- Не спорю. Мои бывшие коллеги были абсолютно бесхарактерными созданиями, за исключением разве что Гавриила, который вечно вызывался участвовать во всяких рискованных предприятиях, доставлять невесть куда головоломные послания и так далее. А знаешь, почему он это делал? Ему тоже было скучно. Как и мне.
- Он никогда этого не показывал.
- Да разве ты способен распознать скуку?
- Теперь - да. Способен. Но в ту эпоху, когда Земля еще пахла свежим крахмалом…
- А эти твои жуткие серафимы и херувимы со своими писклявыми голосишками! Все гнусавили, гнусавили хоралы, без единого диссонанса, без игривой гармонии, без перепада настроений - исключительно в мерзейший унисон! Их был по меньшей мере миллион, кошмарные создания, какие-то марципановые статуэтки - чистенькие, приглаженные, в жизни не видали ни пеленки, ни ночного горшка!
Старик беззвучно трясся в припадке великодушного смеха. Он протянул Смиту руку, и тот от растерянности ее пожал.
- Да уж, серафимы и херувимы - не лучшее из моих творений, - хмыкнул Старик. - Ты прав. Ты вообще часто бываешь прав. И у тебя природный дар остроумия. Сплошное удовольствие слушать, когда ты что-то описываешь или рассказываешь. Правда, иногда ты злоупотребляешь метафорами, и это мешает разглядеть наименее яркие из твоих перлов. Я очень рад, что наконец затеял это путешествие и мы встретились вновь.
- Я не держу на тебя зла. Просто люблю ясность.
- Даже слишком любишь…
- Что поделаешь - столько столетий копил гнев и обиду.
- Понимаю, понимаю.
Старик заглянул мистеру Смиту в глаза, накрыл его ледяные руки своими теплыми, мягкими лапищами.
- Действительно. Не будь тебя, меня бы не распознали. Но и наоборот: не будь меня, ты тоже не существовал бы. Каждый из нас в одиночку лишен смысла. Вместе же мы образуем гамму,'палитру, Вселенную. Мы не смеем быть ни друзьями, ни даже союзниками, но говорить друг другу "здрасьте" - это уж в порядке вещей. Давай постараемся вести себя в этой щекотливой ситуации вежливо и достойно. Нам ведь необходимо выяснить, нужны ли мы миру, как в прежние времена. Или, быть может, мы давно уже стали роскошью, а то и излишеством? В победе и в поражении мы должны быть неразлучны, и будь что будет.
- Не вижу причины с тобой ссориться, разве что… - Мистер Смит скорчил шкодливую гримасу.
- Осторожней! - воззвал к нему Старик. - Мне удалось наладить между нами некое подобие равновесия. Я пошел на компромисс. Так смотри же, а то все испортишь.
- Тут нечего портить, - проскрипел Смит. - Я же не дурак. Геометрия наших взаимоотношений мне понятна - что можно, чего нельзя. Я прибыл сюда не для того, чтобы с тобой тягаться. Не стоит игра свеч после стольких-то лет. Просто я подумал…
- О чем? - подзадорил его Старик, желая подогнать мыслительный процесс собеседника.
- Каков парадокс! Чтобы заставить меня выполнять новую функцию, ты воспользовался трюком из моего, а не из твоего арсенала.
Старик погрустнел и сказал внезапно постаревшим голосом:
- Это правда. Чтобы создать Дьявола, пришлось прибегнуть к дьявольскому средству - толкнуть тебя сзади, когда ты этого совершенно не ожидал.
- Вот это я и хотел услышать. Печально улыбнувшись, Старик спросил:
- Хочешь еще супа? Трюфелей? Ветчины? Форели? Паштета? Мятного чая?
- Произошло то, что должно было произойти, - махнул рукой Смит. - Спасибо, больше ничего не хочу.
Увлеченные беседой, они не заметили, что свет в зале потускнел - верный признак прекращения жизнедеятельности на кухне. Между администрацией отеля и профсоюзной организацией разворачивался конфликт, и засидевшиеся посетители были явно некстати. Им приходилось подолгу дожидаться расчета, шум и крики все нарастали, официанты вообще перестали заглядывать в зал, и последние из клиентов застряли за столиками всерьез и надолго.
- Идем отсюда, - сказал Старик. - Завтра расплатимся.
- Дал бы ты мне немного денег, иначе придется у кого-нибудь украсть.
- Конечно-конечно, - радостно пообещал Старик.
Никто и не заметил, как в зал вернулся пианист, заиграл и тихонько запел, очевидно, решив урвать напоследок хоть малую толику аплодисментов. Старички пробирались к выходу, а вслед им неслось:
- "Падают грошики медные, падают прямо с Небес…"
Следующее утро. В сне оба не нуждались, поэтому ночь показалась долгой, тем более что вступать в беседу и подвергать опасности хрупкую, едва установившуюся гармонию в отношениях ни тому, ни другому не хотелось. Старик как раз сотворил немного денег для мистера Смита, а тот аккуратно укладывал их в карман, когда раздался деликатный стук в дверь.
- Войдите, - пропел Старик.
- Заперто, - ответили снаружи.
- Минутку.
Подождав, пока мистер Смит закончит операцию с наличностью, Старик подошел к двери и открыл ее. В коридоре топтались портье и четверо полицейских. Сии последние с совершенно излишней прытью ринулись в номер.
- Что такое?
- Прошу прощения, - сконфузился портье. - Я должен еще раз поблагодарить вас за вашу беспредельную щедрость, но, к моему глубокому сожалению, банкноты оказались фальшивыми.
- Неправда, - возмутился Старик. - Я сам их сделал.
- И готовы подтвердить это в письменном виде? - оживился старший из полицейских (фамилия - Кашприцки).
- Да в чем дело?
- Самому делать деньги не положено, - невозмутимо объяснил патрульный О'Хаггерти.
- А я в посторонней помощи не нуждаюсь, - с достоинством парировал Старик. - Вот, смотрите!
Он порылся в кармане, чуть поднатужился, и на ковер потоком посыпались сияющие монеты, словно конфетки из торгового автомата.
Двое полицейских тут же непроизвольно рванулись вперед на полусогнутых, но Кашприцки на них прикрикнул, и они замерли на месте. Зато плюхнулся на четвереньки портье.
Кашприцки:
- Ну, чего там? Портье:
- По-моему, испанские песо эпохи Филиппа П.
- Вы что, нумизматикой промышляете? Да? - спросил Кашприцки. - Но это не дает права мухлевать с "зеленью". Федеральное правонарушение, ясно? Я вас обоих забираю.
Патрульный Кольтелуччи:
- Наручники? Кашприцки:
- Да уж, давай по всей форме. Мистер Смит занервничал:
- Может, смоемся? Покажем фокус?
- Стоять! - рявкнул патрульный Шматтерман, выхватил пистолет и выставил его вперед, вцепившись в рукоятку обеими руками. Вид у него был такой, словно он собрался пустить струю на рекордное расстояние.
- Мой дорогой Смит, если мы хотим ознакомиться с жизнью человечества и с тем, как человеки обходятся друг с другом, нам придется мириться с мелкими неудобствами. Иначе зачем мы сюда явились?
Щелкнули наручники, и весь кортеж проследовал из номера в коридор. Замыкал шествие портье, выражавший глубочайшее сожаление по поводу случившегося - как от имени администрации, так и от себя лично.
В участке задержанных заставили снять верхнюю одежду, и они предстали пред грозные очи самого капитана Экхардта. Немигающим взором из-под графленого, как нотная бумага, лба, из-под стального ежика волос обжег он подозреваемых. За толстыми линзами очков глаза капитана казались парой мелких устриц.
- Так. Этот - Смит, понятно. А имя?
- Джон, - поспешно ответил Старик.
- А сам Смит что, язык проглотил?
- Он… Его лучше не спрашивать… Понимаете, он однажды очень неудачно упал.
- Давно?
- До того, как вы появились на свет.
Капитан некоторое время молча разглядывал того и другого, потом поинтересовался:
- Он псих? Или вы оба с придурью?
- Грубость - тяжкий грех, - усовестил его Старик.
- Ладно. Давай разберемся с тобой. Фамилия?
- Бог… Богфри.
- То-то. Я уж думал, мы кощунствовать вздумали. Что у них в багаже?
- Ничего, - ответил один из патрульных.
- И в карманах тоже, - добавил другой. - Если не считать сорока шести тысяч восьмисот тридцати долларов наличными в правом внутреннем кармане.
- Сорок шесть тысяч?! - взревел Экхардт. - Это у которого же?
- У чернявого.
- У Смита. Та-ак. Кто сляпал банкноты - ты или Смит?
- Деньги сделал я, - ответил Старик, всем своим видом показывая, как надоел ему этот разговор. - А потом отдал Смиту.
- Зачем?
- На мелкие расходы.
- Сорок шесть тысяч? На мелкие расходы? Что ж тогда, по-твоему, крупные расходы? - возопил капитан.
- Как-то не задумывался над этим, - ответствовал Старик. - Я уже объяснял тому джентльмену в гостинице, что плохо представляю себе стоимость денег.
- Зато представляешь, как их подделывать.
- Я их не подделывал. У меня поистине бездонные карманы. Они как рог изобилия, в них чего только нет. Мне достаточно подумать о деньгах, и карманы тут же ими наполняются. Беда в том, что я не всегда сразу могу вспомнить, в каком месте и каком времени нахожусь. Сам не пойму, почему мне вздумалось сегодня в гостинице высыпать на пол именно испанские дублоны или как там они назывались. Должно быть, на меня подействовала мебель, которой обставлен номер. Я на миг вспомнил бедного Филиппа. Каким чудовищным образом выражал он свою воображаемую любовь к моей персоне! Бывало, сидит, укутавшись в изъеденные молью соболя, воздух весь пропах камфарой и ладаном, а от ледяных стен Эскориала так и веет стужей.
Тут мистер Смит недобро осклабился:
- Выходит, не справилась твоя камфара с моей молью. Наша взяла.
- Хорош болтать! - оборвал его Экхардт. - Я не дам увести разговор в сторону. Утром вы оба предстанете перед судьей по обвинению в изготовлении фальшивых денег и попытке мошенничества. Признаваться будете? Адвокат нужен?
- Как же я буду ему платить? - удивился Старик. - Ведь для этого мне придется опять делать деньги.
- Вам может быть предоставлен бесплатный защитник.
- Нет, благодарю. К чему зря отрывать человека от дела? Но у меня к вам просьба. Для того чтобы у нас с мистером Смитом появился хотя бы мизерный шанс на оправдание, я должен понять, каким образом вы установили, что мои деньги фальшивые?
Капитан Экхардт улыбнулся с мрачным удовлетворением. Он чувствовал себя гораздо спокойнее, когда речь заходила о вещах практических и ясных, которые подтверждаются неопровержимыми фактами и лишний раз свидетельствуют о технологической мощи Соединенных Штатов.
- У нас много проверенных способов, и каждый основывается на научной методике, которая постоянно обновляется. Все время совершенствуется, понятно? В подробности я вас посвящать не стану, ведь мы в некотором роде конкуренты по бизнесу: вы пытаетесь выйти сухими из воды, а мое дело - вас зацапать. И зарубите себе на носу: в нашей великой стране гражданам предоставлена неограниченная свобода частного предпринимательства, но подделка дензнаков к этой категории не относится. И я позабочусь о том, чтобы вашей братии вольготно не жилось. Я и другие блюстители закона.
Старик промолвил с обезоруживающе мягкой улыбкой:
- Прежде чем вы предадите нас в беспристрастные руки закона, скажите - ну просто из любезности, а? Мои деньги намного хуже настоящих?
Капитан был в общем-то человеком незлым. Незлым, но безжалостным, ибо в его мире, где даже справедливость отмеряется лишь от сих и до сих, уважают решительность (хоть бы и опрометчивую), а любого сомнения стыдятся как проявления некомпетентности. Экхардт взял со стола одну купюру и воззрился на нее с демонстративной снисходительностью.
- По стобалльной системе я поставил бы тебе тридцать. Водяные знаки небрежные, гравировка нечеткая, подпись казначея разборчива, а должна быть закорючка. Одним словом, работенка так себе.
Старик и мистер Смит обеспокоенно переглянулись. Выходит, все не так просто, как им представлялось?
Капитан поместил их в одну камеру - из чувства сострадания. Была, правда, и еще причина.
* * *
- Ну, и долго мы намерены тут торчать? - спросил мистер Смит.
- Недолго.
- Мне здесь не нравится.
- Мне тоже.
- От стен так и пышет враждебностью. Не понимаю, почему люди относятся ко мне с недоверием? И ты тоже хорош - не дал рта раскрыть. "Он неудачно упал". Очень остроумно.
- Никто не понял, что это шутка.
- Я понял, ты понял. Этого вполне достаточно. Если уж по большому счету. Старик улыбнулся и лег на железную койку, повернулся слегка на бок и уютно сложил руки на животе.
- Как все переменилось, - раздумчиво молвил он. - С момента нашего воссоединения не прошло и суток, а мы уже в темнице. Кто мог предвидеть, что это случится так скоро? Да и причина, честно говоря, несколько неожиданна.
- Ты мог предвидеть. Но не сделал этого.
- Увы. Я никогда не отличался наблюдательностью, не говоря уж о способности предугадывать перемены. Помню ранние годы, когда смертные еще не признавали меня Богом и думали, что небожители обитают на горе Олимп. Люди думали, что боги живут так же, как они сами, - этакая бесконечная комедия из жизни господ, увиденная глазами прислуги. Счастливые и несчастливые развязки, смесь суеверий, фантазий и домыслов. Всякие там нимфы, превращающиеся то в деревья, то в парнокопытных, то в скорбно-певучие ручейки. Жуткая чушь! А меня представляли или быком, или мухой, или каким-то эфиром, выдуваемым из распученных чресл Земли. "Вот были дни, мой друг", как поется в песне. У каждого божка свои святилища, каждому положен свой паек молитв. Небожители даже не ревновали друг к другу - столько у них было суетни. Если и ревновали, то лишь тогда, когда этого требовала фабула. Жизнь богов была настоящим приключением, или, как теперь говорят, мыльной оперой. А религия - продолжением земного бытия на более высоком, но отнюдь не более достойном уровне. Комплекс вины еще не отравлял сладость священного нектара, болтуны и лжепосредники еще не успели заморочить человечеству голову.
Мистер Смит весело расхохотался:
- А помнишь, какой поднялся переполох, когда тот эллин, первый античный альпинист, вскарабкался на вершину Олимпа и увидел, что там ничего нет? Старик, похоже, не разделял веселья собеседника.
- Переполох поднялся у нас, а не у людей. Перепуганный скалолаз ничего не сообщил соплеменникам о своем открытии - боялся, что его на куски разорвут. Страшась совершить одну непоправимую глупость, он сделал другую: признался во всем жрецу. Тот, судя по всему, был политическим назначенцем и велел альпинисту держать язык за зубами. Несчастный поклялся, что будет нем как рыба, но жрец задумчиво сказал: "Как тебе верить? Ведь мне-то ты открылся". На это у альпиниста ответа не нашлось, и той же ночью он умер при невыясненных обстоятельствах. Но шила, как говорится, в мешке не утаишь. Кто-то видел, как смельчак лез вверх по склону, другие заметили, каким мрачным и напуганным он спускался. Постепенно, по мере усовершенствования техники производства сандалий, любителей скалолазания становилось все больше и больше. На горе устраивали пикники, и замусоренный Олимп лишился покрова божественной тайны.
- Обиталище богов возносилось во все более высокие сферы, - вставил Смит, - туда, где царствуют радуги и туманы - и в физическом смысле, и в аллегорическом. Тупоумный символизм утопил первобытную безыскусность в вязкой болтологической каше. Простая мелодия затерялась средь выкрутасов аранжировщиков.
От этих слов Старик даже растрогался:
- Не ожидал столь прочувствованной речи от того, кому давно уже нет дела до божественных материй.
- Неужто ты думаешь, я утратил интерес к Небесам после того, как ты меня оттуда турнул? А преступники, которых тянет на место преступления? А выпускники, навещающие бывшую школу, когда уже стали взрослыми? Не забывай, что я тоже когда-то был ангелом. К тому же за минувшие века Небеса переменились куда больше, чем Преисподняя. У нас новшества не в чести, а у вас то одна нравственная доктрина, то другая, да и теологическая мода так переменчива.
- Вовсе нет. Я не согласен.
- Ну как же. В мои времена ты занудно проводил в жизнь принцип идеального совершенства. Совершенство - антитезис индивидуальности. Все мы были идеальны и потому неотличимы друг от друга. Стоит ли удивляться, что я взъерепенился. Вот и Гавриил был недоволен. Возможно, и остальные тоже. Что за жизнь среди сплошных зеркал - куда ни глянь, всюду только твои отражения. Должен признаться: когда ты меня столкнул вниз, я испытал неимоверное облегчение. Хотя внизу меня ожидала вечная неопределенность. Падая, я думал: теперь я один, теперь я - это я, и атмосфера вокруг меня наполнялась теплом и жизнью. Я сбежал, я спасся! Лишь позднее я решил горько обидеться и взращивал в себе горечь, как садовник взращивает цветок, - она пригодилась бы мне в случае повторной встречи с тобой. А ныне, когда встреча свершилась, мне гораздо интереснее не попрекать тебя, а говорить правду. Конечно, Зло - штука скучная, это очевидно. Добро тоже не веселей, но нет во всем твоем творении ничего стерильней, безжизненней и тоскливей совершенства. Неужто ты станешь это оспаривать?
- Не стану, - покладисто, но не без горечи признал Старик. - Слишком многое из того, что ты говоришь, верно, и мне это не нравится. Совершенство - одна из тех концепций, которые кажутся абсолютно бесспорными в теории. А на практике от совершенства просто мухи на лету дохнут. Пришлось от этой идеи отказаться.
- Так-таки отказаться? Раз и навсегда?
- Ну, в общем, да. Возможно, в совершенство все еще верит кое-кто из особенно раболепных святош, считающих, что скука - нечто вроде затянувшейся паузы перед окончательным торжеством истины. Такие люди всю жизнь ждут этого самого торжества, и губы их кривит всезнающая улыбочка. Но для большинства, включая и ангелов (которые так эмансипировались, что я их теперь почти и не вижу), идея абсолютного Добра и абсолютного Зла - концепция давно устаревшая. О себе говорить не буду - не люблю, скажу лучше о тебе, благо ты у меня перед глазами. Возобновленное знакомство, даже такое непродолжительное, позволяет мне сделать вывод: ты слишком умен, чтобы быть абсолютно плохим. Это не комплимент и тем более не оскорбление.
Несимпатичные черты мистера Смита озарились иронической ухмылкой, словно тусклое солнышко промелькнуло на водной ряби.
- Ведь я был когда-то ангелом… - Где-то в самой глубине сумеречных глаз колыхнулось нечто похожее на нежность, но в следующий миг физиономия Смита вновь окаменела. Солнышко скрылось за тучей. - История изобилует злодеями - имя им легион, - которые получили духовное образование. Например, Сталин.
- Кто-кто? - переспросил Старик.
- Неважно. Один семинарист, ставший диктатором в одной атеистической стране.
- А, ты о России.
- Не о России, а о Советском Союзе.
Старик задумчиво наморщил лоб, и мистер Смит сделал для себя открытие: всезнание - это еще полдела, важно уметь находить в бездонных запасниках знаний нужную информацию.
Решив, что у собеседника было достаточно времени, дабы навести порядок в меню своего небесного компьютера, Смит продолжил:
- В любом случае у нас еще будет масса возможностей продолжить нашу нравственно-этическую дискуссию. Я чувствую, кроме тюрем нам на Земле ничего увидеть не удастся. Как бы отсюда выбраться - вот что меня занимает.
- Прибегни к своему могуществу, только, очень прошу, надолго не исчезай. Без тебя мне будет одиноко.
- Да я только проверю, функционирует ли оно, мое могущество.