Я была согласна туда хоть уборщицей, тем более, что Казимирова не уточняла. Я думала так: пойду сперва техничкой, а потом проявлю себя с лучшей стороны. Я думала, вот завтра - точно поеду и попрошусь. Я думала, что за попроситься на работу уборщицей меня ведь не убьют. Я думала даже похвастаться своим пятилетним уборщицким стажем на судах Дальневосточного морского пароходства. Лишь бы взяли.
Несколько раз я приезжала к зданию "Дальпресса", обходила здание вокруг и возвращалась домой. "Ну что? - спрашивала квартировавшая у меня в ту пору Казимирова, - была?". В ответ я говорила плохие слова, и Казимирова, вздыхая, кормила меня чаем.
А потом торговец паяльниками забыл на прилавке свежий номер Толстого Еженедельника. Разворот газеты был посвящен читательскому конкурсу короткого рассказа. Для затравки первые байки написали сами небожители. Я прочитала и удивилась дерзкому предчувствию написать лучше. Небо стало значительно ближе: пошел мокрый снег, сперли бустилат, и я толкнула дверь Ангела.
- Что вам нужно? - спросил Ангел.
Потом он скажет мне, что я была похожа на психопатку. Конечно: нормальные люди в редакции не приходят. Более того: они туда даже писем не пишут. Когда я стану работать в Толстом Еженедельнике, у меня появится шанс познакомиться с такими разновидностями психопатов, как Ботаник, Экономист, Гений По Всем Вопросам, Изобретатель, а также Жертва ЦРУ. Последний приходил почему-то по вторникам и жаловался на домашних "жучков" в лампе дневного света. В редакции он тыкал пальцем вверх, поднимал взгляд и с ужасом обнаруживал на потолке дроссель. "Вон! Вон! И у вас!" - кричал псих и убегал.
По словам Ангела, я не вписывалась ни в одну подгруппу. За полторы минуты нашего диалога он трижды хотел попытаться позвать на помощь.
Была ранняя весна, и я совершенно не помню, по каким лужам шастала те самые четыре часа, которые отвёл себе Ангел на прочтение трёх моих одностраничных рассказиков про пароходство. Я боялась двух вещей: литературного позора и вторичного падения на стол. Пока я страдала по городу ожиданием, у меня промокли ноги до колен. Накануне Казимирова сказала мне, что мои рассказы гораздо лучше тех, что в газете. Не прошло и пятнадцати лет, как я стала доверять её литературному вкусу.
Я толкнула дверь, споткнулась о порог и упала на стол. Но Ангел даже не засмеялся. Он встал из-за стола, обогнул его и подошел ко мне. Я чувствовала, как в этот момент краснеет моя спина. Ангел был дьявольски прекрасен. Потом я много раз исподтишка разглядывала его и удивлялась чудесам шокового восприятия.
- Вы откуда вообще? Кто вы? - спросил Ангел небесным голосом.
- Человек, - сказала я и выпрямилась.
- А занимаетесь чем? - не отступал Ангел.
- Бустилат продаю, - сделалась я еще прямее.
И тут он произнёс лучшие за всю мою предыдущую жизнь слова.
- А вы знаете, что вы талантливы? - сказал Ангел.
Я кивнула и умерла.
За рассказы мне потом дали денег, мы на них с Казимировой купили в кооперативе ветчину. А Ангел лет через пять навсегда улетел в Спб.
Какого-то лета (дневничковое)
В то время как важнейшими из искусств являются суши и мураками, в воздухе мерзко пахнет японской кухней и японской поэзией.
ПИСТОЛЕТ АДМИРАЛА МАКАРОВА (ПРОЗА)
Вообще-то Хирумицу-сан совсем неплохо говорил по-английски. Японцев, надо сказать, легко понять на слух: это не американцы какие-нибудь, привыкшие глотать фонетику, не жуя. Японцы говорят, спелленгуя. Когда Хирумицу-сан открывал рот, перед моими глазами отчетливо возникали квадратные скобки транскрипции.
Беда была в том, что по телефону я не видела Хирумицева рта.
Вдобавок он меня разбудил. А просыпаюсь я весьма постепенно. Например, если я сплю, а мне снится, что звонят во входную дверь, я тут же встаю и иду открывать, не задаваясь вопросами вроде "кто бы там мог быть". Раз двадцать в своей жизни я открыла дверь цыганам, тридцать - ищущим штопор выпивохам, сорок - многодетным таджикам, пятьдесят - коммивояжерам и без счету - свидетелям Иеговы. Когда же меня будит телефон, то в течение примерно двух минут я не в состоянии идентифицировать язык, на котором пытается общаться со мной неопознанный собеседник. Сама я в это время молчу, потому что совершенно не помню слов. Однажды мне позвонил московский шеф, звонка которого я ждала весь день, поэтому проснулась мгновенно, схватила трубку и деловито сказала в неё: "Лё-лё?"
Хирумицу, тележурналист из Токио, представился: "Рола-сан, иц Хирумицу коллин". Хирумицу вообще молодец: если в слове есть несколько "л", то время от времени хотя бы одну из них он произносит правильно, а если "л" всего одна - то и вовсе ни к чему озадачиваться местом её расположения. Рола так Рола. Другие японцы вообще называли меня "Мадам".
Как раз перед его звонком мне снилось, что держу на руках небольшую шуструю обезьянку, наложившую мне в ладони полную кучу зелёного пастообразного кала. Я не виновата, что приснилась мне именно обезьянка, мы не выбираем себе сны, к тому же сон был в руку. Помню, я машинально вытерла её об одеяло, прежде чем схватить телефон.
Денег, как обычно, не было, а хотелось их сильно. Поэтому я поняла только то, что скоро они будут: во-первых, я Держала в руках говно, а во-вторых, про деньги говорил Хирумицу, упомянув какой-то документальный фильм (подробности в эмэйле, он уже отправлен, Рола-сан прочитает - иц изи - и реплаем сообщит, если что-то непонятно). "Иц изи", - ответила Рола в стопятидесятый раз и полезла в постбокс узнавать, о чём именно она только что договорилась с японским коллегой.
Помимо того, что японцы понятно говорят, мне нравятся в них такие деловые качества, как конкретность, обстоятельность и потенциальная подозрительность в парадоксальном альянсе с кинетической наивностью. Мне нравилось работать с японцами: они ни разу меня не надули. Да и я их - только однажды, и то они не заметили. В том эмэйле говорилось, что через неделю мне предстоит выступить в роли продюсера документального фильма в духе журналистского расследования. Расследовать надлежало детали контрабандного ввоза в Японию огнестрельного оружия из России.
Загадочные харащникофумачигансы, щекотавшие моё левое ухо при орально-телефонном контакте с Хирумицу, обрели, таким образом, вполне угрожающую конкретику в виде автоматов Калашникова, а про макарофу и говорить не приходится. Мне стало плохо. Хирумицу хотел, чтобы я устроила ему интервью с воротилами криминального бизнеса. Именно в этом месте я и сказала ему очередное "иц изи". Неделю до приезда Хирумицу и его оператора я мечтала о том, чтобы форс-мажорные обстоятельства удалили меня вон из города В.
Кроме мафии, японцы желали отснять интервью с рядовыми перевозчиками контрабандных стволов, которыми те должны были похвастаться перед камерой. Мне хотелось застрелиться длинной очередью из харащникофу, но я даже приблизительно не знала, где его взять. Успокаивало только медитативное воспоминание об обезьяне, нагадившей мне в руки. Сны про кал, да еще явь об упавших ножиках - единственное, во что я верю из народных примет, а цвет и количество обезьяньего дерьма были многообещающими. За два дня до старта я позвонила знакомому менту из борьбы с наркотиками и предложила ему сто долларов.
- Наехать на кого надо? - понимающе спросил Стас.
- У тебя пистолет есть? - не ответила я.
- Ой бля, - сказал Стас, - погоди, щас приеду.
"Мне очень приятно работать с Рола-сан, - скажет неделю спустя Хирумицу, выставив нам с водилой и переводчиком отходняк на втором этаже "Бинго-Бонго", - для неё не существует невозможного. Обычно я расписываю техническое задание на 200 процентов, с расчетом, что продюсер обеспечит хотя бы 50, и лишь Рола-сан выполняет все 200".
И я даже не покраснела.
В пять съемочных дней я втиснула все восемь. "Хирумицу-сан, вы же понимаете, что эти серьезные люди не покажут лиц? - Конечно, Рола-сан, мы снимем их со спины". "Хирумицу-сан, вы же понимаете, что серьезные люди не согласятся называть свои имена?
- Разумеется, Рола-сан".
Японцы не знали роздыху от криминальных элементов, с готовностью соглашавшихся на интервью: в нашем фильме был задействован весь оперативный состав отдела УБНОН. Менты, исполнявшие роли торговцев пестиками, обошлись мне всего в пятьсот долларов.
Стас был восхитителен в роли лоховатого стармеха, которого злые бандиты заставили возить в Японию небольшие промышленные партии "Макаров" Бакинского производства: за то, что он врезался на своей "Королле" в бандитский Prado выпуска 22-го века. Весь этот дебильный сценарий был написан мною, за что, я думаю, мне еще предстоит ответить на вопросы рогато-хвостатых репортёров, организующих брифинги в антураже котлов и раскалённой серы.
Стас мялся, заикался и говорил, что понимает всю гнусность своих курьерских рейсов, но в милицию не пойдет, потому что она продажная. Его рука, которой он опёрся на оградку Михаила Ефимовича Свиридова, 1898-1963, дрожала, как будто он держал её на Библии, клянясь, что убил собственную мать только потому, что был сильно голоден (да, господа присяжные заседатели, это правда: идея провести съемку эпизода "Стармех" на заброшенном кладбище Моргородка тоже принадлежала мне).
Обладая некоторым свойством метафоризировать происходящее, я отвлеклась на наших молчаливых свидетелей и поразилась тому, насколько внимательно они на нас смотрят. Памятники заросли многолетним кладбищенским бурьяном выше портретов, так что казалось, мертвецы по пояс вылезли из-под земли и подглядывают сквозь траву, чтобы не пропустить главное. Я сделала "брррррррр" и подошла поближе к Михаилу Ефимовичу Свиридову, на глазах которого как раз в этот момент старший механик торгового флота, капитан милиции Стас Гурков кивнул японцу, подтверждая, что и сейчас, на кладбище, один экземпляр пистолета Макарова греет его криминальную душу.
Японцы не удивляются у нас абсолютно ничему. Их удивит, скорее, какое-нибудь случайное попадание нашего человека в норму. Например, большинство японцев искренне убеждено, что русские все поголовно знакомы друг с другом, и именно эта уникальная национальная особенность помогает нам сообща работать на мафию. Данная легенда о россиянах как раз и объясняет, почему Хирумицу на (чуть не сказала - голубом) карем раскосом глазу всучил мне совершенно нереальное техзадание - устроить ему съемки бандитских откровений.
Поэтому зря я боялась, что японцы расколят моего "стармеха" как фундук, когда этот видавший виды опер сунул руку за пазуху и неуловимым, годами отработанным движением большого пальца правой руки освободил свой штатный "Макаров" от обоймы. И только потом вынул пистолет на обозрение Хирумицу, оператора Токадо и несчастного Михаила Ефимовича Свиридова, который к тому моменту уже так много знал, что был явно не жилец. Хитроумный Хирумицу ринулся было разглядывать идентификационный номер Стасова ствола, но ушлый ментовский палец предусмотрительно прикрыл циферки. Я облегченно вздохнула и, как родному, подмигнула Михал Ефимычу.
Весьма характерен и убедителен был в своей роли и оперуполномоченный Серёга Трифонов, сыгравший организатора канала переброски в Японию азербайджанских пистолетов. Как и положено такому солидному бандюку, Серёга пришел на встречу с японскими журналистами в дирижерском фраке, взятом напрокат у музыкального двоюродного брата... тут, справедливости ради, я вступлюсь за собственную честь. Вовсе не всё от начала до конца этого документального фильма было чистой воды мистификацией. Были настоящие интервью с колоритным владельцем оружейных магазинов, охранниками разных мастей и законными обладателями карабинов "Сайга". Были съемки города В., вид с Голубиной сопки, милицейских стрельбищ и памятника адмиралу Макарову, к которому все пять дней так рвался Хирумицу. Позднее я сообщила ему эмэйлом, что, хотя этот Макарофу и не изобретал одноимённого пистолета, но тоже был хороший мужик.
А если совсем честно, то и не сообщала.
Простите меня за это, господа присяжные телезрители.
Впрочем, какая вам там, на Хоккайдо, разница.
Какого-то лета (дневничковое)
Акиро Куросава спустя пять лет после своей смерти стал почетным жителем города Арсеньева. В роли Христа, воскресившего Лазаря, выступили депутаты городской Арсеньевной Думы. Я знала, но забыла, чего вдруг их сподобило. Помню только, что никто не смеялся.
А я это к чему? Вот к чему: говорят, под Арсеньевым грибов - хоть косой коси.
Грибы - это вкусная еда с высоким содержанием бесполезных веществ.
На деньги, вырученные от продажи двух картин, я оплатила телефон, купила еды и три тюбика белил цинковых - впрок.
Какого-то лета (дневничковое)
Гуляя с Банценом в небе над Эгершельдом, видела две падающие звезды. Над Эгершельдом вообще звезды хорошо видно. Потому что полуостров. Город В. со своими фонарями сзади. Если встать к нему спиной, то его как будто и нет совсем. Одна звезда свалилась за остров Русский, вторая упала прямо на мыс Голдобин, и теперь меня очень беспокоит судьба Центра слежения за судами.
Я загадала два желания: баблосов и улететь.
Я успела сделать это впервые в жизни. И не потому вовсе, что реакция у меня стала лучше, а потому, что звезды падали медленно. Осталось еще одно незагаданное желание, и я целый час болталась в небе: ждала - может, свалится еще какая звезда.
Фигушки, хорошего помаленьку.
И так две трети мечт сбагрила.
А потом телефонный звонок. Незнакомый мужской голос попросил принять факс с прайсами.
Я говорю:
- Вы номером ошиблись. Отвечает:
- Нет, правильно всё. Это же город В., торговый порт?
- Нет, не порт.
- Извините.
Снова звонок. А у меня АОНа нет.
- Здрасьте. Примите факс. Это порт?
- Нет.
- Как это нет?!
Отключаюсь. Звонок.
- Это порт?
- Нет.
- Ёб твою мать! Отключаюсь. Звонок.
- Факс с прайсами, здрасьте.
- Это не порт.
- А что?! Отключаюсь. Звонок.
- Факс примите?
- С прайсами?
- Да.
- Шлите. Приму.
- А это порт?
- Нет. Отключился сам. Звонок.
- Это порт?
- Да.
- Совсем охуели там. Отключился и пока больше не звонил. А еще потом я придумала, как сделать собственное тубзо платным. Это очень просто: не отключая компьютер от интернета (это у кого дайалап, как у меня, а не выделенная линия, как у богатых), идешь в тубзо и какаешь там за деньги, которые время.
Какого-то лета (дневничковое)
У меня есть крылья, а что толку? У чаек они тоже есть. Как-то одна из них, не вписавшись в разворот над морем, нагадила мне на окно, и перламутровый чаячий росчерк упал на панораму Босфора.
ХОТЕЛОСЬ БЫ БЫТЬ
Хотелось бы быть честной еврейской девушкой из местечка, такой всей из себя в хорошо продуманном будущем из семьи-мужа-детей, а то вот совершенно непонятно, что в голове делается, раздрай в ней полный.
Хотелось бы быть Ляписом Трубецким и написать песню "Любови капец", чтоб девки слушали и пёрлись.
Хотелось бы быть лошадью породы орловский рысак, чтоб рысачить себе и рысачить, хотя бы даже и по орловщине, а что, и там тоже люди живут.
Хотелось бы быть очень сильно прекрасным юношей в синих джинсах и расстёгнутой рубахе - чтоб квадратики на пузе и - эй, тётки, где вы там.
Хотелось бы быть бабушкой пятнадцати внуков, у которой Главное Клубничное Варенье её жизни еще впереди.
Хотелось бы быть чемпионкой мира по фигурному катанию, красиво ездить по льду и чтобы все видели мои трусы, а потом получить золотую медаль и заплакать.
Хотелось бы быть латышским стрелком, не знаю, зачем; звучит красиво.
Хотелось бы быть скорпионом, делать гадости и говорить, что потребность кусаться жопой - это карма.
Хотелось бы быть маленькой белокурой девочкой по имени Света, выпросить у родителей куклу Барби вместе со всем её саркофагом и Кеном, забраться под шкаф, снять с Кена трусы и убедиться, что у мальчишек вообще нет никакой письки.
Хотелось бы быть машинистом электровоза и рассказывать по пьяни, что вообще-то поступал в лётное, но по здоровью не взяли, потому что нос неправильно дышит, а там отбор знаете какой.
Хотелось бы быть соседкой с третьего этажа, она в океанариуме работает, командировки у неё очень интересные: за дафнией.
Хотелось бы быть Известной Певицей, чтобы ездить везде на соревнования по пению и чтобы все меня знали.
Хотелось бы быть гопником и пойти кому-нибудь намоздылять в ночи, теперь как раз ночь.
Хотелось бы быть Лорой, у неё есть крылья, собака, акриловые краски и большой красивый аквариум, в нём вчера сдохла последняя скалярия, но еще много кого выжило, а что до скалярий - так и пень с ними, главное, спать вовремя лечь.
И пусть Лоре, у которой среди ночи кончились сигареты, приснится популярный гопник, машинист электровоза Ляпис Трубецкой, который женился на соседке с третьего этажа, тоже Известной Певице, которая катается по льду на красивой орловской лошади, которую подарил ей латышский стрелок по имени Света в расстегнутой рубахе, который варит клубничное варенье из бабушек, которые питаются дафниями и жалят всех своими жопами, потому что у честных еврейских девушек из местечка карма такая, зато полный порядок и с головой, и с будущим.
Какого-то лета (дневничковое)
Посчитала: у меня сейчас осуществляется седьмая попытка развестись с городом В. Да я бы на его месте уже давно выпнула меня отсюда. И окна бы мне забила досками, чтоб не на что было любоваться и скулить.
И чаек бы перестреляла. А оставшихся перекрасила бы в ворон-москвичек.
Кстати, море воняет говном, если цинично принюхаться.
Полетела на Набережную и фотографировала там чаек. Одна была с оторванным крылом. Она сидела на берегу и чистила перья, как будто это было самое главное.