- Знаешь, бижу… - ласковый амбал улыбался, но глаза смотрели абсолютно нейтрально, без всякого чувства, как нарисованные. - Я в объяснениях не больно силен. Так что тебе придется самому просекать, что можно говорить, а что нельзя. А я тебе буду просто подавать сигналы. Как крысе. Договорились? Ну вот и славно. Ты очень способная крыса. Еще водки?
Рашид молча кивнул. Еще неизвестно, кто из этих двоих был опаснее. Вторая стопка проскочила легко, как мышка. "Хоть напьюсь напоследок," - подумал Рашид и уже от одной этой мысли ему полегчало.
- Налей еще.
- Это пожалуйста, - верзила налил снова. - Это тебе для памяти. Ноябрь девяносто первого года помнишь? Город-герой Волгоград? Восемь девушек?
Рашид хрустнул огурцом и наморщил лоб. Поди их всех упомни…
- Ты чего, парень, упал? - он покачал головой. - Я их, знаешь, сколько перевез? Многие сотни. Может, тысячи… А это, считай, без малого четырнадцать лет прошло. Буду я помнить каждую бля…
Сильный удар вмял ему в рот недопроизнесенное слово.
- Не хами, бижу, - произнес верзила, вытирая с ладони кровь об Рашидовы же штаны. - Тот раз был особенный. После него ты из Боснии в Волгоград не вернулся. Неужели забыл?
Рашид облизнул разбитые губы. Теперь он вспомнил. Тот случай действительно был особенный. Это ведь именно тогда он собрался окончательно осесть в Боснии. Именно тогда он решил для себя: хватит, набегался, пусть теперь молодые поработают, а ему пора переходить на чистую диспетчерскую работу - этих принял, тех отправил, бабки - в карман. Так что в Волгоград, да и в Россию вообще он возвращаться не планировал. Потому и задумал ту завершающую отправку не простой, а обманной. Хотелось напоследок привезти телок почище. Проститутка - она проститутка и есть, какой бы красавицей ни была. Ежели телка себя продавать начала, то грязнецо в глазах уже ничем не выведешь - ни марафетом, ни косметикой. Сам-то Рашид этого грязнеца не замечал, но клиенты видели. Клиенты ценили чистых, а за целок так и вовсе большие деньги давали. А клиент, как известно, всегда прав.
Только вот где их сыскать, целок-то, по нынешним временам? Да и чистую просто так не уговоришь: ведь если соглашается проституткой ехать, то никакая она не чистая. Силой через границу не провезешь. Всего один способ и остается - обманом. Ни до, ни после этого Рашид себе такого не позволял. Возил исключительно по обоюдному согласию. Телки всегда знали, на что идут… хотя и не в деталях, это верно; знали бы в деталях - не поехали бы… но в общем и целом - знали. Обман не годился по самой простой причине: о нем довольно быстро становилось известно. Увезти обманом означало сжечь свой бизнес в этом месте раз и навсегда. А бизнес надо беречь.
Но в том-то и дело, что тогда, осенью девяносто первого, Рашид сворачивал свою волгоградскую контору. Мало того, что сам он перебирался в Боснию, так еще и главные торговые потоки уходили из России на Украину. Так что на старом месте ничего не оставалось. Ну как было не воспользоваться таким редким случаем?
Операцию Рашид провел с военной точностью. Выбрал в стамбульском борделе подсадную утку… подожди, как же ее звали?.. Светка?.. точно, Светка - такую, чтоб совсем на грани, и не просто на грани, но еще и с ребенком, чтоб было чем пригрозить в случае чего; вернул ее в город, нарядил, расфуфырил, отрепетировал нужные тексты, да и запустил в приволжские тростники, полные глупой доверчивой кряквы. А дальше уже само пошло: восемь уточек, как с куста, и все чистенькие, на загляденье, и у каждой в клювике - по полторы тысячи баксов! Во как! Сами же ему и заплатили за то, что он их продал! С проститутки-то хрен такие бабки слупишь. Проститутке таких денег взять неоткуда, даже если она очень захочет. Она, может, собой потому и торгует, что неоткуда.
А чистые - иное дело. У чистых всегда либо друзья найдутся, либо родственники, либо просто возлюбленный хахаль. Кстати, один такой провожал их тогда в аэропорту аж до самой вертушки. Погоди, погоди… Рашид поднял взгляд и уткнулся прямо в ненавидящие глаза белобрысого.
- Вспомнил?.. - полуутвердительно спросил тот и сощурился, как от нестерпимого света. - Точно. Теперь вспомнил.
"Ах ты, черт! - подумал Рашид. - Это ж надо же так попасть… вот тебе и не вернулся. Ты-то, глупец, в тот Волгоград не вернулся, да вот сам он к тебе пришел. И главное, из-за чего? Из-за лишней пригоршни долларов? Тьфу!"
- Вспомнил, - сказал он вслух. - Убегать не стану, да и некуда. И телок вспомнил, и тебя. Ты еще одну из двух сестер провожал, верно? Как ее звали?
- Геля, - глухо ответил белобрысый. - Ангелина. Где она?
- Не знаю… - Рашид пожал плечами. - Я передал их прямо в Боснии, с рук на руки. С тех пор не видал.
Передал… Продал, причем выгодно продал - по пять тонн за каждую. Но это детали, распространяться о которых не следовало. Пусть лучше будет "передал".
- Передал где и кому? - спросил амбал.
- Где? Есть разница, где? - Рашид снова пожал плечами. - Было там до войны такое место, к западу от Сараево, недалеко от города Травник. Деревня под названием Крушице, если уж хотите совсем точно. У нас там база была.
Амбал с белобрысым Колей переглянулись.
- Не соврал Сашка, слышишь, Кацо, не соврал… - сказал Коля. - А я ведь по сей день его за враля держал.
Здоровенный Кацо задумчиво кивнул и снова повернулся к Рашиду.
- У нас - это у кого?
- Ну как… у бизнеса… - объяснил Рашид. - Там была перевалочная база. Для всякого бизнеса, не только для нашего.
- Так. Дальше.
- А чего дальше-то? Дальше немного. Поймите вы, я их только до Крушице и довез. В сараевском аэропорту погрузил на микроавтобус и сразу туда, в барак. Переночевали, а на следующий день их уже забрали.
- Кто, куда?
Рашид потупился. Теперь предстояла самая трудная часть разговора. Кацо налил еще водки, и Рашид выпил жадно, не закусывая.
- В общем, так. Врать я вам не стану, все равно не поверите. Да вы и сами догадываетесь. Дорога оттуда была одна: в бордель. Вопрос стоял только - в какой? Для Стамбула они выглядели слишком хорошо. Я думал их в Гамбург пустить, но не вышло. Назавтра же приехал бедуин из Египта, заплатил большие деньги и забрал всех, до единой. Больше я их не встречал, матерью клянусь.
- Имя?
- Бедуина? Да кто ж у них имена спрашивает? Они все из одного племени - Азала. Так всех и зовут: Азала и Азала.
- А потом?
- А потом я остался в Боснии, но нена…
- Да не ты, - остановил его Кацо. - Что было дальше с девушками?
- Откуда мне знать? Клянусь…
- Да брось ты клясться! Не знаешь, что стало с ними конкретно, расскажи, что происходит обычно. Ну?.. Ну, берет бедуин девушек в Боснии…
Рашид скривился и нерешительно продолжил.
- Ну берет, и везет на берег. Там сажает на шхуну. Через несколько дней они в Египте. Ну а там - в Синай и через границу - в Негев. Вот и все.
- Все?
- Все. В Негеве продают телок местным хозяевам борделей и едут за новой группой. Теперь-то уж точно все.
Амбал помолчал.
- Иными словами, девушки оказались в Израиле. Подумай еще раз. Я хочу знать, возможны ли какие-нибудь другие варианты.
- Нету других вариантов, - уверенно ответил Рашид. - Разве что по дороге утонули. Ты пойми, это племя живет на контрабанде через Синай в Негев. Они не только телок возят, но и всякий другой товар: наркоту, сигареты. Тут ведь вот в чем дело: половина племени кочует в Египте, а половина - в Израиле. Удобнее не придумаешь.
Здоровенный Кацо еще немного подумал и обернулся к белобрысому. Тот молча кивнул. Кацо взял со стола скоч и заново примотал Рашидовы руки к подлокотникам кресла.
- Зачем? - упавшим голосом спросил Рашид. - Я вам все рассказал, до остатка. Хотите узнать еще что-нибудь - спрашивайте…
- Да я понимаю, - сказал Кацо почти извиняющимся тоном и, оторвав от мотка кусок липкой ленты, залепил Рашиду рот. - Рассказал-то ты все. Молодец, бижу. Но заплатить все-таки придется. Видишь этого парня? Его Коля зовут. Он об этой встрече долгие годы мечтал. Так всегда бывает. Как далеко от кассы ни убежишь, а кассир все равно догонит. Ему, кассиру, сверху-то все видно. Прощай, бижу. Желаю тебе быстрой смерти.
Он повернулся и вышел из комнаты. Рашид проводил Кацо отчаянным взглядом. Меньше всего ему хотелось оставаться наедине с белобрысым Колей.
- Эй! - негромко позвал его тот. - Смотри сюда. На меня смотри.
Рашид повернул голову и уставился в тусклый огонь прищуренных Колиных глаз. Ему стало страшно. Вот уже несколько лет он слышал рассказы о необъяснимых убийствах сутенеров и торговцев шлюхами по всей Европе. Их находили замученными, с выражением ужаса, застывшим в выпученных от боли глазах, с отрезанными гениталиями во рту. Даже видавшие виды полицейские следователи покачивали головой - потрясенно, хотя и с некоторым оттенком удовлетворения. Сутенеров не любит никто - такая профессия. Но одно дело - не любить и совсем другое - истязать до смерти. В конце концов, разве они не имели право на защиту, как любые другие граждане? Но защиты не было: неизвестный убийца наносил свои удары безнаказанно - в Гамбурге и Будапеште, в Париже и Дюссельдорфе, в Стамбуле и на Балканах. С Балкан-то, вроде бы, все и началось. С Балкан… погоди-погоди… Рашид старался отогнать от себя страшную догадку, но та упрямо возвращалась, наполняя всю его душу ноющей неимоверной тоской.
- Что, рюхнул наконец? - белобрысый раздвинул уголки рта в нехорошей улыбке. - Ну и как? Боишься? Вот и славно. Бойся, бойся. Она ведь тоже боялась, правда? Что ты мне тогда в аэропорту сказал, помнишь? Нет? "Ищи себе другую дырку," - вот что. Вот я сейчас и поищу. В тебе можно много дырок сделать, в таких местах, что и не представишь. Так что бойся, гад…
Рашид закрыл глаза. Честно говоря, жаловаться на несправедливость не приходилось. Ведь долги прощать нельзя. Боль началась почти сразу, ужасная, пульсирующая, удваивающая саму себя из-за невозможности вырваться наружу облегчающим криком. В измученном сознании, налезая друг на друга, как новорожденные щенки, суетились беспорядочные картинки и образы: Волга, материнский передник, дебелое вымя Паучихи, улыбающийся Ави, перемазанный кровью с грязью пополам живот мертвой армянской школьницы, Жанна-сисястая, ублюдок со школьным ранцем. Он потерял рассудок намного раньше, чем умер.
Глава 4
Гамаль зевнул и заерзал, устраиваясь поудобнее на выцветших старых подушках. Солнце стояло высоко, едва перевалив за полдень. Раскаленный воздух струился над пустыней, размывая очертания немногочисленных деревьев, недоуменными зонтами торчащих тут и там посреди пекла. Август выдался жарким, каким и должен быть август в Негеве - не то, что предыдущие месяцы этого года. Конечно, лучше без жары, чем с жарой, но, с другой стороны, изменения климата - всегда плохо. Гамаль утвердительно покивал, словно желая материализовать этим движением свои нехитрые и неспешные умозаключения. Мысли плавали в голове, как пустынные миражи, такие же зыбкие и желеобразные. Ветра не было вовсе; впрочем, вполне хватало легкого сквознячка, который время от времени нехотя поднимался с пыльных циновок и принимался лениво расхаживать под тентом.
Вскипел алюминиевый чайник; Гамаль, кряхтя, наклонился, прикрутил газ и налил себе стаканчик черного приторно-сладкого чая. Чай обжигал, и это служило лишним напоминанием о том, что нелепо жаловаться на жару в ситуации, когда мир полон намного более горячими предметами и явлениями. Он отхлебнул, откинулся на подушки и прикрыл глаза. По его расчетам, Берл должен был приехать где-то через полчаса, максимум - через час. Сколько же лет они не виделись? Гамаль наморщил лоб и зашевелил губами… нет, трудно сказать. В первые годы после Ливана Берл еще заезжал, особенно по ранней весне, когда в Негеве начиналось цветение. А потом как-то перестал, разве что позванивал изредка. Что ж… Гамаль не обижался. Людей держат вместе две вещи: семья и общее дело. А когда нету ни того, ни другого, то и говорить не о чем.
Зато момент их знакомства Гамаль помнил во всех деталях. Как такое забудешь? Последние недели в армейском лагере для новобранцев остаются в памяти на всю жизнь. Бедуины идут в ЦАХАЛ добровольцами, поэтому вылетать с курса подготовки по причине физической или моральной слабости считается непоправимым ударом по личной мужской чести. Лучше сдохнуть от перенапряжения, чем возвращаться домой к насмешкам чужих и косым взглядам своих. Ладно бы только самого себя позорит такой человек, а то ведь еще и на все племя пятно ложится. Гамаль никогда не слыл нытиком. Сначала шло тяжеловато, но потом втянулся. Приезжая на побывки домой, щеголял армейским сленгом, формой и видавшим виды автоматом за спиной. Старики смотрели уважительно; старшие братья посмеивались:
- Погоди, погоди… похороны окурка уже проходил? Нет?.. ну тогда и гордиться пока нечем.
- Похороны окурка? - удивлялся Гамаль. - Что это?
- Увидишь… - братья отщелкивали в сторону свои собственные окурки и многозначительно щурились на широкую негевскую ночь.
И в самом деле, увидел. День накануне был особенно тяжелым. Жара, изнурительный бег по пустыне с полной выкладкой, отработка штурмовой атаки в тройках и отделением, снова бег и снова отработка атаки. Как всегда в таких случаях, Гамаль удивлялся самому себе, своей выносливости, неизвестно откуда берущимся силам. Он уже хорошо знал по предыдущему опыту, что усталость - это всего-навсего мираж, обман, которым дурачат человека хитрые джинны пустыни. Глупец тот, кто, устав, останавливается. Какой смысл жить в мираже? Умный проходит через усталость насквозь и идет дальше. Как верблюд. Аллах не зря дал человеку этот замечательный пример. Верблюд во время перехода не знает усталости, у него есть только два состояния: движение вперед или смерть. Когда это животное опускается на колени и ложится на землю, то никакая сила не может поднять его и заставить идти дальше. Ты можешь уговаривать верблюда добрыми словами, можешь бить смертным боем, можешь даже снять с его спины поклажу - и все без толку. Потому что дело тут не в усталости, сквозь которую можно пройти, как сквозь мираж. Через все миражи этот верблюд уже прошел и теперь, дойдя до настоящей последней черты, он просто лег, чтобы умереть.
Вот и человек должен действовать так же - чего уж проще, особенно, если Всевышний подарил ему такое имя… И Гамаль бежал вместе со всеми, скользя ботинками по круглым камням, глотая пыль, карабкаясь на сыпучие склоны, ощетинившиеся колючим кустарником. После двухмесячных тренировок он чувствовал себя в прекрасной форме. Вперед, вперед!
Бедуины оценивают верблюдов днями. Сколько дней он способен идти без питья, пока не ляжет, чтобы больше уже не вставать? Избалованный домашний верблюд, сызмальства слонявшийся без дела вокруг хозяйского жилья, привыкший пить и есть вдоволь, не протянет в пустыне и четырех дней. Таких называют "зелеными". Хороший гамаль выдержит не менее пяти суток, а про тех, кто умирает на исходе шестого дня, говорят, что не иначе, как песчаный джинн сидит у них на спине поверх навьюченной поклажи.
Ну а дальше начинаются сказки. Истории про верблюдов, продержавшихся больше семи дней, передают из поколения в поколение. Бывает ли еще дольше? Бывает, но тут уже точно не обходится без волшебства, без того, чтобы сам аллах коснулся своим перстом горбатой верблюжьей спины. К примеру, когда-то, очень давно, в дикие времена, когда откровение еще не было ниспослано великому пророку, аллах отправил на землю своего верного слугу ангела Джабраила. И надо же такому случиться, что заприметили ангела черные джинны, страшные грабители купеческих караванов. Заприметили и решили ограбить, потому что нес с собой Джабраил не что-нибудь, а драгоценные мысли, которыми нагрузил его великий хозяин. Можно только представить, какого могущества достигли бы черные джинны, попади к ним в руки такое сокровище! Глупцы и не предполагали, что Джабраил мог смахнуть их в пропасть одним лишь взмахом своих ресниц.
Но в том-то и дело, что ангел не хотел до поры до времени показывать свою чудесную силу: видимо, задание, которое дал ему всевышний, требовало особой секретности. Поэтому Джабраил решил убегать. Он вскочил на своего прекрасного верблюда, белого, как снег, и быстрого, как ветер, и препоручил спасение драгоценного груза его крепким и длинным ногам. Но джинны и не думали уступать. Они немедленно пустились в погоню. Наученные многолетним опытом грабежа, они ни минуты не сомневались в успехе. Их черные боевые верблюды не знали усталости. По всей пустыне были разбросаны их разбойничьи лагеря, где ждали помощь, вода и отдых. Белый гамаль казался очень сильным, но сколько дней может выдержать такую беспощадную гонку даже самое сильное животное? Пять? Шесть?
На четвертый день погони они сменили своих черных верблюдов и потому надеялись сократить расстояние. Но белый тоже прибавил ходу. Это казалось невероятным. На исходе седьмого дня джинны произвели вторую смену, но и это не приблизило их к цели. Белый верблюд ангела Джабраила по-прежнему маячил далеко впереди. Он даже ни разу не сбился с шага; свежие следы на песке говорили о ровном и безошибочном беге. Мрачные джинны молча скакали под солнцем и под луной, и новые попутчики - сомнения сопровождали их черными тенями. Уж не над ними ли так издевательски хохочут ночные шакалы? Утром девятого дня сомнения перешли в страх, а затем и в панический ужас. Преследователи повернули назад и помчались прочь от неведомой силы, все так же мерно скачущей впереди на линии горизонта, недостижимой, как и сам горизонт.
То, что эта сила - волшебная, они знали уже давно, и это было не страшно: джинны-колдуны не боятся обычного волшебства. Но на девятый день они поняли еще что-то: сам аллах коснулся белого верблюда своим могучим перстом, а состязаться с аллахом не под силу даже целому войску черных пустынных джиннов.
Эту историю Гамаль слышал еще ребенком от деда.
- Ты у нас пока Гамаленок, - смеялся дед. - Крошечный пушистый верблюжонок, который станет большим и сильным верблюдом. Помни: настоящий гамаль никогда не знает усталости. Но запомни и другое: даже у самого сильного есть предел, когда он падает на колени и умирает. Пусть всемогущий аллах не позволит тебе добежать до этого предела.
- Я и сам не дурак, - храбрился Гамаль. - Зачем мне бегать до смерти? Разве нельзя остановиться заранее? Ну, совсем незадолго, всего за одну маленькую минуточку?
Дед вздыхал и отрицательно качал головой:
- Если бы можно было так, то никто никогда бы не умирал. Вся беда в том, что только всевышний знает, где находится предел у каждого верблюда и у каждого человека.
- Тогда я вообще не буду бегать! - сердито топал ногой мальчик.
- Ээ-э, нет… Будешь, еще как будешь…
- Почему?
- Да все потому же, почему и все бегают, - старик поднимал свой коричневый корявый палец и лукаво улыбался. - Каждому хочется узнать: а вдруг Творец коснулся его своим перстом, как того белого верблюда?
Дед дурашливо тыкал Гамаля в бок, в самое щекотное место, и они вместе покатывались со смеху, старый и малый.