В каюте Сани Рудакова жил хомяк, которого звали именно так, без фантазий и изысков: Хомяк. Хомяк никогда не покидал пределов рудаковской каюты. Как правило, он сидел на иллюминаторе и жевал занавеску. Он набирал полные щеки занавески, а потом не мог вытащить ее изо рта: упадет с иллюминатора и висит на щеках, качается, пока хозяин не придет и не освободит хомяков рот от гобеленовой ткани. Ел он все подряд, включая мясо и традесканцию. Рудаков Хомяка любил и готов был пойти ради него на многое. Например, отдать в обмен за его, Хомяково, личное счастье какой-то непростой индикатор. Так во время стоянки в Анадыре у Хомяка появилась жена по имени Света. Свету электрик привел на ледокол с сухогруза "Капитан Василевский", а оттуда ее списали в обмен на хитрый индикатор и за плохое поведение: у Светы была скверная привычка бегать по каютам и тырить у всех носки. На самом деле, конечно, Свету терпели бы на "Василевском" и дальше, если бы не Саня Рудаков: Сане приспичило непременно выдать чужую, склонную к бродяжничеству Свету за своего Хомяка. Хозяин Светы, тоже электрик, получил взамен Санин индикатор, а Хомяк зажил на ледоколе степенной семейной жизнью - как ни зайдешь в каюту к Рудакову, по обе стороны иллюминатора сидят два некрупных зверя, жующие занавеску. Они даже спали со шторой во рту.
А потом вдруг исчезли.
Рудаков был печален и растерян. Сперва, конечно, он не поднимал шум, надеясь, что хомяки решили поспать, но в привычном месте, в чемодане под кроватью, где любил, будучи холостым, дрыхнуть Хомяк, зверей не обнаружилось. Не было их ни в рундуке за сменной робой, куда тоже иной раз уваливался Санин любимец, ни, разумеется, в штатной спальне молодоженов - коробке из-под зимних сапог, купленных Саней в Магадане, ни в самих сапогах. Хомяки пропали бесследно, и лишь изжеванная гобеленовая штора напоминала о том, что они когда-то были.
Хомяков искали еще недели две, но всем уже было ясно, что пропали они навсегда. Как-то сразу все припомнили, что примерно тогда, когда исчезли хомяки, Пикус три дня подряд отказывался от сметаны и куриной вырезки, и теперь два этих обстоятельства -пропажа хомяков и внезапная Пикусова диета - срослись в единую трагическую реальность. На ледоколе не было ни мышей, ни крыс, а Пикус, хоть и носил он имя потомка тевтонских рыцарей, все-таки являлся котом. Никому даже в голову не приходило поставить под сомнение факт съедения хомяков Пикусом, хотя Пикус никогда не заходил в каюту электрика, а хомяки никогда не переступали через ее комингс.
- Сссволочь поганая, - говорил Рудаков при встрече с Пикусом, с ненавистью глядя в глаза коту.
- Моээ, - то ли возражал, то ли соглашался Пикус.
- Что, вкусные были хомяки? - спрашивал Пикуса капитан, когда кот приходил поспать в его каюту.
- Моээ, - неопределенно отвечал Пикус и устраивался в кресле перед журнальным столиком.
Буквально накануне всех этих событий по ледоколу прокатилась моровая волна. Сперва пришла радиограмма четвертому электромеханику, у которого умерла бабушка. Электромеха на похороны не отпустили, потому что он бы все равно туда не успел. Потом заболел отец у моториста Рашидова, и он, не дожидаясь замены, на перекладных добрался до Магадана и улетел куда-то на Урал. Потом свихнулась Ленка Худая. Потом поломала ногу мать третьего механика, и его отправили домой, потому что, во-первых, мать у третьего была совершенно одна, а во-вторых, третьему смогли быстро сорганизовать замену. Вообще же, как правило, радиограммы о болезнях и похоронах до моряков не доходили: по негласному, а скорей всего - вполне официальному - правилу все сообщения подобного рода сперва поступали к капитану, где и оседали до того момента, когда о них можно было сообщить адресату без лишнего риска травмировать его психику. Обычно - перед приходом в родной порт. Или - на усмотрение капитана - в любой другой, при условии, если моряк имел возможность добраться оттуда до дому. Но всегда о смерти или болезни близких моряки узнавали от капитана: такая вот практика. Ходить к капитану по его вызову, но без всяких видимых для вызова оснований, боялись, потому что означать это могло почти всегда только одно: капитану принесли радиограмму.
"Пикус сожрал Хомяка и Свету=Саня" - эту радиограмму наш начальник рации не хотел отправлять на "Василевский", требуя заменить слово "Пикус" на просто "кот". Саня согласился и получил ответ от кореша: "Индикатор утонул=Вова". Начальник рации автоматически отнес эту радиограмму капитану и был послан с нею в такие далекие дали, куда ни одно пароходство не открывает визу.
Тем временем жизнь продолжалась. По хомякам, конечно, погоревали, но жизнь есть жизнь, и деваться ей с ледокола все равно было некуда. И была бы похожа эта жизнь на сплошные выстроенные в затылок друг другу дни сурка, если бы не редкие, но такие значимые происшествия, как, например, ненавистная учебная тревога или, наоборот, праздник всего экипажа - пассажирка Наталья Степановна, случившаяся на ледоколе по прихоти какой-то фантастической московской конторы, занимавшейся экспортом пушнины.
Буквально на второй день присутствия пассажирки весь экипаж уже был осведомлен, что ревизор пушнины, жительница Сокольников Наталья Степановна до истерики боится воды, потому что когда-то в детстве чуть не утонула в Патриаршем пруду, кормя лебедей. Во всяком случае, именно так она объясняла нам свой панический, совершенно неуправляемый страх, возникший в ее глазах и голосе сразу, как только ледокол начал слегка покачиваться на зыби. Позже она рассказывала, как пыталась отказаться от этой командировки или хотя бы полететь в нее самолетом (на мой взгляд, сомнительное предпочтение: вода - она все-таки низкая), но ее московская контора почему-то проложила другой курс. До Магадана ревизорша действительно летела по воздуху, а вот дальше, на самый северный север, где разводят песцов и добывают из них шкуры, она должна была добираться вплавь.
В Магадане сухопутной женщине указали в качестве плавсредства наш ледокол, в очередной раз зашедший в этот прекрасный порт на бункеровку, а на ледоколе выделили пустовавшую каюту рядом с нами, то есть с обслуживающим персоналом. В каюту пассажирку проводил старпом, и он же показал ей рундук, где лежал спасательный жилет.
- А это еще зачем?! - охрипшим враз голосом догадалась Наталья Степановна, и Бугаев ее догадку подтвердил. С этой минуты наша новая соседка принялась следить за остойчивостью судна.
- Девки, а мы правда не утонем? - одинаково шутила она с интервалом в один час, и мы каждый раз одинаково ржали в ответ.
Шутка все еще казалась нам удачной, потому что Наталья Степановна каждый раз шутила ее разными голосами: то деловитым, то трагическим, то почти равнодушным.
Первой же ночью после выхода из Магадана Наталья Степановна пошутила, ворвавшись в Машкину каюту. Она растолкала Машку и остроумно заметила:
- Маша, мы тонем.
Машка сказала "да?!" и продолжила спать. Тогда Наталья Степановна покинула каюту буфетчицы и пошутила на весь наш курятник:
- Девки! Мы же тонем, тонем же!!!
В коридор выползли только я и пекариха Ленка из соседней каюты.
- А че это у тебя пижама как у меня, - сказала Ленка. Я хотела сказать, что купила свою в Бангкоке, но в этот момент на меня напала Наталья Степановна.
- Чувствуешь? - крикнула она мне прямо в глаз. Я очень близко увидела ее рот, сложенный в букву "ю" и даже заглянула в круглую дырочку. Там были зубы.
- Чего? - спросила я, отодвинув глаз от страшного. Теперь мне стало видно Ленку, подобно кобыле уснувшую в дверях каюты.
- КОРАБЛЬ ЖЕ КАЧАЕТ! - Наталья Степановна схватилась за мою дверь и потянула на себя, но я ее не отдала. Я даже не стала исправлять "корабль" на "судно" или там "ледокол".
- Ну и пусть качает, - сказала я, начиная догадываться, что с момента выхода из Магадана Наталья Степановна ни разу не пошутила. - Идите спать, не утонем, - посоветовала я и поступила очень жестоко: закрыла дверь.
Как на грех, льдов первое время пути из Магадана не было, и ледокол на следующий день действительно раскачало так, что всем стало плохо.
Ледокол "Владивосток", в свое время обозванный Конецким "полупроводником", даже на относительно небольшой волне всегда мотыляло, как лохань с помоями. Ледокол - он вообще не приспособлен плавать: у него киля нету. Ледокол приспособлен заползать брюхом на льдину и давить ее своим весом. А когда льдин вокруг нет, ледокол ведет себя как пьяная бомжиха на площади: ухватиться ей не за что, земля то и дело норовит выскользнуть из-под ног, и приходится бедолаге крениться то влево, то вправо, то вперед, то назад. И смотришь на ее кренделя с восхищением невыразимым, природу человеческую безмерно уважая: вот, казалось бы, все силы окружающей среды против бедной женщины, а она - ничего, не падает. Так и ледокол: внутри всех тошнит, а сам никогда не утонет. И не потому что говно, а потому так отцентрован.
Шторм все усиливался. Экипажу было сказано задраить заглушки иллюминаторов и запрещено выходить на внешнюю палубу.
Машка в шторм попала впервые в жизни. Она лежала на полу в своей каюте и готовилась к смерти. Смерть в виде пепельницы ездила по столу, поочередно стукаясь то о переборку, то о бортик стола. Вжжжик! Бац. Вжжжик! Бум. Вжжжик! Бац... Ну, и так далее. Машка перелезла на пол, потому что оттуда не было видно, как качаются прикроватные шторки. Смотреть в шторм на качающиеся шторки способен только очень мужественный человек. Вдобавок на полу было низко. А чем ниже находится объект, тем его меньше укачивает.
Наименее всего подвержена качке центральная точка в днище парохода: всегда инстинктивно хочется с нею сродниться, особенно когда прикроватные шторки то и дело трогают вас за лицо. Поэтому Машка максимально приблизилась к дну ледокола, слушая, как на столе над ее головой вжикает набитая бычками пепельница. Машка понимала, что рано или поздно пепельница упадет, но встать и убрать ее в стол не могла. Да чего там встать - передвинуться подальше от стола она и то не могла.
Пепельница упала ей на глаз.
- Сейчас опять скажут, что я в иллюминатор высовывалась, - жаловалась Машка утром. Фингал вокруг ее глаза был приятного лилового цвета и прекрасно гармонировал с Машкиной же фиолетовой футболкой. Сама Машка была зеленая, как надпись "Hong Kong" на той же футболке, тар; что большого цветового разброса в композиции не было. Машка придирчиво оглядела себя в зеркало и, не найдя в портрете колористических изъянов, пошла в кают-компанию накрывать завтрак.
- Не скажут, что высовывалась, - успокоили мы с Ленкой Машку, - там же еще лед маленький.
Машка подумала и согласилась. Замазать синяк тональным кремом она не догадалась, а ей никто не посоветовал, так как посчитали это само собой разумеющимся.
- Марья, - сказал капитан, - это уже даже не смешно.
- На меня пепельница ночью упала, - оправдалась Машка.
- О Боже, - сказал капитан, - хорошо, что не вертолет. На завтраке не было ревизора пушнины.
- Укачалась, наверное, - предположил капитан, - Марья, сходите к пассажирке, пригласите ее на завтрак. Уже все прошло. И синяк закрасьте там чем-нибудь, смотреть же на вас невозможно.
Ледокол действительно уже не качало: к утру он дошел до кромки ледовых полей, и льдины привычно и успокоительно скрежетали по корпусу, хотя в этих водах были еще слишком слабыми, чтобы дубасить судно по скулам или разворачивать его поперек прокладываемой трассы.
Машка постучалась в каюту к ревизорше. Ответа не было. Тогда она нажала на дверную ручку и вошла, вежливо позвав пассажирку по имени.
Наталья Степановна в надетом задом наперед спасательном жилете сидела прямо с ногами на столе и спала, приклонив голову на боковую стенку рундука.
- Наталья Степановна! - еще раз позвала Машка.
- А?! - вскинулась ревизорша и непонимающими глазами уставилась на Машку.
"Еще одна поехала", - поняла Машка и приготовилась отступать.
- Чего это вы на стол залезли? - спросила она, держась за ручку двери.
- А как ты вошла? - громким шепотом спросила ревизорша.
- Как-как, обычно, - сказала Машка.
- А я выйти не смогла ночью, - сообщила Наталья Степановна. "Слава Богу", - подумала Машка.
Сползая со стола и потягиваясь, ревизорша попросила:
- Помоги эту штуку расстегнуть, пожалуйста.
- Вы ручку не в ту сторону давили, наверное. Надо было вверх ее поднять, а вы, наверное, вниз нажимали, - догадалась Машка, понемногу расслабляясь: пассажирка, хоть и выглядела идиоткой в оранжевом спасательном жилете, надетом задом наперед, разговаривала тем не менее вполне нормально.
- Тьфу ты, черт, - сказала Наталья Степановна и повернулась к Машке спиной. - Помоги же мне наконец эту мерзость снять, я в ней вспотела вся.
Машка расстегнула жилет на спине ревизорши и поинтересовалась:
- А как же вы его надели-то?
- Через голову, - ответила пассажирка. "Нормально", - подумала Машка.
- Страшно было? - посочувствовала она.
Наталья Степановна, сворачивая жилет, обернулась на Машку:
- Синяк у тебя какой. Бодягой хорошо помогает.
- Это пепельница на меня упала, - сказала Машка и спросила во второй раз: - Страшно было?
Ревизорша взяла расческу и подошла к зеркалу.
- Вначале да, - сказала она, вытаскивая из головы шпильки и складывая их в рот, - а потом, когда крысы никуда убегать не стали, то уже нет.
- Какие крысы? - обалдела Машка.
- Ну, крысы же должны убегать, когда корабль тонет? Так вот, они не убегали. Пришлось на столе спать. Боюсь я их, - поведала ревизорша сквозь зажатые в зубах шпильки.
- Нету крыс на ледоколе, - сказала Машка, - нету.
Ей стало все ясно. В том числе и то, что Наталья Степановна этой ночью, устав бояться утопления корабля, все-таки лишилась разума. И Машка уже собралась незаметно покинуть каюту сумасшедшей женщины, чтобы рвануть быстрей в кают-компанию и обрадовать капитана свежей новостью, как Наталья Степановна, не поворачиваясь к Машке, спокойно возразила:
- Как это "нету", когда есть. Только в моей каюте штук восемь живут. Или десять.
- Гдеее?
- Да вон, в шкафу, в самом низу, - и кивнула на рундук.
Смутная догадка заскреблась в Машкином мозгу, но раньше, чем она оформилась в полноценную гипотезу, Машка кинулась к рундуку, распахнула дверь и сложилась пополам, заглядывая в самый нижний отсек.
- АААА!!! Закрой!! Закрой!! - ревизорша орала, стоя на столе, мгновенно вознесенная туда какой-то загадочной, вероятно, нечистой, силой: - ОНИ СЕЙЧАС ВЫЛЕЗУТ!!!
И они действительно вылезли. Хомяк, жена его Света и семеро почти уже взрослых их детей вышли из рундука, а потом, убедившись, что ничего вкусного и интересного им не предложат, зашли обратно и растворились в темных недрах.
- Как же вы с пушниной работаете, если хомяка от крысы отличить не можете! - бестактно и радостно заржала Машка. Она нисколько не огорчилась тому, что ревизорша, оказавшись не спятившей, лишила ее возможности сообщить капитану такую вкусную весть. Нашедшиеся и приумножившиеся хомяки заслонили собой предыдущую сенсацию, которая самоуничтожилась, не успев стать достоянием общественности.
- Я по песцам специализируюсь, - с достоинством ответила Наталья Степановна, сползая со стола, - это точно хомяки?
- Буфетчице срочно подняться в кают-компанию, - строго сказал проснувшийся вдруг матюгальник голосом вахтенного штурмана.
- Ой, блин, там же завтрак еще не кончился, - вспомнила Машка, - вы придете?
- Умоюсь только, - сказала пассажирка.
Машка ворвалась в кают-компанию и, празднично сияя фингалом, сообщила радость:
- Ревизорша хомяков нашла! Целых девять штук!
- Хорошо, что ты у нас всего одна такая, - сказал капитан и неопределенно добавил: - слава те, Господи.
- А где нашла? - поинтересовался главный механик, пытаясь выжать из пустого чайника хоть немного заварки.
- У себя в рундуке. Когда спасательный жилет доставала.
- А на черта она его доставала-то? - удивился капитан.
Машке стало вдруг неловко выдавать ревизоршу со всеми ее сухопутными страхами:
- Доставала, чтоб хомяков найти, - сказала она.
После завтрака дублер капитана тренировал пассажирку залезать в спасательную шлюпку. Половина экипажа собралась на навигационной палубе и с любопытством глядела вниз, где корячилась ревизорша: день сурка временно окрасился в свежие цвета.
И это была уже чистой воды случайность, что в тот же день на ледоколе сыграли учебную пожарную тревогу, и Наталья Степановна, наряженная в спасательный жилет теперь уже не задом наперед, а просто на левую сторону, бросалась то к одному, то к другому бегущему члену экипажа и с надеждой в голосе вопрошала:
- Мы тонем, да? Мы тонем?
- Нет, мы горим, - ответил ей кто-то из матросов, на бегу надевая противогаз, - черт бы побрал старпома.
Наталья Степановна сползла на корточки, прислонилась спиной к железной переборке и увидела большого серого кота, который лежал на ящике с пожарным шлангом, лениво наблюдая человеческую суету.
- Лучше б тонули, - сказала она.
- Моээ, - то ли согласился, то ли возразил однофамилец потомка тевтонских рыцарей, окончательно реабилитированный в связи с обнаружением хомяков, насквозь прожравших переборки семи кают.
Впрочем, на хомяков Пикусу было наплевать точно так же, как и на все остальное.
ЧЕМОДАННЫЙ РОМАН
(ПОЛЕТ НАД ГОРОДОМ В.)
Раннее утро 2 января. Осторожно, маленькими глотками, я заливаю в голову свежесваренный кофе и чувствую, как он греет изнутри моё больное правое ухо.
Новый год прошёл, оставив мне стрельбу в ухе и необходимость срочно заполнить резюме.
Резюме - это так, формальность, с которой я не успела покончить в прошлом году. Всё уже решено. Скоро меня здесь не будет. Я давно знаю, где стану работать и где жить. Офис моей работы выходит окнами на Новый Арбат, а будущая квартира находится недалеко от станции метро "Беляево".
А кофе - хороший самец. Ласковый. Люблю.
Если бы еще ухо не болело, было бы совсем хорошо.
Я прикладываюсь больным ухом к тёплой кофейной чашке и делаю вид, что оно не болит.