Непонятное народилось после нас поколение! Бывало, женщины держались за мужей, ради сохранения семьи терпели рядом с собой нелюбимого. Теперь замуж выходят с оглядкой, а если что не так, тут же без особых трагедий разводятся. Оля не скрывает, что хочет замуж, но пока не желает на эту тему со мной разговаривать.
Я ей однажды предложил, когда она поругалась с матерью, переезжать из Парголова ко мне.
- А что я матери скажу? - возразила она.
- Что будешь жить у меня.
- Мать разыщет меня и заберет домой.
- Но ты же не вещь?
- Ты это объясни моей матери.
- Попробую…
- Ты ее не знаешь,- вздохнула она.- У меня мать с характером.
- А у тебя, значит, нет характера?
- Не знаю,- сказала она.- Я не хочу всерьез ссориться с ней.
- А со мной можешь?
- Я ни с кем не хочу ссориться,- улыбнулась она.- Говорят, когда люди ссорятся, скандалят - погибают невосстановимые нервные клетки.
- Ты сохранишь свои в неприкосновенности…
- А это плохо?
Когда была возможность, она оставалась у меня на ночь, в майские праздники мы прожили вместе три дня. Оля сказала, что ей жалко мать, если она уйдет из дома, то сожитель матери пустит ее по миру, все из дома пропьет, только она, Оля, держит его в узде. Мать ему все прощает, а он этим пользуется.
Я заметил, что мы с Олей мало разговариваем. Перекинемся несколькими фразами и молчим. Я занимаюсь уборкой или кухней, Оля сварит себе кофе и курит. Форточку она всегда открывает, знает, что я не терплю дыма. Много времени она тратит на глаза, ресницы, маникюр. Может часами сидеть перед зеркалом и орудовать тушью и кисточкой. Потом включит телевизор и засядет перед ним с книжкой. Я удивлялся, как это можно одновременно читать и смотреть телевизор? Причем любила смотреть днем,- вечером, когда самые интересные передачи, ее к телевизору не тянуло.
Если я ни о чем не спрашивал, Оля могла молчать и весь день. Сама она разговорами меня никогда не донимала. Зато по телефону с подружками болтала с упоением. Я как-то спросил, мол, ей скучно со мной? Почему все время молчит? Она улыбнулась и сказала, что я тоже молчу, а потом, о чем нам говорить? Наряды меня не интересуют, общих знакомых у нас нет, каких-либо проблем - тоже.
- Мне у тебя хорошо, почти как дома, когда я одна,- без тени юмора сказала она.- А когда я одна - я всегда молчу.
Если бы я поразмыслил над ее словами, то, может, что-либо и понял бы, но я не стал задумываться. Оля не отвлекала меня от моих дел, а я не мешал ей. Наше молчание не было обременительным, наоборот, оно нас умиротворяло. Гораздо позже я понял, что нам с Олей попросту не о чем было говорить. Мы и в постели-то больше молчали.
Резко зазвонил телефон, сколько раз я собирался передвинуть рычажок, чтобы он трещал потише, да все забывал. Бросив взгляд на безмятежно спящую Олю, я снял трубку. Звонила Полина Неверова. Наверное, у меня голос изменился, потому что она стала допытываться, что со мной, не гриппую ли я. Волна эпидемий прошла, но в городе еще много случаев заболевания гриппом. Не так страшен сам грипп, как осложнения. Одна старушка на ее участке позавчера умерла от пневмонии…
Стараясь говорить потише, я сообщил, что со мной все в порядке: не чихаю и не кашляю. После паузы Полина спросила: я не один дома?.. Я ответил, что да. Она, конечно, поинтересовалась, кто она?..
Теперь ее голос изменился, в нем появились металлические нотки. Мне не хотелось ссориться с Полиной, но с какой стати она мне сегодня позвонила?
Не знаю, может быть, я и не прав, но у меня не хватило духу честно сказать Полине, что у меня теперь есть Оля и я не расположен разговаривать. Я вздыхал, что-то мямлил в трубку, словно оправдывался.
В общем, мы остались недовольны друг другом. Будь бы Полина поумнее, сказала бы, что позвонит в другой раз, так нет же, ей приспичило выяснить: кто находится у меня?
Я повесил трубку и снова взялся за своих американцев-физиков, но работа что-то не шла. Меня выбил из колеи звонок Полины.
Знай я, что у нас с Олей все будет в порядке, я, пожалуй, прекратил бы встречаться с Полиной, даже раз в месяц. Но Оля была для меня загадкой: я до сих пор не знал, как она ко мне относится. Полине нравилось опекать меня, так сказать, быть моим домашним врачом-наставником. Есть ли у нее еще кто-нибудь, я не знал, да по правде говоря, и не интересовался. После развода с женой я перестал доверять женщинам. Вот почему я не хотел сильно привязываться ни к кому: заранее был готов к предательству. Не знаю, как бы я воспринял уход от меня Оли, но уверен, что это не было бы для меня трагедией. Хватит с меня одной трагедии, которая случилась два года назад… Раз ушла от меня к другому Оля Первая, почему же не сможет уйти и Оля Вторая?..
Я знал, что я не очень-то нежен с женщинами, об этом мне не раз говорила жена. Но сюсюкать и называть любимую разными глупыми словечками, вроде кошечки, рыбки, ласточки или зайчика, я не мог себя заставить. Мне просто было бы стыдно самого себя. Любовь к женщине можно проявлять и другим способом… Не скрою, Оля Вторая иногда вызывала у меня желание сказать ей что-нибудь ласковое, приятное, но я молчал, как истукан. Зато мы могли целоваться беспрерывно. Она ходила со вспухшими губами, а я - с запахом ее вкусной помады. В приливе нежности, я пальцем осторожно почесывал у нее за ухом, гладил ее волосы. Смеясь, она мне как-то сказала, что я принимаю ее за любимую собачку… Причем ничуть не обиделась. От нее я тоже не слышал нежных слов.
Возвращаясь в мыслях к годам, прожитым с Олей Первой, я все больше убеждался, что она морально обокрала меня. Пусть ее теперь нет со мной, нет во мне и былой любви к ней, но то, что было,- то теперь не вернешь, не восстановишь! А была первая чистая любовь, огромная вера в счастье, понимание, будущее… Оля Первая - я о ней теперь почти и не вспоминаю - все это уничтожила во мне. Остались недоверие, настороженность, готовность к самым неожиданным ударам судьбы… Хорошее-то все Оля Первая взяла, а безысходность, боль оставила. Как бы мне теперь хорошо ни было с Олей Второй, я все время помнил, что она, как та самая красивая бабочка, опустившаяся в солнечный день на вашу руку, в любой момент может взмахнуть бархатными крыльями и улететь… И не беги за ней с сачком в руках - никогда не поймаешь.
Живет человек с женой, кажется ему, что он счастлив, любит ее, на работе у него все в порядке, а потом в один прекрасный день все разом рухнет. И лишь встретив другую женщину, человек начинает понимать, что ведь раньше-то он обманывал себя, причем так искусно, что сам искренне верил в свое липовое счастье, которого на самом-то деле и не было. Разве возможно построить счастье на лжи и самообмане?..
Шорох в прихожей прервал мои размышления. Оля уже была одета, в босоножках, поправляла прическу у зеркала.
- Ты так увлекся своей работой,- улыбнулась она.
- Куда ты? - опешил я.- Надеялся, что сегодняшний вечер и завтрашний воскресный день мы проведем вместе.
- Мне нужно домой,- сказала Оля.- Я маме обещала.
- Ох уж эта мама!..- вырвалось у меня.
- У меня еще и брат есть,- невозмутимо заметила она.
- А меня нет?
- Переживешь, дорогой…
- Я билеты в кино взял…- вспомнил я.- На "Чудовище".
- Не пропадут,- сказала она.
И только после того, как она ушла, я сообразил, что Оля слышала мой разговор по телефону с Полиной.
Коняга развила бурную деятельность в НИИ: составляла письма в высшие инстанции, собирала подписи, доказывала, что Ольга Вадимовна неспособна руководить институтом, припоминала какие-то ее промахи и просчеты. Оказывается, она и не принципиальная, и у нее есть свои любимчики в институте, и характер деспотический, мол, если Гоголева станет директором, то лучшие кадры разбегутся… Есть в НИИ люди, способные взять бразды правления в свои руки. И называлась фамилия Скобцова. Главным козырем выдвигалось то, что он один из старейших работников института, ладит с сотрудниками, бессменный член парткома, пользуется авторитетом.
Грымзина бегала по кабинетам, подсаживалась в буфете за чужие столики, останавливала сотрудников в коридоре, горячо агитировала за Скобцова, как будто директор института - это выборная должность. К нам пожаловал инструктор райкома партии, потом представитель обкома профсоюза научных работников.
Я как-то пригласил к себе Грымзину и попытался ее образумить. Говорил, что это не ее дело, кому надо позаботятся о новом директоре, ну зачем она восстанавливает против себя Гоголеву? Будет она директором или нет, но вряд ли простит Евгении Валентиновне бессмысленные нападки на нее, да и любой другой руководитель такого бы не потерпел.
- Вы недооцениваете в наше время роль общественности,- снисходительно усмехнулась Грымзина.- Если бы не мы, Гоголева была бы уже утверждена, а пока она и. о.…
- Она что, вам на хвост соли насыпала? - напрямик грубовато спросил я.- За что вы на нее взъелись?
- Скобцов - вот кто будет идеальным директором нашего института,- продолжала Коняга.- Он все ходы и выходы знает, а Гоголева всегда была далека от хозяйственных дел. Будет директором Артур Германович - квартиры получим, путевки в лучшие санатории, и дети наших сотрудников будут устроены в детские сады и ясли.
- У вас квартира в центре, а маленьких детей, кажется, нет?
- Георгий Иванович, разве я о себе пекусь? - с укоризной посмотрела на меня Грымзина.- Общественные интересы всегда были для меня превыше личных.
- А кто же мешает Скобцову заниматься всеми этими делами на посту заместителя директора?
- Уверяю вас, Артур Германович - это то, что нам надо!
- Нам? - усмехнулся я.
- Кстати, он к вам очень хорошо относится,- доверительно произнесла Грымзина.- И ценит вас как большого специалиста в своем деле. Я присутствовала на заседании партбюро, где обсуждался вопрос о заграничных командировках сотрудников института на будущий год, Артур Германович самолично включил вас в список.
- Куда же меня хотят направить?
- В США или ФРГ, на ваш выбор.
- Я тронут вниманием Артура Германовича, но считаю, что будет большой ошибкой, если его назначат директором института,- сказал я.- Может быть, из него и получился бы… хороший хозяйственник, а вот на директора НИИ он, Евгения Валентиновна, никак не потянет.
- Гоголева потянет? - насмешливо заметила Грымзина.
- Гоголева будет заниматься научными проблемами нашего института, а Скобцов - хозяйственными. Поймите вы, он не ученый, у него нет никакого авторитета в научных кругах. Я верю, что он пробьет квартиры, ясли для детишек, но ведь не это главное?
- Поживем - увидим,- не стала больше переубеждать меня Грымзина.
Я нагрузил ее работой, надеясь, что у нее не останется свободного времени для болтовни в коридорах и кабинетах, но в глубине души понимал, что моя узда не удержит Конягу…
Я верил, никаких личных целей она не преследовала, есть такие энтузиасты, которых хлебом не корми, а дай лишь с кем-нибудь повоевать, якобы на благо общественности. Обычно у этих людей нет никакой личной жизни, и они всю неизрасходованную энергию употребляют на общественные дела. Якобы борясь за интересы коллектива, некоторые такие энтузиасты куда больше вреда ему приносят, чем пользы. Они - штатные ораторы, как правило, состоят в каких-то комиссиях, на собраниях сидят в президиумах, ведут протоколы, подсчитывают при голосовании количество поднятых рук. На лицах их - печать неподкупности и высокого предназначения служения обществу. Я сторонился таких людей, они скучны и однообразны. За каких-то десять минут Грымзина утомила меня, нагнала зеленую тоску.
Вскоре заглянул ко мне Григорий Аркадьевич и прямо с порога выдал пошлый анекдот про лисицу и зайца.
- Анекдот-то с бородой,- заметил я.
- Нету свеженьких,- развел коротенькими ручками Гейгер.- Перевелись умельцы… Не сочиняют.
Я понимал, что не ради бородатого анекдота пришел ко мне программист. И он, действительно, скоро тоже заговорил о Гоголевой и Скобцове. Ему, мол, безразлично, кто будет директором, он рад любому, но все-таки у Скобцова вроде бы шансов побольше, он знает местное начальство, его поддержат, а Гоголева…
- Григорий Аркадьевич, ведь вы программист,- перебил я его.- Заложите данные в ЭВМ, и она вам вычислит шансы претендентов на пост директора.
Гейгер захихикал, даже ручки потер от удовольствия.
- Я так и сделаю,- сказал он.- И по секрету только вам сообщу о результате.
- За что такая честь?
- Почему бы нам с вами не пообщаться у меня дома? - сказал он.- Моя Юля приготовит бараньи котлеты. Как вы на это посмотрите, Георгий Иванович?
- Как-нибудь в другой раз,- отказался я.- У меня вечером свидание.
- Счастливчик,- вздохнул он.- Холост, красив, свободен. Небось у вас и девушки самые шикарные?
- Не завидуйте,- сказал я.- У меня от них больше неприятностей, чем радостей.
Тут как нельзя кстати позвонил Остряков, и Гейгер испарился. Анатолий Павлович только что вернулся из Канады, приглашал к себе на чай. Он привез для меня несколько пластинок популярных зарубежных исполнителей.
- Завтра, сразу после работы,- сказал я.
- Все ясно, мой друг влюбился,- быстро сообразил Остряков.- Приходи с ней!..
- Я еще не знаю, придет ли она на свидание,- сказал я.- И потом, что обо мне твоя Рита подумает?
- Рита плохо могла бы подумать о тебе, если бы у тебя никого не было…
Мне очень хотелось повидать старого друга, послушать пластинки, но сегодня мы встречаемся с Олей. Впервые после той субботней размолвки.
Глава шестая
Я стоял на песчаном берегу и смотрел, как она выходила из воды. Темноволосая девчонка с длинными ногами. Они все теперь такие, это юное поколение,- как сказала Неверова Полина,- у них ноги из ушей растут. И округляются слишком уж рано, вон какие бедра, торчащая из узкого лифчика грудь. А девчонке еще нет семнадцати. И плечи широкие. Это тоже новое в современных девушках. Потому-то сзади девушку в джинсах с короткой прической можно принять за парня. И наоборот - длинноволосого парня все в тех же джинсах - за девчонку. По мелкой воде залива шла моя дочь Варюха. Солнце обливало ее блестящие от крупных капель плечи, а вот голова была сухая. Как это женщины ухитряются купаться и не замочить прически? Вскочив на плоский валун, Варька, закинув золотистые руки, чисто женским движением поправила волосы, поболтала маленькой ступней в воде.
- У нас в Днепре вода теплее,- сообщила она.
- У вас речка, а у нас - море,- улыбнулся я. Вот уже Киев - это "у нас", а Ленинград, где она родилась,- "у вас". Будто прочитав мои мысли, Варюха произнесла:
- Я скучаю по Ленинграду.
- А по мне?
- Ты к старости становишься сентиментальным.
- Одни гадости от тебя слышу,- покачал я головой.
- Не бери в голову, это я так,- рассмеялась она.- Ты у меня молодой и красивый! И, наверное, женишься на молоденькой, да? Я буду с мачехой ходить на танцы, а ты сидеть дома за пишущей машинкой и ждать нас…
Трудно Олю представить мачехой! Наверное, и впрямь они могли бы подружиться. И бегать на танцы… Может, познакомить их?..
- Что же ты мне не покажешь свою пассию?
- Ну и словечко откопала!
Эта чертовка прямо-таки читает мои мысли.
- Хорошо, сожительницу.
Я поморщился.
- Опять не нравится? - ехидно посмотрела на меня Варя.- Любимую женщину, это тебя устраивает?
- С чего ты взяла, что у меня есть любимая женщина?
- Не темни, папка! Я же не маленькая.
- Записки любовные получаешь от одноклассников? - подковырнул я.
- Это в ваше время в школах писали глупые записки, а теперь девочки на своих одноклассников и не смотрят. Мальчишки, что с них возьмешь?..
- На кого же они смотрят?
Варька, прищурясь, критически осмотрела меня.
- Пожалуй, ты уже староват, а вот молодой человек лет тридцати, с хорошей зарплатой, квартирой, машиной - в самый раз для современной выпускницы средней школы.
- Откуда у тебя все это? - удивился я.
- Кино, телевидение, да и в некоторых газетах про это пишут.
- Показывают фильмы и пишут, чтобы вас, дурочек, предостеречь от непоправимых ошибок…
- От ошибок не застрахованы и вы, умудренные жизнью взрослые…- перебила она и насмешливо посмотрела мне в глаза.
- Кого же ты осуждаешь: меня или мать?
- Никого,- обезоруживающе улыбнулась дочь.- Все по закону.
- По закону?
- Мама довольна жизнью, глядя на тебя тоже не скажешь, что ты - великомученик, а что касается меня…- Она с глубокомысленным видом взглянула на небо.- Видит бог, я счастлива… У меня чудесный отец, да и отчим - неплохой дядька, только вот храпит по ночам, даже через стенку слышно… И скоро, по-видимому, будет премиленькая мачеха… Наше семейство увеличилось вдвое! Кому как, а мне это нравится!
- Шуваловы! - позвал Анатолий Павлович Остряков.- Где будем обедать: на веранде или под открытым небом?
- Ты за столом не ляпни про… пассию,- сказал я.
- Никогда! - Варя, смеясь, соскочила с валуна и, разбрызгивая воду, подбежала ко мне.- Долой пассию! Да здравствует любимая женщина! Пап, когда мне ее покажешь?
- Будто она вещь…
- Я хотела сказать, познакомишь…- Мою дочь трудно было смутить.
- Познакомлю,- улыбнулся я.
Обедали мы под толстыми корявыми соснами, стоящими на берегу залива. Мне в тарелку с ухой упала золотистая иголка. Сосны мерно шумели над головой, слышно было, как по Приморскому шоссе за дачей проносились машины. Солнечные зайчики, пробиваясь сквозь колючие ветви, прыгали на стол, заглядывали в тарелки, стаканы с томатным соком.
Дача Острякова стоит метрах в тридцати от воды. Вокруг сосны и чистый песок. За ветхим дощатым забором виднеется лодка, на которой мы с Анатолием Павловичем и Варей с утра порыбачили. Уха сварена из нашего улова. Рыбу ловили Остряков и Варя, я забросил свою удочку - видно, схватил крупный окунь и оторвал крючок, а запасного не оказалось, так что я два часа просидел на корме, подставляя солнцу то спину, то грудь. К рыбалке я был равнодушен, а Варя с Остряковым готовы были до вечера не расставаться с удочкой.
За столом собралось почти все семейство Остряковых: Рита - его жена, дочери-близнецы Вика и Ника. Близнецы очень симпатичные девочки, но они не только не похожи друг на друга, но и на родителей - тоже. Анатолий Павлович - русоволосый, голубоглазый мужчина выше среднего роста, со спортивной фигурой, Рита - дородная медлительная женщина с круглым лицом, каштановыми волосами, ямочкой на подбородке, что придавало ей добродушный вид, впрочем она и была добродушной, всегда приветливой. Она нигде не работала, на ее плечах лежала забота о детях, муже, хозяйстве. Без суетливости, я бы даже сказал, с удовольствием Рита выполняла всю работу по дому.
Вика уродилась черноголовой, как галка, глаза - вымытые вишни, сама как ртуть, минуты не может посидеть спокойно. Ходит за Варей по пятам и задает ей массу вопросов. Даже хотела с нами на рыбалку, но проспала.