Бьют в самую точку! Когда у меня был "Запорожец", я возил с собой кучу запчастей, но стоило случиться поломке, никогда нужной детали не находилось в моем багажнике…
5. Если какая-нибудь часть машины может быть смонтирована неправильно, то всегда найдется кто-нибудь, кто так и сделает.
6. Все герметичные стыки протекают.
И это верно. У меня были водонепроницаемые часы, на юге я гордо полез с ними в море, мне кричали, мол, вы забыли снять часы, но я только улыбался… А когда вылез на берег, то увидел, что под стекло циферблата набралась вода, и часы скоро остановились.
Телефонный звонок прервал чтение. Я снял трубку.
- Здравствуй, Георгий,- певуче прозвучал знакомый голос, заставивший мое сердце опуститься в пятки, а потом подпрыгнуть к самому горлу.- Ты очень занят?
- Я тебя слушаю.
- Ты сердишься?
Я молчу.
- Понимаешь, так получилось…
- При любом расчете число, правильность которого для всех очевидна, становится источником ошибок…- читаю я английский текст.
- Откуда ты знаешь? - после паузы изумляется Оля.
Ошарашенный, я молчу: неужели и в моем случае, далеком от проблемы техники, "закон Мэрфи" сработал?..
- Я допустила ошибку в элементарных расчетах,- продолжала Оля.- Наша группа ревизоров ездила в Волхов, и там мы вскрыли хищение на овощной базе. Я сдала отчет, а вечером меня вызвал начальник отдела, отругал как следует и посадил в своем кабинете за переделку отчета. Георгий, милый, я не виновата, что у Думы нет телефона, я бы обязательно тебе позвонила.
- Я сейчас же напишу в горсовет, чтобы под часами поставили для обманутых влюбленных специальный телефон…
- Напиши, Георгий, бедные влюбленные тебе памятник соорудят…
- Почему ты раньше не позвонила? - чувствуя облегчение, но тем не менее строго спрашиваю я.
- Разгневанный начальник снова послал меня в Волхов. Я вчера только приехала. Еще вопросы будут?
- Последний: когда мы встретимся?
- В половине седьмого у Думы…
- У Думы? - свирепо перебил я.- Ни за что на свете! Я жалею, что восставший пролетариат не разрушил ее дотла в героическом семнадцатом…
Мы договорились о встрече у кинотеатра "Художественный". Оля сказала, что там идет фильм "Спасите "Конкорд"!", и попросила взять билеты. Уже повесив трубку, я подумал: откуда она может знать о фильме, если только вчера приехала из Волхова? Однако голову на этот счет ломать не стал, постарался сосредоточиться на английском тексте.
Запах духов меня больше не раздражал: у Оли были точно такие же духи. Амурчики над дверью, глядя друг на друга, ехидно улыбались. Я подозревал, что когда-то мой кабинет был спальней в особняке петербуржца, вот тогда амурчики были при деле, а теперь, конечно, скучали в официальной пресноте новой обстановки. Вместо роскошной, украшенной бронзой дубовой кровати под балдахином они теперь видели заваленный иностранными журналами и брошюрами письменный стол.
Перед концом рабочего дня меня вызвала к себе заместитель директора института Гоголева. Обычно начальство приглашает не для того, чтобы сообщить тебе, что весьма довольно твоей работой, чаще всего наоборот - сказать, что ты плохо работаешь. Такая уж должность у начальства - указывать другим. Я хоть и не большой начальник, а вот тоже иногда журю своих подчиненных. Наверное, без этого нельзя: не подтолкни человека, он может и остановиться. И работа станет. Правда, обидно, когда ты хорошо работаешь, а тебя все равно подталкивают, по привычке. Ведь начальство тоже не может сидеть без дела…
Можно выслушивать замечания начальства, если оно соображает в твоем деле, а если нет? Бывает ведь и так: начальник ни черта не понимает, общие указания дает, отчитывает, требует. Стоишь перед таким руководителем столбом и слушаешь. Ну, еще думаешь: врезать ему, что он чурбан, или не стоит? Чаще всего никто такого начальству не говорит…
Справедливости ради следует сказать, что Гоголева хорошо знала свое дело. И мое, кстати, тоже. Она отлично владела английским и не раз указывала мне на ошибки в переводах.
Ольга Вадимовна Гоголева занимала кабинет на третьем этаже, примерно в три раза большего размера, чем мой. На потолке поблескивает старинная бронзовая люстра. Где раньше были свечи, теперь - продолговатые электрические лампочки на белых цоколях. В углу у окна на мраморной круглой подставке в виде колонны - бронзовая фигура греческой жрицы с обнаженной грудью, в ниспадающей мантии. В руке жрица держит факел, в него ввернута электрическая лампочка под шелковым абажуром. От высокой красноватой двери к письменному столу тянется ковровая дорожка. Несколько застекленных книжных шкафов довершают обстановку кабинета. На одном из них гипсовый бюст Аристотеля.
Ольга Вадимовна еще довольно стройная женщина в свои сорок шесть лет: невысокая, коротко подстриженные волосы серебрятся. Это та самая седина, которая женщину не старит,- бывает, девушки красят волосы в голубовато-седой цвет. Красивой Гоголеву назвать нельзя, но и уродиной - тоже. Хотя она и курит, голос у нее приятный, звучный. То, что она была доктором наук и являлась уже десять лет заместителем директора нашего НИИ, безусловно наложило на нее свой отпечаток. Некая властность проглядывала в ее облике, то ли в посадке головы, то ли в уголках чуть подкрашенных губ, то ли в манере говорить. Гоголева была умной женщиной, муж у нее тоже доктор наук, заведует кафедрой в университете. Я его видел раза два на торжественных вечерах, он значительно старше жены и абсолютно лыс. С женой своей он обращался подчеркнуто почтительно. Чувствовалось, что главенствует в доме Ольга Вадимовна.
У меня с Гоголевой сложились довольно своеобразные отношения: не знаю почему, но я не мог заставить себя серьезно относиться к женщине-начальству. Ольга Вадимовна занималась проблемами охраны окружающей среды. В основном благодаря ее усилиям один вонючий химический завод был переведен за черту города. Гоголева была в Америке, Японии, ФРГ; там, в промышленных городах, загрязнение воздуха, по ее мнению, уже сейчас опасно для существования человека.
Я не мог не признать, что она ведет полезную научную работу. На улице Салтыкова-Щедрина, где я живу, ощутимо воздействие выхлопных газов автомобилей: каждые две недели я стирал с подоконников черную пыль. Не говорю уж о металлическом грохоте трамваев, к которому трудно привыкнуть, особенно когда бессонница.
Все это я понимал и тем не менее, глядя на заместителя директора, живо рисовал про себя такую картину: Ольга Вадимовна орудует на кухне, у плиты, в фартуке и белом платке на голове, или я вижу ее в домашнем кресле с длинными вязальными спицами в руках… Наверное, Гоголева догадывалась об этом, и, по-видимому, что-то во мне ее задевало. В общем, я не испытывал к ней той элементарной почтительности, которая должна присутствовать у подчиненного к начальнику. Помимо моей воли в моем поведении, голосе проскальзывали раздражающие ее нотки. И тут уж я ничего не мог с собой поделать.
Есть люди, которые умеют ладить с любым начальством, таким живется легче, у меня же все время возникали с руководством конфликты. В "Интуристе" моим начальником был бывший директор треста автомобильных перевозок. Я до сих пор не могу понять, каким образом он попал в "Интурист". После моего ухода он еще с год продержался там и был переведен… в трест гостиниц. Так этот начальник видеть меня не мог, при встречах в коридоре демонстративно отворачивался. Я всегда был предельно вежлив с ним, однако сослуживцы почему-то со смеху покатывались, когда я с ним разговаривал. У бывшего директора треста автомобильных перевозок (может, трест иначе назывался, не в этом суть) иногда на утренних производственных совещаниях - это он их ввел в "Интуристе" - проскальзывали такие фразы: "Жмите на газ, дорогие товарищи! Красный вымпел "Интуриста" будет гордо реять на радиаторах наших машин! Зеленая улица нашим дальним маршрутам!.."
Из "Интуриста" его убрали как развалившего работу, но зато наш автомобильный парк был всегда в полном порядке. Начальник "Интуриста" большую часть своего времени проводил в гараже.
Второй его привязанностью в "Интуристе" были иностранные шариковые ручки. Он их больше сотни собрал, каждый сотрудник, вернувшись из загранпоездки, вручал ему шариковую ручку. Гордостью его была огромная пузатая итальянская ручка с двенадцатью цветными стержнями. В карман она не влезала, и начальник держал ее на письменном столе в гильзе из-под снаряда.
Я знал, что Ольга Вадимовна без надобности меня не вызвала бы, лишний раз видеть мою физиономию ей совсем не доставляло радости. До нее дошло, что я прозвал ее Ольга Ведьминовна. Кстати, Великанов тоже стал ее называть так, да и другие сотрудники НИИ… Вообще-то и без "Ведьминовны" у нас отношения не сложились. Меня раздражало ее имя - Ольга… А я, по-видимому, ее раздражал. Пути неприязни извилисты и подчас необъяснимы.
Она встала из-за письменного стола, протянула мне узкую белую руку с бледно наманикюренными ногтями и золотыми кольцами, приветливо улыбнулась. Возле ее стола громоздились два старинных кожаных кресла, на них мы и уселись. Ольга Вадимовна была в синем шерстяном платье, на ногах красивые высокие сапожки с узкими носками. Я рассеянно скользнул взглядом по ее плотно сжатым коленям, она машинально натянула на них край подола, нахмурилась. А я чертыхнулся про себя: черт дернул меня смотреть на ее костлявые коленки! Я несколько преувеличил: колени у заместителя директора были в порядке, но как женщина она меня не трогала, незачем было и глазеть. Дурная наша мужская привычка: оценивающе смотреть на любое существо в юбке, правда теперь многие женщины носят джинсы.
Минутная неловкость миновала, Гоголева взяла со стола пачку сигарет "Опал". Хотела было мне протянуть, да вспомнила, что я не курю. Я предупредительно достал из кармана электронную зажигалку - подарок Толи Острякова,- поднес ей огонек. Ольга Вадимовна прикурила и, выпуская голубоватый дым в сторону, кивком поблагодарила. Курила она красиво. Рука ее, естественно изгибаясь, подносила к подкрашенным губам сигарету, на секунду задерживалась и снова уплывала на круглый валик кресла, дым поднимался вверх. Мне совсем некстати пришла в голову мысль сказать ей, дескать, боретесь за чистоту атмосферы, а сами отравляете ее в собственном кабинете никотином… И почему мне в голову лезут подобные мысли? Может, я тысячу раз не прав, но на ее месте бросил бы курить. Принципиально бросил бы. Я, конечно, понимаю, одно дело - охрана атмосферы, другое - курение в кабинете. Масштабы разные. Но я вряд ли поверил бы даже самому прекрасному врачу, лечащему от алкоголизма, который сам выпивает.
- Вас раздражает? - скосила глаза на сигарету Гоголева.
- Меня - нет,- ответил я.
Курящие меня действительно не раздражали. Курила моя бывшая жена, курит и Оля Журавлева. В наше время женщины курят больше, чем мужчины. Когда я начинал задыхаться в табачном дыму, то просто поднимался и выходил на свежий воздух.
Порок, свойственный многим людям, не возмущает отдельного человека, скорее беспорочный человек возмущает людей. С куревом к тебе никто не привязывается, а вот попробуй не пить за столом в пьющей компании! Такого наслушаешься, что плюнешь на свои принципы и под общие возгласы одобрения опрокинешь в себя эту проклятую рюмку…
- Вы были в Соединенных Штатах? - спросила Гоголева.
В Америке я не был, хотя такая возможность мне неоднократно предоставлялась. Дело в том, что я не люблю на самолетах летать. Не то чтобы меня смущали участившиеся в наш век угоны самолетов террористами и авиакатастрофы, хотя, безусловно, это тоже имело значение, главное другое: наверное, я слишком земной человек и не люблю отрываться от земли. Мне кажется неестественным с огромной скоростью мчаться на высоте десяти километров куда-то на другой край земли. Мой организм отказывается воспринимать столь поразительные перепады в климате и во времени. Все сэкономленное на скорости время потом уходило на то, чтобы акклиматизироваться на новом месте. Короче говоря, если можно было не лететь, а добираться до цели любым наземным транспортом, я так и поступал. А если уж приходилось садиться в кресло самолета, я садился и летел, хотя это было насилием над самим собой. Причем никакого страха я на самолетах не ощущал, хотя внутренне и был готов к любым неожиданностям.
Трусом я не был, кто ездил со мной на автомобиле, называли меня лихачом, действительно большую скорость я любил, и были ситуации, когда моя жизнь была в опасности, но это все происходило на земле и я сам мог распорядиться обстоятельствами, в конце концов от меня зависело, сломаю я голову или сумею выкрутиться. И я выкручивался, хотя одна авария на шоссе Ленинград-Москва стоила мне двух ребер, а машине - кузова. В воздухе же ты сидишь, будто мышь в герметическом контейнере, и ждешь окончания опасного эксперимента. И тут уж ничего от тебя не зависит.
Вопрос Гоголевой был праздным, она должна знать, что в США я не был. Поэтому я промолчал. Кстати, немного удивился: Ольга Вадимовна была деловым человеком, пустых разговоров не любила, как говорится, сразу брала быка за рога. Черта, совсем не присущая большинству женщин.
- Да, вы же не любите летать на самолетах,- с улыбкой поддела она меня.
За этой невинной фразой скрывалось торжество: она, слабый пол, безбоязненно пересекает мировые океаны на воздушных лайнерах, а я - сильный пол - боюсь летать…
- Есть ведь пароходы,- заметил я, озадаченный ее осведомленностью: о том, что я не люблю летать, знали очень немногие. Кто же ей мог сказать?..
- Наш институт не настолько расточителен, чтобы посылать своих сотрудников за океан на пароходах,- посерьезнев, сказала она.
- Вы очень хотите, чтобы я побывал в Америке?
- Надо было бы вам там месяц-два пожить,- сказала Ольга Вадимовна.- Вы слышали про лабораторию плазмы Принстонского университета, которую возглавляет доктор Мелвин Готтлиб?
Про Готтлиба я слышал, но какое он имеет ко мне отношение?
Скоро я понял, какое…
- Если бы вы побывали в Принстонском университете, вы бы обязательно услышали про "Проект Маттерхорн",- продолжала Гоголева, плавным движением руки доставая с письменного стола отпечатанную на ксероксе брошюру.- Суть в том, что американцы еще в пятидесятых годах предчувствовали, что они на пороге энергетического кризиса, тогда-то Комиссия по атомной энергии США выделила Принстонскому университету огромную сумму на разработку "Проекта Маттерхорн". Доктор Готтлиб и четыреста его сотрудников должны были укротить атомную реакцию и научиться управлять ею, тогда можно было бы обеспечить человечество дешевой энергией…
- Спасибо за популярную лекцию,- перебил я,- но мне все это известно. Работы по исследованию плазмы сейчас ведутся во многих развитых странах, естественно, и у нас. Доктор Готтлиб обещал, что термоядерные электростанции станут реальностью к двухтысячному году… Но какое это имеет отношение ко мне?
- Самое непосредственное,- холодно улыбнулась Гоголева.- Кто переводил статью о Мелвине Готтлибе из журнала "Интеллекчюал дайджест"? - она протянула мне перевод.
Статью месяца два назад переводил я. И Ольга Вадимовна прекрасно это знала. Свои переводы мы подписывали.
- Что в моем переводе вас не устраивает? - поинтересовался я, все еще не понимая, куда она гнет.
- Ваш перевод просто потряс меня,- улыбнулась Гоголева.- Вы, если можно так выразиться, открыли Америку! Я по наивности своей считала, что авторами "Манхеттенского проекта", ну того самого, который родил атомную бомбу в середине сороковых годов, являются Оппенгеймер, Ферми и другие известные ученые, а то, что доктор Готтлиб заделался организатором и душой этого печально известного проекта, для меня откровение!
Я молча перелистал перевод - так и есть, машинистка перепутала: вместо "Проекта Маттерхорна" она напечатала "Проект Манхеттена"! А я, шляпа, при чтении с машинки машинально пропустил эту грубую ошибку.
- Бедный доктор Готтлиб, если бы он прочел мой перевод, то вызвал бы меня на дуэль… Или у них это не принято? Скорее подал бы на меня миллионный иск в суд! - только и нашелся я, что сказать.
- Не знаю, как бы поступил Мелвин Готтлиб, а я вам, Георгий Иванович, делаю серьезное замечание,- отчеканила Гоголева.- Вы, лучший переводчик технических текстов в НИИ (я об этом и не знал!), допускаете такие ляпсусы…- Она кивнула на ксерокс: - Перепечатайте заново в пятидесяти экземплярах… за свой счет!
- Лучше пошлите в Америку, я согласен и на самолете,- с кислой улыбкой пошутил я.- Я лично извинюсь перед мистером Готтлибом.
- Вы, оказывается, еще и скупердяй,- чисто по-женски взглянула она на меня. В голосе ее прозвучали презрительные нотки.
- Повысьте мне зарплату, тогда, может быть, я стану щедрее: не пятьдесят, а сто экземпляров отпечатаю за свой счет,- в тон ей ответил я. С чего она взяла, что я скупердяй? Впервые меня в этом обвиняют.
- Вы полагаете, что ваш перевод заслуживает массового тиража? - ядовито осведомилась Ольга Вадимовна.
- Вы же сами сказали, что он вас потряс, а что будет с рядовыми читателями! - усмехнулся я.
- Мнение рядовых читателей, как вы изволили выразиться, вы услышите на производственном совещании,- отчеканила Гоголева.
- Может, мне сразу заявление подать директору… по собственному желанию? - брякнул я, подумав, что мой сомнительный юмор вконец зашел в тупик.
И тут же последовала расплата!
- Я считала вас умнее, Георгий Иванович,- заметила Ольга Вадимовна, сожалеюще глядя на меня.
- В этой… отравленной дымом атмосфере я что-то плохо соображаю,- наконец отомстил я ей и поднялся с заскрипевшего кресла.
- Георгий Иванович, когда будет готов перевод статьи японского ученого о перспективах пневматического транспорта? - сухо осведомилась Гоголева. Я заметил, как она затолкала скомканную сигарету в пепельницу.
- Будет,- буркнул я и вышел из кабинета. Я был недоволен собой: за подобные ошибки замдиректора могла бы при желании мне и выговор влепить! Черт с ним, с выговором, обиднее всего, что высекла меня, как мальчишку, и вдобавок скупердяем обозвала… Это обиднее всего, потому что неправда. Я не любил жадных, мелочных людей. Деньги я тратил без сожаления, был бы скупердяем, уже мог бы на новую машину накопить, а у меня на сберкнижке кот наплакал!
Перепечатывать статью я и не подумаю: соберу экземпляры статьи и впечатаю этот чертов "Проект Маттерхорн"… Пусть считает меня скупердяем. А насчет загрязнения окружающей среды надо было бы продолжить… У нее даже щеки порозовели… Эх, как говорит Боба Быков, "хорошая мысля приходит опосля"!..
Но тут я вспомнил про свидание с Олей, и настроение мое несколько улучшилось.
В коридоре навстречу попалась Уткина. Ослепительно улыбаясь, она цокала каблучками по блестящему паркету, как молодая кобылка на ипподроме. Под мышкой замшевая сумочка с карманчиками. Я машинально скосил глаза на ручные часы: без пятнадцати шесть. На пятнадцать минут раньше настропалилась с работы…
- До свидания, Георгий Иванович,- проворковала Уткина, обдавая меня знакомым запахом духов.
- Альбина Аркадьевна, как со статьей японца? - задержал ее я.
- У меня все японцы,- она с улыбкой смотрела на меня.- Кого вы имеете в виду? Сюити Огату? Тацумия? Ясуко Аихара?
Японские имена она произносила скороговоркой с сюсюкающим японским акцентом.