать, что цивилизация есть нечто ощутимое, а культура нечто эфемерное – отвлеченное. Может быть, несмотря на все доводы, кто-то все-таки полагает, что присутствие крахмального воротничка или модного платья уже является залогом не только прочной цивилизации, но, может быть, и культуры. Ведь так часто внешние, условные признаки легкомысленно принимались за неоспоримое достижение.
Но в культуре нет места легкомысленности. Именно Культура есть сознательное познание, духовная утонченность и убедительность. Между тем как условные формы цивилизации вполне зависят даже от проходящей моды. Культура, возникнув и утвердившись, уже неистребима. Могут быть различные степени и методы ее выявления, но в существе своем она незыблема и прежде всего живет в сердце человеческом. Случайная фраза рассудка может удовлетвориться и механической цивилизацией, тогда как просветленное осознание может дышать лишь в культуре. Казалось бы, уже давно сказано, что культура есть то прибежище, где дух человеческий находит пути к религии и ко всему просветительному и прекрасному.
Культура есть уже ручательство в невозможности отступления. Если вы где-либо услышите о каких-то торжествах культуры, о праздничных днях, культуре посвященных, а затем узнаете, что на следующий день там же творилось и допускалось нечто антикультурное, то не верьте в эти торжества. Они были лишь суесловием и лжесловием. Они лишь опоганивали светлое понятие культуры. Теперь много где бывают объявленные дни культуры, на которых люди клянутся друг другу в том, что не допустят более некультурных проявлений. Торжественно свидетельствуется преданность всему культурному и отрицается все грубое, отрицательное, разлагающее. Как было бы хорошо, если бы все эти клятвы были искренними и неизменными. Но посмотрите через малое время на листы тех же газет, и вы будете потрясены, увидев, что методы выражений и устремлений не только не очистились, но как бы стали еще мерзостнее и лживее. Не значит ли это, что многие из тех, которые только что всенародно свидетельствовали свое причастие к культуре, вероятно, даже и не понимали истинного значения этого высокого понятия. Ведь клятва культурою обязывает. Нельзя зря или злоумышленно произносить большие слова. Недаром Апостол напоминал ефесянам: "Так же сквернословие, и пустословие, и смехотворство не приличны вам, а, напротив, благодарения". "Всякое раздражение и ярость, и гнев и крик, и злоречие со всякою злобою да будут удалены от вас". Он же предостерегал: "Дорожите временем, потому что дни лукавы".
Как безобразно сквернословить около понятия культуры. Тут уже ничем не оправдаетесь. Сколько бы ни пытались забывать о самом слове культура и ограничивать ее цивилизацией, все же даже на низших ступенях цивилизованной общественности всякая грубость уже исключается. Кто-то скорбно замечает о существовании цивилизованных дикарей. Конечно, всякие формы одичания возможны. С одной стороны, можно было видеть, как люди, поставленные даже в высшую степень уединения, не только не теряли, но даже возвышали свое человекообразие. И, наоборот, очень часто даже среди так называемых цивилизованных форм жизни люди впадали в одичание, в звероподобность. Не будем называть примеры, ибо таковых у каждого достаточно. Все это лишь доказывает, насколько хрупки признаки цивилизации и как необходимо вспомнить о принципах культуры. И не для лжедней культуры, но для внесения ее основ в жизнь каждого дня. Нельзя откладывать на какие-то долгие сроки истинные дни культуры. Иначе лжеторжества могут кому-то показаться уже достаточным. Ведь одно повторение слова культура еще не значит основание и применение этого понятия.
Существует много анекдотов о смехотворном применении разных научных терминов. Также невозможно профанировать и то великое понятие, которое должно улучшить и обновить сумерки современного существования. Если огни кинематографических вывесок ярки, если газетные отчеты изобилуют оценкою ударов, то ведь это еще не значит, что дни культуры приблизились.
Молодежь часто имеет полное право спросить старших о степени культурности их времяпрепровождения. Это не будет какой-то недозволенный бунт молодежи. Это будет просто вопрос о благообразном построении жизни. Часто именно молодой ум пытливо устремляется за пределы условной цивилизации. Часто дети неутолимо хотят знать о том, о чем они получают такие скудно формальные ответы старших. Да еще иногда будет прибавлено "ergo bibamus" – итак, выпьем. Чем подчеркивается полная несостоятельность мышления.
Жизнь во всех ее новых формах уже перерастает понятие условной цивилизации. Проблемы жизни, нарастающие с каждым днем, повелительно устремляют людей к высшим решениям, для которых уже невозможно отговориться условными, изжитыми формами. Или все вновь преображенные возможности сочетаются прекрасным истинно культурным решением, или пережитки цивилизации потянут слабовольных к одичанию. Тогда никакие лжеторжества культуры не вдохновят и не удержат ложь и разрушения.
Но, хотя бы в меньшинстве, хотя бы гонимые, как издревле принято, все же пусть некоторые соберутся и в истинных торжествах культуры, где без суемыслия, без пышного празднословия они несломимо поклянутся друг другу следовать именно путями культуры, путями духовного совершенствования. Пусть будет так в разных странах, во всех углах мира, где бьется сердце человеческое.
27 декабря 1934 г.
Пекин.
Самогубительство
"…С такими людьми на великой реке Амуре, от их бунтов жить стало тяжело и невмочь". Так, в середине XVII века доносил якутским воеводам Степанов. В докладах и местных летописях довольно подробно рассказывается, как тяжко происходило строение окраин не столько вследствие инородцев и иноземцев, но именно от каких-то неописуемых внутренних бунтов. Возникновения таких бунтов обычно не указываются, но зато часто перечисляются самые прискорбные и непоправимые последствия. А главное, что из-за внутренних неурядиц были наносимы удары и по достоинству внешних значений.
Не от недостатка ли кругозора и воображения происходили эти бесцельные, самогубительные вспышки? И сейчас, разве мы не присутствуем при таких же, логически необъяснимых, столкновениях, которые происходят с такой же непозволительной грубостью, как и в далекие века? Не лежит ли одна из причин в срединной ограниченности мышления? Сердце человеческое стремится в своих невыразимых словах, биениях к чему-то лучшему, но бескрылый рассудок ограничивает себя лишь условиями сегодняшнего дня. На эти случайно привходящие условия он негодует, но именно ими же, а не чем другим и хочет найти разрешение.
Сложнейшие словопрения, изобретение нагроможденных терминов усложнения, как будто бы признак начитанности – все это не только не приводит, но именно отводит от потребности бытия. А ведь сейчас – так нужно простое сердечное слово. Не трехэтажный загроможденный термин, но частица светло выполнимой жизни ожидается. Народная масса хочет жить. Хочет, по возможности, украсить жизнь. Видим, как даже самые скудные племена стремились, и находим оригинальные возможности к такому украшению. Народная масса хочет знать. Отлично понимает народ, что знание вовсе не есть условно нагроможденная непонятность, но может быть преподано в очень простых, ясных словах, не огрызаясь и не злобствуя.
Каждому, кому приходилось толковать с народом, даже в самых удаленных местностях, конечно, ведомо это разумное стремление к простейшему выражению. Сами мы, вспоминая школьные и университетские годы, особенно приветливо оборачиваемся к тем учителям, которые преподавали ясно и просто. Безразлично от самого предмета, будет ли это высшая математика, или философия, или история, или география – решительно все могло находить у даровитых преподавателей и ясные формы. Только ограниченные, неодаренные типы сами запутывались в своих же нагромождениях и, на внутреннюю потеху учеников, мучительно старались выбраться из проблем, самими же натворенных. Сколько раз такой неудачливый педагог кончал свои, ни к чему не пришедшие, пояснения трагическим "ну, вы понимаете". Именно при такой необъясненности и создавались обидные клички, вспыхивала необузданная насмешливость и получалась внутренняя трещина.
Именно сейчас многие области перегружены вновь изобретенными сложностями. А ведь сейчас люди проходят через особенно ответственное время. Никто уже не удовлетворяется серединным мышлением недавнего прошлого. С одной стороны – заброшены сети в будущее, иногда самыми необузданными бросками. С другой же стороны – сознание обращает мысль к самым первоисточникам, откуда пытливое ухо ухватывает многое, неожиданно совпадающее с самоновейшими предположениями. Ответственно время, когда случилось такое сочетание самого нового с древнейшим. Как ни странно, но девятнадцатый век, во многих изысканиях, является одним из наименее убедительных. Самый нигилизм этого века оказывается неубедительным по своим примитивным построениям. Всякое ничто, всякая пустота, всякое небытие – уже отвергнуты. Отвергнуты не только философией и изучениями древности, но и самоновейшими открытиями физических наук. Лучшие ученые совершенно спокойно заявляют о таких своих религиозных и философских взглядах, о которых их отцы, во многих случаях, не решились бы выступить, хотя бы для охранения своего "научного достоинства". Таким порядком несомненны сдвиги, которые очень легко превращаются в подвиг. Ведь именно подвиг, в существе своем, не может быть ограниченным. Именно в подвиге доступна как древнейшая мудрость, так и самоновейшая проблема. При этом мы не будем лишь кое-что уважать в древности. Мы будем изучать ее вполне и добросовестно, и доброжелательно; и только такие честно неограниченные изыскания позволят нам выбрать то, что наиболее ясно применено в проблемах будущего. Опять-таки, если кто-то будет настаивать, что он лишь кое-что возьмет от древнейшей мудрости, – он ведь окажется ипокритом, ибо это "кое-что" может выполниться лишь после всестороннего, подлинного изучения. И тот, кто захотел бы положить в основу построений какое-то отрицание, тем самым подмешает в свой цемент ядовиторазъедающее вещество.
Много новых находок даются людям за последние годы. В них много раз приходилось убеждаться о несказуемой связи древних времен с нашими запросами. Если найдутся ясные слова о возможности жизни и преуспеяния, то и темные бунты отойдут в область преданий. Люди, читая о них, лишь пожалеют о погибших возможностях и порадуются, что новые пределы знания помогут воздержаться от самогубительства. Ясность и простота – вот чего ждет сердце.
28 декабря 1934 г.
Пекин.
Благожелательство
Насколько многое, очень знаменательное и благожелательное, остается нигде не записанным! Сегодня мы слышали, что Русская Пекинская Духовная Миссия была сохранена благодаря личному ходатайству Таши-Ламы. В истории верований такой благой знак должен заботливо сохраниться. Около религий, к сожалению, слишком много накопляется знаков холода и отрицания. И вот, когда вы в старом Пекине слышите прекрасный рассказ о том, как многие священнослужители и религиозные общества шествовали к Таши-Ламе просить его о сохранении Православной замечательной Миссии, хранящей в себе так много традиций, и узнаете, как доброжелательно было принято это обращение, – вы искренне радуетесь. И не только это обращение было принято дружелюбно, но и оказались желательные последования; и в историю Православной Миссии будет внесен этот замечательный акт высокого благожелательства.
Когда человечество обуяно бесами злобы и взаимоуничтожения, тогда всякий знак утверждения и взаимной помощи будет особенно ценным. Конечно, о доброте и доброжелательстве Таши-Ламы многое известно. Но одно дело, когда это рассказывается его соплеменниками, и совершенно другое, когда чуждые люди тоже имеют при себе такие свидетельства добрые.
Люди очень часто не отдают себе отчета, насколько ценно само запечатление добрых знаков. Существуют особые типы людей, которые предостерегают против всякого энтузиазма и даже против громко сказанного доброго слова. Конечно, при таком образе мышления все погружается, если не во мрак, то, во всяком случае, в серенькие потемки. Противники всякого энтузиазма хотели бы приучить людей ни на что не отзываться, никак не реагировать и быть к добру и злу постыдно равнодушными.
В наши смутные дни особенно много таких серых жителей. В значительной мере именно на них лежит ответственность за глубоко всосавшуюся в общественный строй смуту. Смута потрясающая, а к тому же сама в себе дрожащая, является ничем другим, как бесформенностью, безобразием. Само слово смута, смущенность недалеко от извращенности, сомнительности и боязливости. В смуте родятся неясные намеки. Она же порождает всякие анонимные наговоры. Когда сердце теряет трепет восторга, оно может впасть в трепет смущения. Насколько трепет восхищения будет устремляющим ввысь и прекрасным, настолько трепетание смущения будет ограничивающим, поникающим, устрашенным. А что же может быть безобразнее зрелища страха? Самые высшие понятия чести, достоинства, преданности, любви, подвига, ведь они могут быть нарушены и обезображены именно страхом. Страха ради люди могут промолчать, отречься и предательствовать. И какое множество молчаливых отречений и трусливых замалчиваний явлено в повседневной жизни.
Для отречения не нужно никаких высоких слов или прекрасных обстановок. Обычно именно отречение, замалчивание, умаление хорошо сочетаются с сумерками. Они живут в серости, когда четкие формы выедаются потемками и все делается неопределенным. Неопределенность помыслов, нерешительность и есть именно смута. Смущенность не поет, не слагает красивые формы, но в дрожании искривляет все отражения. Так, пролетающая птица неопределенно касается тихой водной поверхности, и надолго после такого пролета задрожат только что прекрасно отразившиеся формы.
От смуты, от страха нужно лечиться. Так же, как от многих болезней нужно предпринимать длительное восстановление сил, так же нужно воздействие и от смуты. Нельзя позволить смуте загнивать в язвах и нарывах. Новые сильные мысли и мощные действия будут спасительны, чтобы вывести смущение духа в обновленное состояние. Конечно, одною переменою места или житейских условий смущение еще не будет осилено. Дух в сущности своей, сознание должно поразиться чем-то; а еще лучше – чем-то восхититься.
Невозможно допустить, чтобы восхищение, иначе говоря энтузиазм, не были бы доступны даже смущенным душам. Все-таки бывают же такие действия, такие положения в мире, которые заставят сердце восхититься и тем самым выйти из смущенных дрожаний. Прекрасное творчество, высокое знание, наконец, чистосердечное стремление к Горнему Миру – все чудеса, которых так много в жизни земной, легко могут уводить даже поникший дух в сады восхищения.
Если люди попытаются вычеркнуть из бытия своего иногда ими осмеянное слово энтузиазм или восторг, то чем же они заполнят эту страшную пустоту в своем сознании? В этом запустелом сердце поселится тоска и неверие, появится та мертвенная затхлость, которая свойственна заброшенным пустым помещениям. Входя в заброшенный дом, люди говорят: "Придется долго обживать его". И правильно, такая заброшенность угрожает даже и физическими заболеваниями.
Обжить жилье это еще не значит просто зажечь огонь. Потребуется именно человеческое присутствие, иначе говоря – биение человеческого сердца, чтобы оживить, одухотворить замершую жизнь.
Одним из простейших одухотворений будет каждое сведение о каком-либо добром и необычном в благожелательстве действии. Итак, будем радоваться каждому добру. Ведь оно уже рассеивает чье-то смущение и заменяет безобразие красотой.
29 декабря 1934 г.
Пекин.
Неповторимое
"Размо-кропо-го-дилос!"
"Нет, коллега, не так!"
"Размо-кропо-годи-лос!"
"Да это просто Ванька написал размокропогодилось!"
Так давно шутили по поводу экспедиции Радлова по исследованию надписей на скалах и камнях Сибири. Не только потому шутили, что надписи долго не удавалось разобрать, но и вообще ухмылялись, не понимая значения археологии. Судьба древностей, в частности древностей русских, извилиста.
Когда приходилось рисовать разрезы курганов, то с особой болью отмечалась и грабительская траншея. И как часто эти грабители были почти современны самому кургану или гробнице. Часто траншея шла с полным знанием особенностей погребения, с пониманием всех положенных ценных предметов. И в Египте, и в Азии, и в южных степях России грабители нередко шли по пятам погребения. А сколько профессионалов кладоискателей, всяких бугровщиков и курганщиков, навсегда затруднили научные выводы.
В очерках истории Сибири, например, читаем: "Несмотря на все эти опасности, связанные с отправлением промысла, некоторые курганщики обращали его в средство существования и приобретали в нем такую сноровку, что по одному наружному виду курганов определяли их относительную древность и содержание в них драгоценных металлов. Так как многие из курганов были значительны по своим размерам, а некоторые к тому же покрыты тяжеловесными камнями (в 100–200 пудов), то курганщики соединялись в артели (до 200–300 человек) и таким образом занимались "бугрованием". Одна из таких артелей, состоявшая из 150 человек, в XVIII веке по среднему течению Иртыша нашла курган и извлекла из него до 50 фунтов золота в разных поделках. Конечно, далеко не все сибирские курганы были так богаты; однако могильного золота и серебра было столько в обращении, что в Красноярске на главном рынке курганных драгоценностей в XVIII веке могильное золото продавалось по 50–90 коп. золотник. Эти драгоценности в то время составляли важный предмет торговли на Ирбитской ярмарке, где охотно покупались русскими и инородцами, и распространялись за Урал.